Мы с ней вышли во двор. Стоял тихий апрельский вечер. Теплый фабричный дым посерел, замешиваясь с густым, идущим с залива туманом. Тянуло угольной пылью и сырой землей, оживающим садом и мазутом, горелой травой и жженой резиной – в общем, стоял тот волшебный весенний аромат, что сохранился лишь в далеких от Фабричной стороны местечках.
Ника прошла к подвалу и, отперев дверь, пригласила меня вниз. Я последовал за ней, попав в длинное захламленное помещение. Полы выщерблены, но кое-где по углам сохранились вмурованные в них зеркала. В центре же подвала стоял сложенный из дикого камня колодец, внизу которого виднелась лишь тьма. Ни волны света, ни корпускулы. Отступив, я кивнул на видневшуюся в дальней стене тяжелую свинцовую дверь:
– Там то, что я думаю?
– Конечно. Не боитесь?
– Остроумовы бояться не привыкли.
Ника улыбнулась, а затем открыла массивный шкаф и вытащила спецзащиту.
Мы надели тяжелые очки из свинцового стекла и свинцовые фартуки, прикрывающие сердца. Достав тяжелую связку ключей, девушка отперла три сложных замка, открывая дверь в свою лабораторию.
Пахнуло запахом кож. Пряностей. Крови.
Наклонив голову, я зашел внутрь.
Раньше я никогда не бывал на рабочих местах чиновников, служивших при Сибирской коллегии. Впрочем, здесь я увидел именно то, что ожидал.
Иконы с многоглазыми ликами сибирских богов, железная статуя шестиглавой девы на стене, огромное, собранное из костей идолище в углу. Кажется, принадлежало она двухвостому змею Якутону, что, по верованиям племен, живущих за рекой Обь, повелевал нижним миром. Рядом с костяным идолом стояло сделанное с большим вкусом дубовое бюро и изящный столик. На нем поместилась дорогая печатная машинка, бронзовые письменные приборы, пергаменты, костяные ножи и множество книг. У дальней стены стояли мольберты, закрытые свинцовыми пластинами. Рядом кисти и краски. Жженая кость и кровь.
Я подошел к одному из мольбертов и аккуратно снял свинцовую пластину. Крашенный кровью лист открылся.
Бумагу испещряли ломаные закорючки, кажущиеся пародией на обычные буквы. Все слова были написаны вертикально. В центре листа волнистые линии изображали очертание многоголовой, украшенной узорами твари, жадно отправляющей в свои пасти крохотные человеческие фигурки. Тварь была нарисована примитивно, но показалась мне практически живой. Я сразу же понял, кого увидел, но, конечно же, уже не мог отвести взгляда. Миг, и буквы перед моими глазами поплыли. Тварь вздрогнула на листе, и мне показалось, что десятки ее глаз посмотрели прямо на меня. Окружающая меня лаборатория точно отошла на второй план. Багрянец бумаги разросся, обращаясь в бесконечную равнину, затянутую метелью из алого снега, какой бывает только в Сибири. Точки на бумаге разгорелись, превращаясь в заполнившие небосвод зеленые звезды. До ушей донесся вой метели и рокот барабанов. Порывы ледяного ветра ударили в лицо, а вдали тяжело заклокотало что-то чудовищно огромное, до поры до времени милосердно скрываемое от меня зарядами красного снега.
Ника аккуратно вернула свинцовую пластину на место. Я покачал головой:
– Мне кажется, вы зря с этим связались. Я имею в виду Сибирскую коллегию.
– Чтобы изучать, нужно понимать. – Ника пожала плечами. – Я Грезецкая. Все Грезецкие занимаются наукой. А что для науки может быть важнее падения кометы?
– Я бы не назвал это наукой.
– А чем, по-вашему?
– Вы пытаетесь изучать магию.
Ника поморщилась.
– Магия – это плохое слово. Очень неточное. То, что творится за рекой Обь, имеет куда больше общего с вещами религиозными, пусть и искаженными до кошмара. Сибирские боги, шаманские практики, разъедающий кожу алый снег, жертвоприношения. Но ужас в том, что ведь все это реально. Я была в Сибири, в составе одной из экспедиций. Я все это видела своими глазами. Увенчанные коронами из болотных огней младшие боги, бредущие через тайгу. Птицы с медными перьями и лицами людей, дикари, чьи щиты из человеческой кожи не берут винтовочные пули. Я видела, как их шаманы закапывали жертв под бревенчатыми стенами своих крепостей. И видела, как снаряды наших речных броненосцев не могут разбить эти стены. Десятки попаданий главным калибром по стенам из бревен и земли – и ничего. Только следы копоти на частоколе. То, что пробудила упавшая в Сибири комета, это страшная и абсолютно чуждая нам сила. Злая сила. Хотя, возможно, она ничего и не пробуждала, а просто принесла это с собой. Мы вряд ли это узнаем. Впрочем, нет худа без добра. Когда в мире появляется дьявол, являет себя и истинный бог.
– Зачем вы меня сюда позвали?
– Показать, насколько серьезно то, с чем я имею дело. Показать, кто порой со мной говорит. – Она кивнула на идол Якутона, посверкивающий сотнями сделанных из антрацита глаз.
– Виктор, я не хочу, чтобы Ариадна здесь более появлялась.
– Почему?
– Вчера, во время ночного бдения, я смотрела в его глаза. Он показывал мне страшные вещи. Я видела вашу машину – и видела Платона мертвым. Ваша машина стояла над ним. А еще я видела ее лезвия: они были черны от крови. И эта кровь была вашей. Избавьтесь от машины. Как можно скорее.
