Не дать перепалке между машинами выйти на второй круг я сумел лишь благодаря своей отменной реакции, отточенной духовно-механическим училищем и работой в сыске. Ариадна уже открыла было рот, но я вовремя напомнил ей про расследование и настойчиво потащил прочь.
0111
Мы с напарницей шли к усадьбе, намереваясь напоследок посетить Платона Альбертовича. Ариадна все еще кипела.
– Какой ужасный робот, Виктор. Я испытываю негодование. Он самовлюбленный и совершенно несносный.
– Да, верно, кого-то он мне напоминает. Никак не могу понять кого.
– Господин Остроумов, будьте так любезны, уберите, пожалуйста, с лица эту ухмылочку. Во-первых, я абсолютно не понимаю, о ком вы, а во‑вторых, в отличие от Шестерния, вас не защищает внушительная броня из сталистого чугуна.
Я придал лицу чуть-чуть серьезности и, заложив руки за спину, принялся обдумывать наши расследования. Ни с пропажей людей, ни с убийством Жоржика явных зацепок не было. Лишь печатная машинка «Империаль», на которой убийца Жоржика отбил письмо, могла в случае удачи помочь делу, и я надеялся, что хозяин усадьбы сможет нас соориентировать, где в доме она может быть.
Встреченный во дворе слуга посоветовал поискать Платона Альбертовича в его кабинете. Поднявшись на второй этаж дома, мы толкнули нужную дверь, но та оказалась заперта.
– Замок несложный, – не слишком тонко намекнула Ариадна.
Я кивнул – поведение хозяина усадьбы казалось мне подозрительным, и я был совсем не прочь осмотреть его кабинет.
Нащупав лежащие в кармане отмычки, я огляделся и прислушался. В коридоре пусто. В доме тихо.
– По сторонам гляди, – скомандовал я и принялся за работу.
Прошла минута, и замок щелкнул. Мы быстро зашли, прикрыв за собой дверь.
Кабинет был обставлен предельно холодно и функционально. Хром, хрусталь, железо. Украшений не было, только золотом поблескивали корешки книг на бесчисленных полках. На стенах висело множество дипломов, чертежей и украшенных печатями патентов. Кроме того, здесь было и несколько портретов. На одной из стен висела картина с изображением нашей императрицы. Портрет был очень красив, впрочем, Екатерине Третьей было всего двадцать три, вживую она была потрясающе хороша собой, а полотно было явно написано талантливым художником. Стоит ли удивляться, что картина вышла просто великолепной? Я искренне залюбовался тонким лицом правительницы, ее синими глазами и волосами цвета светлого золота.
Затем я повернулся к портретам на другой стене. Они были нарисованы углем, на толстых досках. Нарисованы любительски, но весьма похоже.
На первом была Ульяна Смолецкая – обер-комиссар Тайного совета рабочих и крестьян Декабрии. На следующем товарищ Енисеев, генеральный канцлер коммунаров.
На третьем – Евклид Варфоломеевич Голодов – глава Промышленного совета Петрополиса. Тот, кого официально называли вторым человеком в империи. А неофициально зачастую и первым.
Портреты были истыканы железными болтами арбалета. Само оружие лежало на столе у профессора.
В сердце Голодова был целый еж стрел. В глазах Смолецкой и Енисеева еще по паре. Стрелком профессор был отменным. Однако главным было другое. Еще одним человеком рядом с этими могущественнейшими людьми была Кротовихина. Это было настолько неожиданно и нелепо, что я даже хмыкнул.
И призадумался. Я кинул взгляд в окно, туда, где высились краснокирпичные цеха рыбзавода. Туда, где шумел принадлежащий Грезецким терновый сад. Что ж, мотив у Платона Альбертовича, без сомнения, был.
– Виктор, взгляните! – произнесла Ариадна и шагнула к камину.
Пепел. Камин буквально полнился пеплом множества бумаг. Я опустился на колено и поднес к ним руку. Пальцы почувствовали тепло. Бумаги сожгли совсем недавно. Внимательно все осмотрев, я нашел смятый листок бумаги, упавший в угол камина и потому частично уцелевший.
Я аккуратно развернул его. Набросок головы человека в трех проекциях. Отметки на висках, затылке и макушке и ряды цифр рядом с ними. Очень странно. У головы Жоржика, конечно, отсутствовала лобная кость, но как раз там-то никаких пометок на рисунке не стояло.
Встав, я подошел к ящикам стола профессора и выдвинул их. В двух были бумаги и вещи. Еще два были абсолютно пусты. Похоже, их содержимое и угодило в камин.
Больше мы ничего не нашли. Убрав листок бумаги в карман, я кивнул на дверь. Мы вышли прочь, и я, так же используя отмычки, запер кабинет.
На первом этаже нам встретилась Варвара Стимофеевна. Узнав, что мы ищем хозяина усадьбы, она направила нас в лабораторию, что стояла во дворе.
Платон Альбертович встретил нас там. Гигантский зал был сплошь заставлен станками. Стены полнились инструментами. В стеклянных шкафах виднелись сложнейшие механические протезы: руки из алюминия и керамики, кисти, глазные импланты, похожие на бронзовых сороконожек механизмы, устанавливаемые на поврежденный позвоночник.
