– Лариса рассказывала вам о нем?
Лера и сама не понимала, почему ее так интересует личность убитого. С одной стороны, это объяснимо, ведь всегда полезно как можно больше выяснить о жертве, чтобы выявить круг лиц, могущих иметь отношение к ее гибели. Но Лерин интерес не ограничивался уголовным делом: сама личность Карла казалась ей таинственной, и эту загадку хотелось разгадать.
– В том-то и дело, что Лариса почти не упоминала имени мужа, – ответила Вера Кирилловна. – Но это не значит, что она не была счастлива: полагаю, совсем наоборот, она любила Карла, жалела его.
– Жалела? – удивилась Лера. – Почему?
– Возможно, из-за того, что он много работал? Она не просто стала его женой – она преданно служила ему, почитая его интересы выше собственных. Меня, как артистку, натуру эгоистичную в силу профессии, это ставило в тупик! Сдается мне, когда Лариса умерла, Карл как будто утратил половину себя.
– Но он снова женился!
– И я не представляю, как его угораздило так вляпаться! Эта Луиза… Господи, да она же совершенно другого поля ягода!
– Но они прожили вместе около десяти лет…
– Что чертовски удивительно! Хотя что это я: о покойниках ведь либо хорошо, либо никак, да?
– Вы же сказали, что не знали Луизу?
– Я знала ее со слов Марины. Конечно, она не самый объективный человек, но я хорошо знакома с Эдиком. Он мнение матери не опровергал, поэтому, полагаю, она более или менее верно описывала вторую жену Карла!
– Значит, вы встречались с Эдуардом?
– А как же, ведь он приходит к матери, навещает, не забывает. Хороший мальчик, а ведь он так занят на работе!
– Марина сказала, что в вечер гибели ее бывшего свекра вы к ней заходили.
– Неужели?
– За ковриком.
– Ах да, конечно же – как я могла забыть! – всплеснула руками Вера Кирилловна. – Точно, за аппликатором Ляпко заходила. Кости – проблема профессиональных танцовщиков, знаете ли… Давно надо было свой приобрести, да все как-то руки не доходят. Да и зачем, если рядом Мариночка, которая выручит? Верно, ведь это в тот вечер и случилось! Погодите, вы проверяете ее алиби?
– Верно.
– Неужели вы считаете, что Марина могла убить Карла? Но у Мариночки не было причин убивать бывшего свекра! Кроме того, она – уж простите, я прекрасно к ней отношусь, – но она слишком пассивна и неповоротлива, чтобы совершить хоть какой-то значительный поступок! Согласитесь, преступление требует решительности и планирования, а у Мариночки ничего этого нет и в помине! Самым важным ее свершением можно считать брак с Георгием Вагнером. Он был шалопаем, за девицами бессовестно волочился – ну, ему сам бог велел, ведь он был красив, как картина, – но в том, что их брак распался, семьдесят процентов ее вины – нельзя было так распускаться! Ну, хоть сын у нее есть…
– Вера Кирилловна, Марина в разговоре со мной обмолвилась, что дед недостаточно ценил Эдуарда. Я спросила, по какой причине, и она, как мне показалось, промедлила с ответом. Потом, правда, высказала предположение: дескать, это из-за того, что он не доставлял Карлу проблем, в отличие от его другого внука, Антона, или, скажем, от приемного сына. А вы как полагаете?
Бывшая балерина немного помолчала, собираясь с мыслями.
– Понимаете, Лерочка, – сказала она, – я не уверена, что имею право такое говорить, ведь это – не мой секрет…
– Боюсь, все секреты все равно всплывут во время расследования, – перебила ее Лера, – поэтому нет никакой разницы, расскажете вы или придется вытягивать это из Марины. Вы, кстати, тоже в начале нашего разговора сказали, что «в ее положении» замужество с Георгием Вагнером было наилучшим решением!
– Но это не имеет отношения к убийству! – пробовала было возразить Вера Кирилловна.
– Позвольте я буду решать, что имеет, а что не имеет к нему отношение, ладно? – отчеканила Лера и, уже мягче, добавила: – Вы окажете Марине услугу, если поможете нам прояснить ситуацию. Семья Вагнеров непростая…
– Вот уж точно! – закивала пожилая дама. – Потому-то Мариночка в ней и не прижилась: она всегда была простоватой, и я предвидела, что у нее, рано или поздно, появятся проблемы!
– На этом портрете она очень красивая, – заметила Лера, ничуть не покривив душой.
– Поверьте мне, портрет не передает и половины ее прелести в те годы – неудивительно, что Георгий потерял голову! Честно говоря, познакомились они через меня, но я была против того, чтобы знакомство это вылилось во что-то более серьезное.
– Почему?
– Ну, во-первых, как я уже сказала, Гоша любил женский пол и не пропускал ни одной мало-мальски симпатичной мордашки. Но, самое главное, Марина его не любила, а я считаю, что брак без любви не имеет будущего!
– Почему вы думали, что она не была влюблена?
– Она была моей ученицей, и я знала о ее личной жизни. Она спуталась с мужчиной старше себя, да еще и женатым, но он умудрился заделать ей ребенка. В нашем случае выход обычно один – аборт, но Марина не спешила. Поначалу я полагала, что она надеется заставить любовника признать ребенка, но потом поняла, что она что-то задумала. Как раз тогда Гоша начал усиленно за ней ухаживать, и Марина быстро сдалась.
