тствовал.
Я очень боялся, что Маймура оказался свидетелем моего малодушия. Почему-то перед Инти не было стыдно. Он, как отец, как старший брат, который, если ты оступился, молча подставит плечо.
А Маймура… Он, конечно, не стал бы высмеивать меня… Просто он, убежденный борец, не знал компромиссов. Он был горяч. Он горел революцией, и не признавал никакого иного пламени. Вот почему огонь стыда сжигал мои щеки…
Вдруг Фредди окликнул меня. «Вот… сейчас он скажет, упрекнет меня со своей нестерпимой усмешкой», – внутри словно кипятком ошпарило.
– Ветеринар, эй, Алехандро… – настойчивым шепотом звал он меня. В лице его не было никакой усмешки. Он знаками несколько раз показал, чтобы я следовал за ним и тут же, не дождавшись моих вопросов, ловко и быстро пополз по-пластунски в сторону позиции Сан-Луиса.
Тот ждал нас метрах в десяти выше. Сан-Луис, сохраняя молчание, жестом указал предстоящий нам маршрут, и мне тут же стала понятна задумка Роландо. Нам предстояло с левого фланга обойти позицию засевших солдат и зайти к ним с тыла. Нашему маневру помогало то, что береговая возвышенность, отступая в сельву, давала уклон и, чем дальше в глубь зарослей, тем сильнее, укрывая нас от любых взглядов со стороны реки.
Вскоре крики Инти и ответные выстрелы стали глуше. Осторожно, однако, не мешкая, мы цепочкой продирались по склону, заросшему молодыми деревьями и цепким, низкорослым кустарником. Впереди, прорубая дорогу мачете, двигался Сан-Луис, за ним Маймура, а я следом.
Никто не предполагал, что это может произойти. Там, где заросли кустарника неожиданно обрывались и уклон делался ещё круче два высоких дерева, переплетаясь кронами, образовывали словно бы арку.
Сан-Луис сделав последние два маха мачете, окончательно расчистивших нам дальнейший путь, повернулся к нам со вздохом облегчения.
Он поднес руку с ножом ко лбу, чтобы вытереть пот и в тот же миг что-то бурое упало сверху, из кроны деревьев прямо на него. В следующий миг мы с Маймурой разглядели, что по склону в охапку с Роландо катится вниз, ломая кусты, солдат. Лицо его, разрисованное полосками черной и зеленой краски, перекосила гримаса отчаянной борьбы. Мы, сперва отскочив от неожиданности, тут же бросились следом, на выручку Роландо. Но, когда подоспели, всё уже было кончено.
Сан-Луис, тяжело дыша, взгромоздившись прямо на живот здоровенного детины, вытирал лезвие мачете о его гимнастерку. Тот лежал неподвижно. Было видно, как его разукрашенное, как у попугая, лицо постепенно освобождалось от застывшей маски отчаяния. Мы с Маймурой стояли над ними и всё никак не могли перевести дух. Казалось, что Сан-Луис даже и не запыхался, будто он тут уже с час сидит. Взгляд капрала – звание мы определили по нашивкам на форме, о которую Роландо вытирал свой нож. Маймура, недоучившийся медик, попытался нащупать у лежащего пульс.
– Готов, – буднично, но с какой-то дрожью в голосе словно пояснил Роландо не понимающему момента Маймуре.
– Здоровый, ну и отъелся же, гад, – как-то даже дружелюбно продолжил Сан-Луис. – Вначале мелькнуло – ягуар. Сбил меня, словно под поезд попал… Катились, пока в дерево не уперлись. Он навалился и давай меня за горло, ручищами, как тисками сдавил. А у меня мачете в руке. Так его и не выпустил…
Роландо поднял свою правую руку, всё также сжимающую длинный стальной нож, по лезвию которого размазалась кровь с налипшей на неё травой и грязью. И рука, сжимавшая рукоять, вся была залита кровью. Сан-Луис отрешенно смотрел на своё мачете, словно на образ Христа. Кто знает, может быть, он в этот миг молился широкому стальному лезвию? Вот и командир, после привала или короткой передышки, перед тем, как отправиться в очередной бесконечный переход, всегда осматривал свою винтовку «М-2». С винтовкой в руках он поднимался и после команды «Подымайтесь, в поход!», всегда добавлял: «Не мир несу, но меч…» Что имел он в виду, цитируя Спасителя? И разве не шёл сам он на смерть, спасая всех нас?..
Мы зашли с тыла. Мы крались, как лесные кошки, как призраки, истончившиеся до наших заштопанных, латанных-перелатанных форм. Поэтому мы передвигались так бесшумно.
Самолет, сделав ещё один круг, так больше и не появился. Солдаты, видимо, рассчитывали на его помощь, потому что они пустили вверх ракету. Она выпрыгнула белым сгустком огня прямо у нас перед носом, метрах в тридцати, из густого сплетения лиан и высоких мангровых зарослей. По ракете мы и вычислили, где они находились. Впрочем, солдаты и не прятались. Когда они поняли, что самолет их бросил, и никакого напалма с небес не будет, они принялись беспорядочно палить по нашим позициям. Роландо – старший в нашей группе – знаком приказал остановиться. Он замер и весь напрягся, вслушиваясь в какофонию выстрелов. Видимо, он пытался разобрать, сколько их. Что ж, патронов они не экономили, видимо, располагая приличным запасом. Отчетливо слышалось тяжелое уханье «гаранда», сухое «щелканье» очередями и одиночными – скорее всего, автоматическая винтовка, – и ещё один, непривычно гулкий и резкий звук, словно злобный лай. Маймура спросил о нем Сан-Луиса. «Скорее всего, пистолет, – прошептал Роландо, ту же добавив:
– Тот офицерик… Живучий.
