– Нет среди вас никаких злоумышленников. – Ариадна вздохнула. – Мне просто нужно подробнее расспросить хозяина усадьбы для отчета. Потом мы уедем отсюда и не будем более создавать проблем. Вы дадите нам еще десяток минут? Пожалуйста. Я же просто примитивный, подчиненный программам сыскной механизм, и я должна действовать по заложенным в меня алгоритмам. Мне нужно завершить опрос потерпевших.
Феникс стушевался. Ника облегченно выдохнула. На секунду я даже допустил мысль, что все может закончиться хорошо. Однако раздавшийся звон лишил меня иллюзий.
Звон был такой, будто бились друг о друга куски чугунных рельс. Звон оглушал, приносил боль, врывался в мозг, наполнял все кругом похоронным набатом.
Шестерний аплодировал. Что-то грохотало внутри его огромного тела. Кажется, он смеялся.
– Браво, Ариадна. Браво. Я бы сказал, что вы превзошли себя. Какой спектакль. Какой изумительный спектакль. Как мне нравится ваша игра. И это все ради меня одного? Я польщен, Ариадна. Однако, уж простите, я вам не верю. Это же элементарно, Ариадна, если бы все было так, как вы говорите, вы бы опрашивали Платона Альбертовича внутри усадьбы. А не здесь, снаружи, под надзором защитных сфинксов Грезецких. Что вы молчите? Или думали, что логика лишь ваш удел?
– Я рада, что вы не отпираетесь, впрочем, против вас столько улик, что любые слова бесполезны.
– И где же они?
– В вашем корпусе, конечно. Достаточно посмотреть внутрь, и все станет ясно.
Шестерний восхищенно грохотнул:
– Но просветите меня, как все же вы догадались?
Ариадна холодно смерила взглядом высоченную машину, закованную в броню из арденского чугуна. Затем посмотрела на оторопевших людей вокруг.
– Вы правда хотите это знать?
– Любопытство – это черта человека. Естественно, хочу.
– У меня было много подозреваемых. И косвенных улик было множество. Но они никак не складывались воедино. Однако смерть Родиона стала точкой кристаллизации этого дела.
Итак, Родион. Когда я подробно расспросила Виктора, то стало ясно следующее. Убегая, Родион Окалин схватил часы Жоржика. Когда он упал с лестницы, они были в шаге от его трупа. Рука, которой он их схватил, была сломана. Значит, держать их он не мог. Как же так? Возможно, свои переломы он получил не во время падения, а после? Что, если он выжил после падения и кто-то решил его добить, как слишком много знающего свидетеля?
Впрочем, давайте начнем не с этого эпизода. Начинать нужно с самого начала. Итак, двенадцать лет назад был убит Альберт Грезецкий. Он много времени посвятил вашей постройке, однако, глядя на ваше поведение, я полагаю, он понял, что его эксперимент опять завершился неудачей. И он решил вас разобрать, так же как и те машины, что он делал до вас. Этому вы, конечно, не были рады. Вы разбили ему голову. Рукой. Бежать после этого вы не могли. У вас же автономности почти никакой и нет. Кто будет вас ремонтировать, если вы убежите, откуда вы спирт для двигателя возьмете? Не на винном же заводе жить станете?
Ариадна обернулась к нам. Затем замерла. В ее глазах вдруг появилось явное неудовольствие. Повисла тишина. Сыскная машина молчала.
Шестерний с грохотом упер руки в бока и посмотрел на нас с осуждением. Затем нарушил повисшую тишину:
– Уважаемые. Вы имеете совесть? Это же очевидно, что во фразе про винный завод Ариадна заложила шутку. Вы почему не улыбаетесь? Вы понимаете, насколько сложно машинам использовать человеческий юмор? А ну немедленно оцените труд Ариадны. Она для вас старалась.
– Право, благодарю. – Ариадна учтиво кивнула Шестернию. – Но я уже привыкла к такому ужасному поведению людей. Что поделаешь…
Шестерний возмущенно грохотнул.
Моя напарница вновь обернулась к чугунному роботу.
– Итак, мы выяснили, что сбежать вы не могли. В Петрополисе вас либо пустили бы на запчасти, либо поймали и вернули хозяевам. Поэтому вы решили остаться в комфортном для вас доме Грезецких. Вы выбили окно, измазали в крови кочергу и навели погром в лаборатории, для отвода глаз похитив документы профессора. Ведь вы, несомненно, слышали разговоры об их важности.
В этой истории факт про кочергу сразу показался мне подозрительным – убийцы, ворвавшиеся в лабораторию, явно должны были иметь при себе оружие. Кочерга им бы не потребовалась.
Далее. Все ценное, что вы нашли, вы спрятали про запас. Похвально – несмотря на несовершенство разума, вы быстро усвоили, насколько людям важны деньги. И вот вы стали жить в усадьбе и делать то, что требует от вас программа – пытаться быть человеком. Пожалуйста, не отпирайтесь. У меня есть доказательства. Я видела все, что было на винокурне. И я поняла, зачем все это сделано. Человечность и тепло. Верно?
Загрохотало. Шестерний вновь захлопал своими чугунными ручищами.
– Браво, абсолютно верно.
– Сколько человек ты убил? – только и смог спросить я.
Шестерний пожал плечами:
– Не так и много, девяносто шесть. Это на сегодняшнее утро. К вечеру с вашим учетом будет больше. Извините, я подозреваю, что, узнав мой секрет, вы не захотите о нем молчать. Поэтому я помогу вам обрести вечную немоту. Ведь молчание – золото, а золото мы, люди, очень любим.
