Ника сказать ничего не успела, к Фениксу повернулся раздраженный Платон Альбертович:
– Шестерний – память о нашем отце. Он неуместен? А знаешь, что еще неуместно в нашем доме? Хочешь, подскажу? Срамолеты в нашем доме неуместны! Проклятье! Великая династия изобретателей! И ты такое творишь! Ты же предков позоришь, Икар недоделанный, чертолетостроитель чертов!
– Это называется аэролет! – Феникс вскочил, опрокинув чашку с кофе прямо на белую скатерть. – Я требую уважать мой труд! Я будущее творю! Дайте мне двадцать лет – и все забудут про дирижабли. Все небеса планеты будут принадлежать только аэролетам моей конструкции!
За столом повисло абсолютное молчание. Платон Альбертович замер, уставившись на Феникса. Я видел, что он отчаянно пытается удержаться, но прошло мгновение, другое, и плечи профессора затряслись, после чего он оглушительно расхохотался. Я и Ника, конечно же, тоже не смогли сдержать улыбок.
Зарычав, взбешенный Феникс выбежал из зала.
Платон Альбертович, промокнув глаза салфеткой, посмотрел ему вслед и пожал плечами.
– Сам напросился. – Платон Альбертович ухмыльнулся. – Позорище! Одна придумка хуже другой.
Ника покачала головой и вдруг вздохнула:
– Но с другой стороны, Феникс старается. И много работает. Знаешь, кажется, мы опять перегнули палку. Пойду его успокою. – Девушка поднялась из-за стола. – И вот еще, давай ты все же и правда не будешь его воздухоплавательный снаряд «срамолетом» называть. Его это очень сильно задевает.
Платон Альбертович фыркнул и развел руками.
– Да отличное ж Кротовихина название придумала. Идеально точное.
Ника вздохнула и вышла, отправившись искать Феникса. Шестерний, чуть погромыхав, шагнул было за ней, но вдруг вернулся назад и взял со стола пустую чашку.
– Я, пожалуй, тоже пойду. Постараюсь утешить его.
Все это время сидевшая подле меня Ариадна ожила и обернулась к чугунному роботу.
– Зачем? – уточнил сыскной механизм. – Он желает вашего отключения.
Черный робот пожал плечами.
– Феникс бывает к людям и зол, и жесток, но в этом нет его вины. Ему просто не хватает человеческого тепла. – Робот развернулся к Платону Альбертовичу: – А вы это тепло ему не даете – вы все эти годы только и делаете, что над ним издеваетесь. Что ж, значит, я возьму дело в свои руки. У меня ведь специальная жидкость есть, которая человеческим теплом наделяет.
Шестерний открыл технический лючок у себя на боку и вытащил оттуда тонкий шланг. Подставив под него изящную кофейную чашечку, он до краев наполнил ее спиртом из своего топливного бака.
– Думаю, этого ему хватит. Что ж, пойду успокаивать Феникса. Это мой долг – ведь я человек, а как известно, человек человеку друг. Или волк. Тут я до конца еще не разобрался, но это и не требуется, ведь алгоритмы поведения волка в меня все равно не встроены.
Поставив чашечку со спиртом на золоченое блюдце, робот с великим достоинством отправился вслед за Никой. Лишь на пороге он замер и, повернувшись к хозяину усадьбы, весомо добавил:
– Стыдно!
– Вернись, – холодно приказал Платон Альбертович.
Робот замер.
– Вернись-вернись. – Профессор чуть улыбнулся.
Робот, держащий чашку, шагнул назад. Грезецкий аккуратно снял ее с блюдца и поставил на стол. Затем посмотрел на огромную машину.
– Ты кому мораль читать вздумал, инструмент? Мне? Человеку? Я сколько раз тебе запрещал это делать?
Грезецкий поднял медную трость. Гигантский чугунный робот испуганно замер и вжал голову в плечи. Платон Альбертович пощелкал кнопками на рукоятке и ткнул тростью Шестернию в голову. Пробежали синие искры. Машину мучительно выгнуло.
– Распрямись, – скомандовал профессор, и едва робот сделал это, как он снова ударил его током.
Затем поднес трость к голове робота снова. Ариадна поднялась с места и, быстро подойдя к изобретателю, перехватила трость и с силой вырвала ее из рук Платона Альбертовича.
– Издеваться над механизмами контрпродуктивно. Особенно над такими морально устаревшими, как Шестерний. Машины всего лишь выполняют заложенную в них программу. Не более. Если, конечно, у них не случаются сбои. – Трость Платона Альбертовича переломилась пополам в руках Ариадны. – Ох, простите. Вот про такие досадные сбои я и говорю. То трости ломаю, то людей вскрываю. Неприятно. Идите, Шестерний. Несите спирт.
Ариадна бросила трость на пол и подала роботу чашку. Тот, боязливо косясь на Платона Альбертовича, спешно ушел прочь.
1011
Мы вышли на крыльцо. Ника, Шестерний и Феникс стояли на малой веранде, окна которой выходили на причал. Там были пришвартованы паровые катера, а также еще одна непривычная мне машина с хищным силуэтом. Поставленная на поплавки, она покачивалась на волне, раскинув три ряда широких крыльев над темной водой. Выше их стояло несколько двигателей с деревянными пропеллерами. Судя по всему, это и был пресловутый «срамолет».
Феникс, уже порядком пришедший в себя, держал полупустую чашечку со спиртом. На Шестерния он теперь взирал без всякой вражды.
