— Прекрасно, — сказал я. — А теперь можете вот что сделать. Отправляйтесь к Носорогу домой и прижмите его подругу, Минни Херши. Обыщите квартиру, а с ней самой — покруче; чем сильнее напугаете, тем лучше. Посмотрите, нет ли у нее на пальце кольца с изумрудом. Если есть или если увидите другие украшения, которые могли принадлежать Леггетам, заберите их; но долго там не оставайтесь и ее больше не тревожьте. Мы за ней наблюдаем. Только вспугните и уходите.
— Она у меня станет белая, — пообещал О'Гар.
Дик Фоли был в комнате оперативников, писал отчет об ограблении склада, которым занимался всю ночь. Я отправил его на помощь к Мики — наблюдать за мулаткой.
— Если она покинет квартиру после ухода полицейских, отправляйтесь за ней вдвоем, — сказал я, — и если она где-то задержится, один из вас звонит мне.
Я вернулся в свой кабинет и стал переводить сигареты. От третьей остался уже окурок, когда позвонил Эрик Коллинсон и спросил, не нашел ли я его Габриэлу.
— Не совсем, но надежда есть. Вы свободны? Тогда можете заглянуть ко мне, пойдем вместе — если выяснится, куда идти.
Он обрадованно сказал, что выходит.
Через несколько минут позвонил Мики Лайнен:
— Мулатка пришла в гости. — И он назвал мне дом на Пасифик-авеню.
Едва я положил трубку, телефон зазвонил снова.
— Говорит Уотт Холстед. Вы могли бы зайти к нам на минутку?
— Сейчас — нет. В чем дело?
— Это касается Эдгара Леггета, и я в недоумении. Утром полицейские принесли ювелирные изделия и спросили, известны ли они нам. Я узнал нитку жемчуга и брошь, купленные Леггетом в прошлом году для дочери; брошь — весной, бусы — под рождество. После ухода полицейских я, естественно, позвонил Леггету; он отнесся к моему звонку до чрезвычайности странно. Выслушал меня, а потом сказал: «Весьма благодарен вам за то, что вмешиваетесь в мои дела», — и повесил трубку. Как вы думаете, что с ним?
— Бог его знает. Спасибо. Сейчас я убегаю, но зайду к вам, как только будет возможность.
Я нашел телефон Оуэна Фицстивена, набрал номер и услышал протяжное «Алло».
— Поторопитесь идти за книгой, если хотите, чтобы от этого был прок, — сказал я.
— Почему? Что-то происходит?
— Происходит.
— В частности? — спросил он.
— Разное, но если кто хочет выведать тайны Леггета, то сейчас не время возиться со статейками о подсознательном.
— Хорошо. Бегу.
Пока я разговаривал с писателем, появился Эрик Коллинсон.
— Пошли, — сказал я, направившись к лифтам. — Надеюсь, что на этот раз тревога не ложная.
— Куда мы едем? — нетерпеливо спросил он. — Вы ее нашли? Она здорова?
Я мог ответить только на один его вопрос и ответил, назвав адрес на Пасифик-авеню, который мне дал Мики. Оказалось, что он знаком Коллинсону:
— Это дом Джозефа.
С нами в кабинете лифта было человек пять посторонних. Я ограничился неопределенным: «Вот как?»
За углом стоял его двухместный открытый «крайслер». Мы влезли и поехали к Пасифик-авеню, презирая прочий транспорт и светофоры.
Я спросил:
— Кто такой Джозеф?
— Очередная секта. Он глава. Называет свой дом Храмом Святого Грааля. Сейчас его секта в моде. Вы же знаете, как они плодятся и исчезают в Калифорнии. Мне не нравится, что Габриэла у него — если она действительно там… хотя не знаю… может быть, там нет ничего плохого. Он — как раз один из странных знакомых мистера Леггета. Вы уверены, что она там?
— Может быть. Она в секте?
— Да, она к ним ходит. Я бывал там с ней.
— Что за публика?
— Ну, как будто бы ничего, — с некоторой неохотой отозвался он. — Публика достойная: миссис Пейсон Лоренс, Коулманы, миссис Ливингстон Родман — такого сорта люди. Холдорны — Джозеф и его жена Арония, кажется, вполне достойные люди, но… мне не нравится, что Габриэла там бывает. — Правое колесо его «крайслера» едва не задело вагон трамвая. — Она подпала под их влияние, и я считаю, что это нехорошо на ней сказывается.
— Вы там бывали, какого рода эта лавочка? — спросил я.
— Не могу сказать, что это лавочка, — ответил он, морща лоб. — Я не очень хорошо знаю их учение и вообще не очень в этом разбираюсь, но на их службах бывал с Габриэлой — они не менее торжественны и даже более красивы, чем англиканские и католические. Не думайте, что это какая-то секта вроде Святых Вертунов или Дома Давида. Ничего похожего. Во всяком случае, обставлено все первоклассно. Холдорны люди более… словом, более культурные, чем я.
— Так чем же вы недовольны?
Он хмуро покачал головой.
— Даже не могу сказать. Мне это не нравится. Не нравится, что Габриэла исчезает, ничего никому не сказав. Вы думаете, ее родители знают, куда она отправилась?
— Нет.
— По-моему, тоже, — сказал он.
С улицы Храм Святого Грааля представлялся тем, чем и был первоначально, — жилым шестиэтажным домом из желтого кирпича. Внешне ничто не указывало на его изменившееся назначение. Я велел Коллинсону проехать мимо, к углу, где, расслабленно привалившись к каменной стенке, стоял Мики Лайнен. Как только мы остановились, он подошел.