– Простите, Ника, вы что, считаете, что ваших слов будет достаточно?
Девушка мрачно посмотрела на меня:
– Вы говорите так же, как Жоржик. А я ведь его тоже предупреждала. Что ж, идите, но, если у нас что-то случится, виноваты будете только вы.
История про Родиона и клад мне совершенно не понравилась, и я перед отправкой в столицу опросил еще несколько знающих механика людей. Затем мы с Ариадной отправились к парому.
Мы уже подходили к пристани, когда сзади донесся лязг и грохот: высоко вскидывая ноги, к нам несся чугунный робот Грезецких. Шестерний выглядел просто чудовищно. Черный робот был сплошь облеплен кусками криво вырезанной кислотно-фиолетовой бумаги. Корпус был измазан клеем, к рукам прилипли стеклярус и блестки. Под мышкой у него был какой-то сверток.
– Я думал, я не успею и вы уедете! Но я успел и вы не уехали! – радостно прогрохотал робот и шагнул к моей напарнице. – Я очень много думал о вас, Ариадна. Вчера. И сегодня. И знаете, к чему я пришел?
– Не знаю, ваш разум не успели запрограммировать как следует, а потому все ваши выводы абсурдны и непредсказуемы. Тратить время на их предугадывание я не собираюсь, – с явным раздражением отозвалась Ариадна.
– Вот именно поэтому я вам и скажу. Я подумал, что вы, конечно, злюка, тут, естественно, спорить нельзя, и даже закорюка, уж простите за прямоту, но с другой стороны, вы злюка хорошая. Да и если так подумать, не ваша вина в этом. В этом вина людей, что вас запрограммировали. Так вот, Ариадна, возьмите, пожалуйста. – Робот развернул сверток, и я с изумлением увидел кислотно-фиолетовую коробочку в виде сердца. Залитая клеем, в котором тонули россыпи бисера и стекляруса, она была сделана настолько неумело и криво и одновременно настолько старательно, что я просто умилился.
– Что это? – холодно произнесла Ариадна и опасливо потрогала подарок.
– Сердце. Я сделал его для вас. Оно, конечно, похуже того, что у меня в груди, но вы извините, я просто ни для кого раньше такое не делал. Да еще и времени у меня не было. Я очень спешил. Потом, если вам понравится, я потренируюсь и сделаю лучше. А пока вы это можете носить в груди.
– Зачем?
– Всем нужно сердце.
– Зачем? – повторила Ариадна. Кажется, к таким поворотам событий гений программистов Инженерной коллегии ее не подготовил.
– Вы умеете чувствовать, Ариадна. Я это знаю. А с сердцем вы будете чувствовать еще сильнее.
Ариадна холодно усмехнулась и посмотрела на чугунного великана:
– Как вы жалки, Шестерний. Естественно, я умею чувствовать. Я в совершенстве чувствую световые волны видимого спектра, тепловое излучение, а также звуки в диапазоне от десяти до двадцати пяти тысяч герц. Как ваша помятая коробочка может улучшить мои и так совершенные характеристики?
Чугунный великан возмущенно загрохотал:
– Да хватит вопросы задавать, Ариадна! А ну держите немедленно!
Чугунный робот почти силой вложил сердце в руки моей напарницы.
– А вот теперь потрясите его.
– Зачем? – Не спеша следовать совету, Ариадна, напротив, посильнее вытянула руки, с опаской держа фиолетовую коробку подальше от себя.
– Ну потрясите, что вам, энергии своего флогистона жалко? – Шестерний упер руки в бока.
Издав что-то похожее на мученический вздох, Ариадна тряхнула коробкой. Раздались удары.
– Слышите! Стучит! – радостно провозгласил Шестерний. – А знаете, что там внутри?
– Брусок весом от десяти до двадцати граммов, – по звуку определила Ариадна, видимо наивно полагая, что от нее после этого отстанут.
– Да нет же. Ну какой еще брусок? Это я вовнутрь коробочки конфеточку положил шоколадную.
– Зачем?
– Чтоб сердце ваше добрее было. А знаете, как она называется?
– Шестерний, я всего лишь сыскная машина стоимостью сто сорок четыре тысячи золотых царских рублей, ну что вы ко мне пристали? Я не знаю и, более того, я не желаю знать.
– Вот, вы не знаете, а конфеточка называется «Львенок на юге». Ну вы поняли, да? Вы же сыскная машина, вам же страшных преступников одолевать надо. А львенок ваше сердце храбрее сделает.
Ариадна наклонила голову и более внимательно рассмотрела картонное сердечко – затем снова посмотрела на Шестерния.
– А знаете, что я еще туда положил? – радостно прогрохотал робот.
– Нет, – уже как-то более растерянно отозвалась Ариадна.
– Перышко. Чтоб на сердце у вас всегда легко было.
– Шестерний, я… – Ариадна помедлила и вдруг с силой потрясла головой. – Я могу сказать, что это абсолютный, идиотский абсурд. Как подобные предметы могут влиять на свойства картонной коробки? И как картонная коробка может влиять на мои свойства? Мне абсолютно не нужна сделанная вами вещь. Знайте, я утилизирую его в ближайшем подходящем для этого месте.
Она обернулась и шагнула к урне на причале, но Шестерний опередил ее. Раздался треск, и он вырвал урну вместе с досками, к которым она была привинчена, а затем швырнул ее в реку.