Платон Альбертович сидел за столом возле огромного панорамного окна. В безукоризненно чистом халате цвета свежевыпавшего пепла он, оперируя тончайшей невесомой отверткой, подтягивал что-то внутри сложнейшего механического протеза руки, вряд ли уступающего по качеству конечностям моей напарницы.
У входа в лабораторию во дворе работал Феникс. Измазанный в масле, в перепачканной кожаной куртке, он, кряхтя и ругаясь, орудовал кувалдой и здоровенным гаечным ключом, подправляя что-то в механизме возлежащего подле него охранного сфинкса.
Мы поговорили с хозяином усадьбы. Его глаза бегали, как и в прошлый раз, однако я заметил, что чем дольше длился разговор, тем больше он успокаивался. Машинка модели «Империаль» действительно была в доме, но стояла в библиотеке, а потому любой человек, бывший в усадьбе, мог ею воспользоваться. Ящики для инструментов, по типу того, в котором прислали голову Жоржика, тоже лежали в сарае без охраны.
– Просто у нас тут сфинксы на входе. От кого запираться? – Профессор Грезецкий пожал плечами. – Я однажды на грабителей сфинксов спустил, теперь все воры нас до ужаса боятся. Сфинксы у меня ответственные. Исполнительные. Они полдома снесли, гоняясь за бандитами. А другую половину кровью и кусками воров уделали. Вам когда-нибудь доводилось человеческую печенку с лепнины на потолке убирать? Нет? А Варваре Стимофеевне пришлось. Она тогда чуть не уволилась. Но больше к нам никто не лезет.
– Да, интересные машины. – Я покачал головой, смотря на лапы сфинкса, в которых были скрыты полуметровые когти. – Но ненадежные. Пока вставишь перфокарту, грабители многое сделать успеют.
– Что? Какие перфокарты? Я вас умоляю. Машины созданы гением моего прадеда. Они безумно умны. Не только перфокарт слушаются, но и голоса старшего человека в роду Грезецких. Да и ум у них выдающийся.
– Разве? – Я с сомнением посмотрел на охранную машину.
– Когда отца убили, стоило пронести мимо них его тело в гробу, как они сразу стали слушаться меня. Представьте себе. Так что они все понимают. Абсолютно все. Однако они безумно своенравны. И запредельно жестоки. Прадед лично убедился в этом, лишившись с десяток крепостных. Поэтому пришлось сфинксов сильно ограничить, чтобы никто не страдал. Без нашего ведома. Теперь они выполняют лишь три команды: лежать, не пускать и убивать. Ну ладно, четыре, еще сопровождать могут. Хорошие машины, не то что ваша Ариадна.
Профессор с презрением посмотрел на мою напарницу. Я наклонил голову:
– Воздержитесь от комментариев. Вы видите ее первый раз.
Платон Альбертович лишь покачал головой:
– Отнюдь. Я часто бываю в Инженерной коллегии, видел немало машин доктора Стима. Они все плохи. Очень плохи. Посмотрите на сфинксов – они умны, но абсолютно ограниченны. Они функциональны и не похожи на людей. Пожалуй, последнее – это их главный плюс.
Знаете, меня дрожь берет иногда, когда я в Инженерной коллегии слышу, как роботы между собой общаются. Это… Мерзостью какой-то отдает. Они мне… Иногда живыми прямо кажутся. Словно они по-настоящему думать способны. В этом что-то жуткое есть. Не должно нам с Богом тягаться. Отец потягался уже и проиграл. Я такой ошибки не повторю. Машины должны быть абсолютно безвольны, бездумны и функциональны. У них должна быть одна цель – выполнять задачу. И все. Это человек должен радоваться, любить, расстраиваться, а зачем Инженерная коллегия дает роботам все эти возможности имитации чувств? Это же украшения. Бесполезные украшения. Где вы видели станок, увешанный побрякушками?
Подошедший к нам Феникс перебил брата:
– Опять ты свою пластинку завел? Сколько можно? Почему им чувства не иметь? Где ты дорогую шпагу видел, не украшенную золотом и гравировкой? Эти роботы по сотне тысяч рублей за штуку стоят. Конечно, в них по максимуму всего вложено. Включая имитацию чувств людей. И внешности.
К моему изумлению, Ариадна даже не попыталась вмешаться в разговор. Поэтому ответил я:
– Я слишком долго ее знаю. И как хотите, но имитацией ее поведение я назвать не могу.
– Конечно, не можете. – Платон Альбертович пожал плечами. – Испытатели к этим машинам часто привязываются. Если выживают. Ведь испытатель проводит с роботом много времени. Он слышит мелодичный голос, видит милое лицо, напоминающее людское. Он поневоле заглядывает в него. Пытается разглядеть то, что находится за ним. Инстинктивно ищет в поведении машины человеческие черты. И находит их. Только он не понимает, что перед ним начищенный до блеска металл, и в этом металле он видит лишь свое собственное отражение – и ничего больше.
Так устроена психика людей. Мы меряем все своей мерой. Мы невольно очеловечиваем поведение животных. И мы невольно наделяем людскими чертами предметы вокруг нас. Нет, машины нельзя делать похожими на людей, это сбивает нас. Заставляет их жалеть, проникаться ими. Забывать, что это лишь обслуживающие нас предметы. Знаете, какое у меня есть убеждение? В будущем все машины будут полностью лишены всякого намека на сходство с человеком. Более того, они должны будут стать отвратительными – тогда люди точно станут видеть в них только свои инструменты, и ничего более.