— Черная ушла десять минут назад, — сообщил он, — Дик сопровождает. Из тех, кого ты описывал, никто как будто не выходил.
— Устраивайся в машине и следи за дверью, — велел я ему. А Коллинсону сказал: — Мы с вами идем туда. Разговаривать позвольте мне.
Когда мы подошли к двери Храма, мне пришлось, предупредить его:
— Постарайтесь не дышать так шумно. Может быть, все обойдется.
Я позвонил.
Дверь открылась немедленно: за ней стояла широкоплечая мясистая женщина лет пятидесяти. На добрых десять сантиметров выше меня — а во мне метр шестьдесят восемь. Лицо в мешочках и припухлостях, но ни в глазах, ни в губах — никакой мягкости и дряблости. Ее длинная верхняя губа была выбрита. Черное, очень черное платье закрывало ее тело от подбородка и мочек до самых ступней.
— Мы хотим видеть мисс Легтет, — сказал я.
Она сделала вид, что не понимает.
— Мы хотим видеть мисс Леггет, — повторил я, — мисс Габриэлу Леггет.
— Не знаю. — Говорила она басом. — Хорошо, войдите.
Без особого радушия она провела нас в маленькую сумрачную приемную, прилегавшую к вестибюлю, велела ждать и ушла.
— Кто этот тяжеловоз? — спросил я Коллинсона.
Он сказал, что не знает ее. Ему не сиделось на месте. Я сел. Опущенные шторы пропускали мало света, и я не видел комнату целиком, но ковер был толстый и мягкий, а мебель, насколько мне удалось разглядеть, тяготела скорее к роскоши, чем к строгости.
Если не считать шагов Коллинсона, в доме не раздавалось ни звука. Я взглянул на открытую дверь и увидел, что за нами наблюдают. Там стоял мальчик лет двенадцати или тринадцати и смотрел на нас большими темными глазами, будто светившимися в полутьме. Я сказал:
— Привет.
Коллинсон рывком обернулся на мой голос.
Мальчик ничего не ответил. Целую минуту он смотрел на меня не мигая, бессмысленным, совершенно обескураживающим взглядом, какой бывает только у детей, потом повернулся и ушел так же бесшумно, как появился.
— Кто он? — спросил я у Коллинсона.
— Наверное, Мануэль, сын Холдорнов. Я его раньше не видел.
Коллинсон расхаживал по комнате. Я сидел и смотрел в дверь. Наконец там появилась женщина и, ступая бесшумно по толстому ковру, вошла в приемную. Она была высокая, грациозная; ее темные глаза, казалось, тоже испускают свет, как у мальчика. Больше я пока ничего не мог разглядеть.
Я встал. Женщина обратилась к Коллинсону:
— Здравствуйте. Мистер Коллинсон, если я не ошиблась? — Более музыкального голоса я не слыхивал.
Коллинсон что-то пробормотал и представил меня женщине, назвав ее «миссис Холдорн». Она подала мне теплую твердую руку, а потом подошла к окну, подняла штору, и на пол лег прямоугольник сочного послеполуденного солнца, Пока я привыкал к свету и отмаргивался, она села и знаком предложила сесть нам.
Раньше всего я увидел ее глаза. Громадные, почти черные, теплые, опушенные густыми черными ресницами. Только в них я увидел что-то живое, человеческое, настоящее. В ее овальном, оливкового оттенка лице были и тепло и красота, но тепло и красота, будто не имевшие никакого отношения к действительности. Будто это было не лицо, а маска, которую носили так долго, что она почти превратилась в лицо. Даже губы — а губы эти стоили отдельного разговора — казались не плотью, а удачной имитацией плоти — мягче, краснее и, наверное, теплее настоящей плоти. Длинные черные волосы, разделенные посередине пробором и стянутые в узел на затылке, туго обтягивали голову, захватывая виски и кончики ушей. Она была высокая, налитая, гибкая, с длинной, сильной, стройной шеей; темное шелковое платье обрисовывало тело. Я сказал:
— Миссис Холдорн, мы хотим повидать мисс Леггет.
Она с любопытством спросила:
— Почему вы думаете, что она здесь?
— Это ведь не так важно, правда? — быстро ответил я, чтобы Коллинсон не успел вылезти с какой-нибудь глупостью. — Она здесь. Мы хотели бы ее видеть.
— Не думаю, что это удастся, — медленно ответила она. — Ей нездоровится, она приехала сюда отдохнуть, в частности — от общества.
— Очень жаль, — сказал я, — но ничего не поделаешь. Мы бы сюда не пришли, если бы не было необходимости.
— Это необходимо?
— Да.
Поколебавшись, она сказала:
— Хорошо, я узнаю. — Затем извинилась и покинула нас.
— Я не прочь и сам тут поселиться, — сказал я Коллинсону.
Он не понимал, что я говорю. Вид у него был возбужденный, лицо раскраснелось.
— Габриэле может не понравиться, что мы сюда пришли, — сказал он.
Я ответил, что это меня огорчит.
Вернулась Арония Холдорн.
— Мне, право, очень жаль, — сказала она, встав в дверях и вежливо улыбаясь, — но мисс Леггет не хочет вас видеть.
— Очень жаль, — сказал я, — но нам придется ее увидеть.
Она выпрямилась, и улыбка исчезла.
— Простите?
— Нам придется ее увидеть, — повторил я как можно дружелюбнее. — Это необходимо, я вам объяснил.