Наши отвечали лишь изредка, больше работы давая голосовым связкам. Звонкий голос Инти и ещё чей-то – боле глухой и хриплый, скорее всего, Ньято, – то и дело призывали солдат сдаться.
Но они не сдавались. Мы сделали бы наше дело намного раньше, но тут плохую шутку с нами сыграла горячность Маймуры. Пока Роландо оценивал обстановку, решая, как действовать дальше, Фредди, всё высматривая то место, откуда примерно велась стрельба, вдруг громко прошептал: «Я засёк его!». Тут же он резко вскинул свою винтовку и выстрелил. Он чудом успел упасть на землю, пребольно угодив мне в плечо подошвой своих стоптанных ботинок. Пули, как рой диких пчел, прожужжали над нашими головами. Роландо, пересыпая слова кубинскими ругательствами, спешно приказал нам расползтись в стороны, и, следом, вторая очередь прошумела вверху, сорвав нам на головы несколько веток.
– Сдавайтесь, вы окружены! – крикнул Сан-Луис, даже и не пытаясь приподняться. Вместо ответа снова в нашу сторону одна за другой посыпались автоматные очереди.
Маймура посмотрел на нас и вдруг по-пластунски пополз вперед. Мы с Роландо все поняли по его горящим, как два выброшенных из горнила угля, глазам. Чувствуя, что допустил промах, он по всем признакам отважился собственноручно провести работу над ошибками. Нам ничего не оставалось, как последовать за ним. Роландо рукой показал мне зайти справа от Маймуры, а сам пополз прикрывать левый от студента фланг. Тот полз вперед, как ошалелый. Он был похож на огромную игуану, юркую и бесшумную, извивающуюся между корней, стволов и стеблей. Он, видимо, всерьез решил искупить свою вину и разобраться с солдатами в одиночку.
Такой это был человек… Действительно, он сделал всё практически сам. Не успели мы с Роландо подтянуться с флангов, как Маймура напал на солдат.
Они и сами потом говорили, что приняли его за дух джунглей – так неожиданно и бесшумно появился он прямо в центре их позиций, словно вырос из земли.
Солдат, стрелявший в нашу сторону, как раз перезаряжал свою винтовку и сидел к нам спиной. Остальные двое – офицер и ещё один, рядовой – палили по нашим позициям. Офицер, действительно, стрелял из короткоствольного револьвера 38-го калибра, который при каждом нажатии курка по-бульдожьи вскидывался и оглушительно лаял. Они заняли позицию грамотно, как по учебнику: на самой макушке берегового возвышения, в ложбинке, обросшей деревьями и кустарником. Эта возвышенность с деревьями и сыграли с армейскими злую шутку: обеспечивая хороший обзор на расстоянии от десяти метров и дальше, высота совсем скрадывала то, что происходило под самым носом. Позиция, выбранная по всем правилам армейских учебников, совсем не годилась против герильерос. Маймура использовал эту мертвую зону обзора, подкравшись к самой кромке ложбины. Он затаился за широченным основанием старой ротондовой пальмы, дожидаясь, когда прекратится стрельба револьвера.
Но вот оголтелый лай смолк, и Фредди… Нет, он не прыгнул, не бросился на них. Он спокойно, как на прогулке, встал и ступил в самый центр их позиций. Офицер в этот миг был весь поглощён тем, что заталкивал в барабан револьвера новые патроны. Двое остальных просто остолбенели, застыв в немом ужасе.
Маймура уперся офицеру коленом в пятно от пота, черневшее во всю спину на его униформе. Руки его, мертвенно-бледные, цепкие и сильные руки доктора, ухватили сзади офицера за подбородок и резко, со всей силы вывернули ему голову. Послышался хруст. На счастье майора, позже выяснилось, что хрустнули не шейные позвонки, а его челюсть.
О том, что это майор, мы узнали сразу. Те двое рядовых, что были с ним, очнувшись от столбняка, закричали в один голос:
– Не убивайте его, это майор! Это господин майор!..
Не зря майор Санчес воспринял это, как знак свыше. Командир сказал ему об этом, перед тем, как его отпустить.
– Господин майор? – переспросил командир, когда к нему подвели пленного офицера и ещё двух бывших с ним, напуганных до смерти парней, одетых в солдатскую, словно на вырост, форму. – «Господин майор», хм… А ведь мы с тобой в одном воинском звании, Санчес[29].
Командир, с кем бы ни говорил, был ли он старым товарищем или они впервые виделись, ко всем обращался на «ты». Здесь не было фамильярности, что-то другое… Необъяснимое, может быть, дуновение благодати?.. То, что ощущал каждый, к кому обращался Рамон. К примеру, этот вот офицер, самолюбивый гордец, который корчил из себя героя, не хотел отдавать револьвер и так вывел из себя Сан-Луиса, что тот чуть не оставил лежать «господина майора» по пути, в непроходимом сплетении ветвей и лиан, со своим драгоценным револьвером и с дыркой в затылке. В конце концов, Инти нашел компромисс: у майора забрали все патроны, выпотрошили барабан его револьвера. Этот револьвер, как висельник – свечу перед казнью, как свою последнюю надежду, свою никелированную соломинку, и сжимал теперь истово майор, понуро стоя перед Рамоном.