Симона Кубу грубо схватили с обеих сторон и поволокли внутрь развалюхи. Куба молчал, стиснув зубы и, не отрываясь, смотрел на своего командира. И тот не проронил ни слова, но взгляд его провожал бойца до самой последней минуты, пока покрытая бурой пылью шевелюра Вилли не скрылась в дверном проеме. Солдаты, завозившись с Симоном Кубой, на несколько секунд оставили скрюченного, еле державшегося на ногах партизанского командира.
Че, тяжело дыша и шатаясь, поднял свою косматую, с порыжевшей львиной гривой, голову. Прямо в упор на него, с ужасом и восторгом, смотрели несколько пар детских глаз. Че прохрипел, стараясь вогнать в легкие воздух, и вдруг… улыбнулся.
– Что это за развалюха, ребята? – спросил он.
– Это наша школа, сеньор… – после короткой паузы, запинаясь, ответил тот, что повыше, с черной, как смоль, копной давно не стриженых волос. И волосы, и продолговатые черты смышленого смуглого лица выдавали в нем коренного индейца. Как и в его младших товарищах.
– А я уж подумал, что это хлев для скота… Что ж, пусть будут ясли… – произнес Гевара и покачал головой. Улыбка не сходила с его растрескавшихся губ, и было видно, как трудно ему говорить и как он переводит дыхание. Отдышавшись, Гевара спросил:
– Как тебя зовут, дружище?
– Эва, сеньор… Эво Моралес… Я аймара.
– А меня зовут Че. Не называй меня «сеньор». Всегда называй людей так, как окрестили их Бог и родители: по именам… Понял, Эва?..
Мальчишка послушно закивал головой, всё так же во все глаза глядя на пленного партизана, казавшегося ему огромным и страшным.
– Дяденька, вас убьют? А вам страшно? – затараторил вдруг стоявший рядом с мальчуганом чумазый малыш, одетый в одну только рваную рубашонку.
Че Гевара улыбнулся одними губами и протянул руку. Ладонь его, бледнеющая из грязного, покрытого пылью рукава, простерлась вперед и легла на черносмольное темя Эво.
– Ты молодец, Эво. По глазам вижу – ты молодец. Ты знаешь, что бояться не надо. Ты объяснишь это своим товарищам. Запомни, Эва: бояться не надо…
Поодиночке, борясь с неодолимой боязнью встретиться взглядом с пленным командиром партизан, они заглядывали в приоткрытую дверь деревенской школы. Чего они так боялись? Кого? Он лежал на «убитом» полу классной комнаты, боком, раненой правой ногой кверху. И копна нечесаных, до золотисто-рыжего выгоревших волос и тяжелая борода, действительно, напоминали львиную гриву. Неужели им и вправду казалось: вот, он сейчас вскочит на ноги и, львиным рыком сотрясая разраженную атмосферу деревушки и беспробудный сон вековечных камней, кинется на остолбеневших врагов и в секунду порвет их на сотни кровавых ошметков?
Че словно не замечал их. Взгляд его был устремлен на классную доску и губы беззвучно шептали фразу, написанную мелом, старательным детским почерком. «Ya se leer… ya se leer… ya se leer».
– Что он там бормочет? – слышался из проема в двери шепот.
– Почему ты говоришь шепотом?
– А ты? – ответ прозвучал уже громче.
– Я не говорю шепотом. С чего бы это мне говорить шепотом?
Голоса звучали то громче, то глуше, словно подзадоривая друг друга обрести полную силу. Наконец, набравшись храбрости, сразу несколько стражников ввалились в класс. Пленный даже не повернул в их сторону голову.
– Смотрите-ка! Он игнорирует, – произнес один, пересолив с громкостью, отчего «дал петуха».
– А чего это ты, Гуттьерес, запел?
– Сам ты запевала. Ещё одно слово, и будешь лежать рядом с нашим хваленым героем-партизаном? А, хорошо тебе лежится? Сколько наших товарищей ты убил, а? А теперь возлежит тут, словно на пляже. Тут тебе будет курорт…
Коренастый, плотный сержант, словно чертик из табакерки, подскочил к лежащему, схватил его за волосы и, откинув голову, плюнул в лицо. Он, наверное, совсем не ожидал столь молниеносного ответа. Пленник плюнул в ответ и тут же выбросил свою здоровую ногу, со всей силы угодив обидчику в живот. Сержант, охнув, согнулся пополам и, выпучив глаза, повалился на пол, подняв облачко пыли.
Другие стражники злорадно расхохотались, обступив корчившегося в пыли сержанта.
– Ну, что, дорогуша Карлос!? – завопил тот, что вошел первым. – Кто улегся на партизанскую постельку, а?
– Может, теперь ты запишешься в партизанский отряд? Боевое крещение уже получил?
– Нечего скалиться, Марио. Идем лучше прикончим тот спирт, что остался… А то сейчас придет лейтенант…
– Ладно, идем. Пусть пока лежит. А ты, красный, готовься. За то, что ты убил троих моих друзей из роты «Б». Они были моими тезками. Их всех звали Марио. Вы помните Марио Педраху? Кто будет теперь кормить его мать? Она совсем старенькая. Кто, я тебя спрашиваю?!
Пленный, неловко повернувшись, откинулся к стенке и произнес, глядя прямо сержанту в глаза:
– Ты солдат. У тебя лычки главного сержанта… Мы убивали врагов в бою. Вы убивали нас. Но мы не издевались над пленными… Не расстреливали. Мы их отпускали. Разве ты не знаешь об этом? Прекрасно знаешь…
– А ведь он прав, Марио…
– К черту… К черту… Я бы пришил его прямо сейчас… За Педраху. И за Марио Кристобаля. Если бы не этот чертов лейтенант.