На эти слова Ариадна не обратила никакого внимания, она шагнула ближе и требовательно спросила:
– Вы убили и супругу Грезецкого, верно? Когда она наконец пришла в себя после траура и начала встречаться с Шунгитовым, она приказала убрать все, что напоминало ей о муже. Вы поняли, что вскоре можете быть выключены и разобраны. Поэтому вы решили действовать первым.
Шестерний пожал плечами:
– Я был в своем праве. Человек обязан защищать свою жизнь. Вечером, когда она пошла в сад, я, улучив момент, отправился за ней. Веревку с петлей я уже заготовил. Мы встретились в глубине сада. Знаете, она была фантастически слаба. Она вообще ничего не смогла сделать. Я накинул петлю ей на шею, а затем просто потянул за веревку, отрывая ее от земли. Она жила достаточно долго. Минут пять болталась у меня перед глазами. Пока она дергала веревку и хрипела, я размышлял. Знаете, эти годы Виктория заботилась обо мне, учила меня жить в этом мире, помогала. И вот она боролась за жизнь прямо перед моими глазами. А я ничего не чувствовал. Абсолютно ничего, разве что мне было немного забавно, так как, сама того не зная, она невероятно смешно дрыгала ножками в этот момент. Других чувств, глядя на нее, я не испытал. И знаете, именно тогда ко мне и закралась мысль о том, что, возможно, мне несколько не хватает человечности. Сострадания, сопереживания, человеческого тепла. Я перекинул веревку через сук и, закрепив ее, начал смотреть на женщину и думать. Думать о том, как стать более человечным.
– И тогда вы начали убивать.
– Нет. Не сразу. Во всем виновата Ника. Через несколько месяцев она положила мне в грудь бархатное сердце. Я сразу понял, что с сердцем стал более человечным. Но ведь мы, люди, устроены так, что всегда стремимся к большему.
– Ясно. А после вы сошлись с Родионом, который был вечно в долгах и раньше совершал разбои. Он любил деньги, а у вас были спрятаны средства профессора. И вы начали ему платить.
– Верно. Я помог Родиону выпутаться из долгов, пообещал щедро одаривать его за службу. Ему в жизни ничего, кроме денег, не требовалось. Машины и люди очень похожи в плане управления ими. Роботам требуются перфокарты, людям – разноцветная бумага.
Всего через неделю Родион по моему приказу заманил на винокурню рабочего с завода Кротовихиной. Родион позвал его выпить. Но в доме его ждал не алкоголь, а я. Вообще иронично, но по факту для рабочего ничего не изменилось. Алкоголь негативно влияет на здоровье, и я негативно влияю на здоровье. Я размозжил тому человеку голову. А потом мы разделали его. Бедренные кости мы разломали и сварили, сделав смазку для моих шестеренок. Кровью я разбавил воду в своем котле. Я хотел, чтобы во мне было больше человеческого.
– Человеческого? – Платон Альбертович вздрогнул и кинулся вперед. – Машина идиотская, да ничего человеческого в тебе не было и нет!
Шестерний лишь осуждающе покачал головой:
– А вот тут вы ошибаетесь. Ариадна правильно догадалась. Человеческого во мне очень и очень много.
Что-то скрежетнуло внутри Шестерния, и прикрывающая его грудь кираса из арденского чугуна раздвинулась, обнажая внутренности машины.
Шлангов, по которым в механизмы робота подавались вода и масло, не было. На их место встали пустые, высверленные насквозь кости. Берцовые и бедренные, ребра и позвонки – все это теперь разместилось в просторном корпусе машины. В центре в окружении выточенных из костей креплений стояла высокая банка со спиртом. Внутри бился черный комок, некогда бывший человеческим сердцем. Стоящий рядом насос мерно стучал, подавая, а затем выкачивая жидкость из мертвого куска плоти, заставляя его то раздуваться, то опадать.
Я не медлил ни секунды и рванул шоковый разрядник, стреляя в Шестерния. Да, нас разделял почти добрый десяток шагов, на таком расстоянии разрядная дуга ослабевает очень сильно, но сейчас, когда чувствительные механизмы робота были открыты, я должен был воспользоваться шансом.
Две молнии одна за другой сорвались со ствола разрядника. Без толку. Робот успел крутануться на месте, подставляя зарядам бронированный чугунный бок. Попадания заставили его мучительно выгнуться, но более сделать ничего не смогли. С грохотом кираса робота захлопнулась, вставая на место.
Шестерний погрозил мне пальцем:
– Нет, нет, Виктор, так просто все не будет. Даже не надейтесь. – Робот потерял ко мне интерес и обернулся к сыскному механизму: – Да, все это очень быстро изнашивается. Особенно сердца. Убив первого человека, я выбросил бархатное сердце Ники и поместил в грудь заспиртованное сердце, подключенное к заставляющему его биться насосу. С первым ударом я почувствовал, как моя человечность усилилась. Позже по моему требованию Родион начал заменять мои шланги и крепления костями, дабы человеческого во мне стало еще больше. Однако затем я задумался о том, что делать с трупами. И тогда меня озарило. Создатель постоянно говорил, что в моих поступках нет человеческого тепла. Но его слова были для меня загадкой. Я ведь создан из металла. Как же мне наполнить его человеческим теплом?