– Она планировала выдать ребенка того мужчины за ребенка Георгия?
– Да, но я твердо сказала ей, что не потерплю вранья: в конце концов, Лариса была моей подругой, и я не позволила бы ее сыну оказаться в дураках. Марина плакала, уговаривала меня молчать, но я сказала ей: хочешь за Гошу замуж – пожалуйста, но ты должна сказать ему правду о беременности!
– Неужели она рассказала?
– Если бы отказалась, рассказала бы я. Марина сделала правильный выбор, а Георгий повел себя не так, как можно было ожидать.
– Он женился на ней, несмотря на ребенка?
– Да! В графе «отец» записали Гошу, хотя Карл был против.
– А Лариса?
– Лариса желала счастья своему сыну, а ему удалось убедить ее, что счастье для него возможно лишь с Мариной.
– А Эдуард, он в курсе, что не родной Георгию и Карлу?
– Чего не знаю, того не знаю – во всяком случае, при мне этот вопрос не поднимался. Хотя должна сказать, что Мариночка порой жаловалась на Карла, особенно в последнее время.
– В последнее?
– Ну, в смысле, когда Эдуард вошел в дело и начал ему помогать.
– Почему она жаловалась?
– Как всякая мать, Марина считала, что Эдик недооценен. Он, по ее мнению, мог получать зарплату побольше и принимать решения, не дожидаясь одобрения деда.
– А вы как думаете?
– Я думаю, она ошибалась: Карл просто был таким человеком – ни с кем не цацкался, даже с родней. Если бы он имел что-то против Эдика, он ни за что не позволил бы ему стать своей правой рукой, ну а то, что у них имелись разногласия, по-моему, нормально!
– Выходит, Карл знал, что Эдуард – не его родной внук… – пробормотала Лера едва слышно, но Вера Кирилловна ее услышала.
– Ну да, разумеется! – подтвердила она.
– Как считаете, мог он из-за этого оставить Эдуарда без наследства?
– Карл составил завещание? Не знала… В любом случае Эдик получил свою долю после гибели Георгия, да и не бедствовал он, ведь, что бы там ни говорила Марина, платил ему Карл хорошо!
Выйдя на улицу, Лера постояла, наслаждаясь теплыми солнечными лучами. Три дня до этого стояла страшная жара, но сегодня температура упала до комфортных двадцати градусов. Небо было безоблачное, и Лера поймала себя на мысли, что ей не хочется возвращаться в душный кабинет, но ее ожидало много бумажной работы. Кроме того, утром звонила Суркова и просила зайти и отчитаться о ходе дела: видимо, ее дергали «сверху», и Лера не хотела подводить начальницу. Перед визитом она решила набросать план доклада, прочитав который пришла к выводу, что докладывать-то особо и не о чем. И огорчилась.
Дым гордился своим прозвищем: оно как нельзя более соответствовало его легендарному умению исчезать, буквально растворяясь в воздухе, когда казалось, что руки легавых или конкурентов уже готовы сомкнуться на его шее. Причина его успеха крылась не только в феноменальных физических способностях, но и во внешности: невысокий, коренастый, неприметный, Дым легко смешивался с толпой, оставляя погоню в недоумении. На открытом пространстве такие фокусы проворачивать гораздо сподручнее, поэтому, заходя в любое место, где имелись двери, Дым проявлял особую осторожность и все тщательно проверял, оставляя себе пути для отхода. Но сегодня определенно выдался не его день!
Подъезд был темным, сырым и вонял кошачьей мочой, но именно здесь Дым чувствовал себя в наибольшей безопасности, ведь это – подъезд его собственного дома. Хабарики, усеявшие растрескавшийся пол, расписанные матерными лозунгами стены и неработающий лифт являлись признаками того, что он, наконец, оказался в родных пенатах после тяжелого трудового дня. Опасность он ощутил не так, как обычные люди, – ухом, носом или шестым чувством, а всем телом: она окутала его, словно липкая полиэтиленовая пленка. Рванувшись назад, Дым нащупал в темноте ручку двери, когда на его предплечье сомкнулись чьи-то крепкие пальцы.
– Не трепыхайся, Дым, мне только поболтать, – тихо, но отчетливо произнес знакомый голос.
– Логинов? – боясь поверить в свою удачу, пробормотал толкач[10]. – Ты же вроде перешел из…
– Да-да, я теперь в Комитете, с «дурью» больше дела не имею, – перебил его опер. – Так что я по другому вопросу.
– По какому еще вопросу?
– Перетереть надо.
– Ничего не знаю! – выпалил Дым и попытался вывернуться из мертвой хватки Логинова, но тщетно: тот держал его крепче, чем челюсти питбуля.
– А если я тебя сейчас обшмонаю?
– Ты же больше не в наркоотделе!
– Но у меня там остались друзья, и они скажут мне большое спасибо, если…
– Ладно-ладно, о чем ты хотел поговорить?
– Да-а, стареешь! – усмехнулся Виктор.
– Это еще почему? – обиделся толкач.
– Быстро сдаешься! Давай-ка рассказывай, где взял цацки?