– Да, лейтенант Агилера его опекает.
– Они ждут начальство. Из столицы должны прилететь важные шишки. Посмотреть на наш трофей. Ха-ха… Идемте, выпьем…
– Как тебя зовут?
– Хулия… Хулия Кортес. Я учительница…
– Ах, учительница. Ты не рассердишься?
– На что?
– Я занял твоё рабочее место… Но это ненадолго, поверь…
– Ну что вы… Вам больно?
– Не стоит… Они уже оказали помощь – дали таблетку аспирина…
– Я позову санитара…
– Не стоит. Лучшее лекарство – это сострадание. Спасибо тебе. Я вижу в твоих глазах жалость. Ты хороший человек, Хулия… Ничто так не украшает женский взор, как отсвет души… Ты напоминаешь мне мою жену, Алейду.
– У вас есть дети, сеньор?
– Не называй меня сеньором, Хулия. Зови меня просто: Че…
– Хорошо, сеньор… Простите… Че.
– Четверо… У меня четверо. Старшие ходят в школу. Младшей, Селии, сейчас четвертый годик… Я почти не помню её…
– Зачем вы их оставили… Приехали сюда, убивать наших солдат…
– Я не оставил их, Хулия… Я всегда с ними. Ведь я их люблю. А они со мной… А ты знаешь, что «e» в «ya se leer» пишется с ударением? Видишь, на доске?.. Мои старшие умеют и любят читать, Хулия. И у нас на Кубе нет таких школ, как эта. Разве можно учить детей здесь, в загоне для скота? Ты молчишь, Хулия?.. Этот хлев годится разве что для последних минут какого-нибудь косматого партизана…
– Господь с вами…
– Что ты сказала?… Да, да… Господь со мной… А ведь он родился в хлеву. Разве нет, Хулия?.. Рождение, смерть… Глупцы называю этот так… Отсюда и путаница в головах. Читать-то они научились, а вот думать… А партизаны говорят по-другому: «Мы идем искать новые, более подходящие зоны…» Понимаешь, Хулия?
– Нет, сеньор Че… Мне страшно… Вы позволите мне уйти?
– Ну что ты, Хулия… Конечно… Ступай с Богом, Хулия и запомни: не надо бояться… Не надо… Всё хорошо, Хулия… Всё хорошо…
– Ты только зря переводишь спирт. Выдул уже больше литра, а всё без толку…
– Заткнись, Кабреро…
Сержант Марио Теран, шатаясь, стоит прямо перед входом в школу и невидящим, блуждающим взглядом скользит по дверному проему. Ужас и страх темными волнами ходят по его пьяному лицу.
– Заладил одно, – Кабреро, долговязый чернявый парень, в форме рядового, с пьяной досадой плюет в дорожную пыль и нетвердой походкой направляется в тень, где на корточках, прислонившись к стене, возле умывальника сидит главный сержант Перес. Самый трезвый из всех, он полуобнимает прислоненные две винтовки М-2 – прикладами в пыль, а стволами к штукатурке.
– Кабреро, отстань от коротышки. Ты выжрал не меньше. Уанка и то лучше держится, – Перес кивает на грузного детину. Тот сидит рядом и с усмешкой, осоловелыми глазками следит за происходящим.
– Слушаюсь, главный сержант Перес, – скороговоркой выпалил чернявый. – Бернардино что? Для него это плёвое дело… Правда, Бернардино?
Кабрера хлопает детину по плечу.
– Ведь ты работал до армии на скотобойне. Так, Бернардино?
– Угомонись, Кабрера, а то сейчас отбивную из тебя сделаю…
Чернявый послушно снимает руку с плеча Бернардино и, подойдя к умывальнику, набирает горстку воды.
– Экономно расходуй, – не замедлил рявкнуть Перес. – Воды у нас меньше, чем спирта… А ну подберитесь! Сейчас придет майор Айороа…
– Хм, а он не улетел вместе с остальными – с полковником Сентено и с этим вертлявым американцем.
– Он такой же американец, как и я. Ты слышал его кубинский акцент?
– А ты различаешь кубинский акцент?
– Дубина, у меня была любовница из самой Гаваны. Она меня такому акценту научила… Мы познакомились в Ла-Пасе. Я только закончил учебку и поехал в столицу на выходные, а она приехала к сестре, та была замужем за…
– А правда, что он ЦРУшник?
– Кто?
– Да, Уанка, тебе только свиней забивать…
– Ты видел, как он развернул рацию? В два счета… И давай строчить: та-та-та та-та та-та-та-та… Лейтенант Агилера сказал, что он передавал прямо в Вашингтон.
– Из Игуэрры? Из этой дыры? Ну, ты и горазд заливать, Перес… И про кубинку свою, наверное, придумал.
– Это у твоей сестры дыра, Кабреро. А вы слышали, как он ругался с вертлявым?..
Перес кивает на дверь в школу.
– Я думал, они подерутся. Интересно, как, если у него связаны руки? Но он обозвал вертлявого. Он назвал его гусано.
– Я слышал звуки ударов. А потом вошел полковник. Видимо, полковник оттащил от него этого гусано.
– А я его прикончу. За моих друзей. Их всех звали…
– Мы это уже слышали, Марио. Остынь, а то вон майор идет…
– Гусано?
– Ага. Лейтенант Агилера сказал, что так кубинцы называю предателей-перебежчиков. Те, которые умотали в Штаты… А ну, встали, майор подходит… Господин майор!..