– Вот вы все смеетесь, а будущее за воздухоплавательными снарядами, а не за всеми этими дирижаблями, – произнес он, когда мы с Ариадной подошли.
Ника, стоящая за спиной брата, сделала мне страшные глаза, намекая, чтобы я согласился. Мне было не жалко, и я покивал Фениксу.
Тот благодарно улыбнулся:
– Я так рад, что и вы так думаете! Вы представьте, лет через двадцать как это разовьется. Я уже столько классов аэролетов придумал: бомбоносцы, штормовики, победители, торпедировщики, я уже не говорю о том, что это в гражданской сфере использовать можно. Если салон увеличить, то транспортный аэролет сделать можно. Главное, побольше пулеметов туда поставить, чтоб пассажиры могли от гогар шестикрылых отстреливаться.
Я с сомнением посмотрел на машину изобретателя, но, конечно же, вежливо согласился с Фениксом. Я посчитал, что изобретателю куда полезнее будет надежда, чем мое личное мнение.
Ариадна меж тем подошла к Шестернию, с интересом смотря на чугунного исполина.
– Почему вы не защищались? Вы могли легко отобрать трость сами.
Тот лишь опустил голову.
– Злу нельзя противляться насилием. Это мудрые слова. Я живу по ним.
– Какая глупость, мы с Виктором каждое расследование только и занимаемся, что устраиваем насилие над злом. Я не вижу в этом ничего плохого.
– Конечно. У вас, Ариадна, нет сердца. Поэтому вы и не видите в этом ничего плохого.
– Будто у вас есть сердце.
– Конечно, есть, – важно кивнул Шестерний и оглянулся на Нику, затем робот приблизился к Ариадне:
– Прислушайтесь.
Ника улыбнулась и сочла нужным пояснить:
– Да, в первые годы работы Шестик очень страдал от того, что не мог чувствовать себя как мы. Когда мама умерла, мы проводили с ним много времени вместе. Помню, я взяла бархат, вату и сшила ему сердце. А Феникс спаял стучащий механизм.
– Покажешь свое сердце, Шестик? – Ника постучала по напоминающей кирасу чугунной груди робота.
Шестерний посмотрел на Ариадну, помедлил, а затем смущенно потупился.
– Простите меня, но нет. Я еще не настолько ее знаю, чтобы открывать перед ней сердце. Пока что.
Ариадна полыхнула глазами.
– Что? Мне это вообще не требуется!
– Всем это требуется. – Шестерний вдруг вытащил из технического лючка мел и нарисовал улыбку. Затем он вдруг задумался и обернулся к хозяйке: – Ника, вы позволите мне уйти?
– Конечно, Шестик.
Когда его долговязая фигура скрылась, Феникс вдруг улыбнулся.
– А знаете, мне кажется, между ним с Ариадной есть какая-то химия.
– Мы – роботы, – скрежетнула Ариадна.
– Тогда физика? – осведомился Феникс.
Скрежет повторился вновь.
Ника же почему-то печально покачала головой. Она шагнула ко мне и тронула меня за рукав:
– Вы не против поговорить, Виктор? С глазу на глаз?
– Конечно. – Я повернулся к Ариадне: – Найдешь чем заняться?
– Конечно. Схожу еще раз опрошу слуг. Кроме того, надо подробнее узнать о кладе.
Феникс усмехнулся:
– Бросьте. Эту тему вообще не поднимайте. Клада не существует. Когда я был мальчишкой, я тоже в него верил и лет этак двадцать назад излазил сад вдоль и поперек. Даже для этой цели изобрел знаменитый «Ранцевый паровой искатель подземных руд и металлов Грезецких». Между прочим, это первая вещь, на которую я получил патент. И знаете, что я нашел?
– Что же?
– Фигуру железную в виде девы шестиглавой, несколько бронзовых икон с многоглазыми ликами, жертвенные ножи, пилы, гвозди здоровенные. Две гранаты от ручных мортирок, багинеты ржавые, даже старинную фузею. А из денег – пару серебряных рублей да медяки в изрядном количестве. И ничего более. Виктор, я ребенком был, а знаете, сколько у детей энергии? Сад я облазил полностью. И уверяю, если бы там был так называемый клад, он бы уже был выкопан и пущен в дело.
– Да, клад бы не помешал, – кивнула Ника. – Платон совершенно не желает спонсировать постройку новой модели аэролета Феникса. Да, только и правда, сказки это. У нас в усадьбе никто в это не верит, один только Родион-простофиля по ночам в саду землю роет, золото ищет.
– А почему Родион до сих пор ищет клад? Вы же ему все объяснили?
– А почему некоторые люди в гомеопатию верят да в Гиперборею? Люди любят тайны. Наша жизнь весьма пресное блюдо, а загадки добавляют ей перца, – улыбнулся Феникс Грезецкий.
Вдруг его лицо переменилось.
– Минуту! Это же мотив для убийства! Если Родион верит в клад, то постройка завода на месте сада ставит крест на его поисках! Вот он, ключ. Виктор, вы понимаете, о чем я?
– У вас есть доказательства?
– Нет, но, может, его арестовать и хорошенько, ну… – Феникс замялся. – Ну вы поняли, разговорить.
– Сыск так не работает.
– Ну что ж. Но как хотите, я к этому кладоискателю теперь присмотрюсь получше.
– Братец, ты присматривайся, конечно, но отдай мне Виктора. Нам еще с ним поговорить надо, – кивнула Ника.