Генералы живы, хоть долгое заточение и обратило их в обтянутые кожей скелеты. Человек в крестьянской одежде – нет. На грязном кирпичном полу все еще валяются три палочки. Две длинные и одна короткая.
Нет нужды быть сыщиком, чтобы понять, кто из пленников вытянул короткую. Тулуп крестьянина бур от крови. Кости дочиста обглоданы. Неведомый палач, заперший здесь этих людей, обрек их на голодную смерть.
Замок с лязгом падает на бетонный пол. Дверь скрипуче открывается. Генералы забиваются в угол. В лучах фонарей блестят тянущиеся из их ртов ниточки слюны. Наших слов они не слышат – кажется, разум окончательно покинул несчастных узников.
Я поправляю респиратор и продолжаю внимательно рассматривать эту картину. Какая тайна скрывалась в прошлом генералов, раз кто-то решил предать этих людей столь мучительной смерти? Кто мог на это пойти? И кем был тот мужчина в крестьянской одежде? Этого я не знал. Ответы только предстояло найти. Сейчас, глядя на обглоданный остов крестьянина у своих ног, я мог быть уверен лишь в одном – в названии, которое я дам этому поистине жуткому делу…»
– Ну знаете, Парослав Симеонович, а вот это уже перебор. – Я отложил листы с мемуарами старого сыщика и протестующе скрестил руки на груди.
– Что перебор? – Шеф посмотрел на меня с явным непониманием.
– То, как вы дело назвали, – это перебор.
– А что такое? Хорошее же название.
– Хорошее? Нет, Парослав Симеонович, «Как один мужик двух генералов прокормил» – это ужасное название для такого дела!
Начальник столичного сыска немного насупился.
– Виктор, ну а что тебе не нравится? Емко же получилось, и все сразу по полочкам. Да и как еще такое дело можно назвать?
Не помедлив и секунды, я принялся загибать пальцы:
– Ну назовите вы это дело «Ужас в подвалах» или «В подвалах ужаса», ну или «Тайна заброшенной лечебницы», да хоть «Три палочки», в конце-то концов.
– Виктор, друг ты мой разлюбезный, ты сам-то дело Клекотова-младшего, опаснейшего маньяка, как назвал? «Человек в футляре»? Ну так какие у тебя могут быть вопросы ко мне?
Я нахмурился, но крыть было нечем.
– Ну там был и мертвец, и в футляре он лежал, – попытался оправдаться я.
– А у меня был мужик из Жарославской губернии, которым генералы полтора месяца питались, – пресек мои возражения Парослав Симеонович. – Так что я полное право дело так называть имею.
– И все же «Три палочки» звучало бы лучше, – сделал я последнюю попытку переубедить шефа.
Парослав Симеонович в ответ только решительно скрестил руки на груди.
– Никаких палочек, Виктор. Вот найдешь себе свое собственное дело с людоедами и обглоданным мужиком и называй как хочешь – хоть «Три палочки», хоть «Четыре крестика», хоть «Пять ноликов» – клянусь, я и слова тебе не скажу, но в мои названия уж будь добр не лезть.
Отставив пустую кружку, шеф взялся за новый лист.
Было уже за полночь. Мы с Парославом Симеоновичем сидели в моей квартире, вместе с еще доброй половиной сыскного отделения.
Прихожая была завалена шинелями и плащами, из соседних комнат слышался шум и говор – там коллеги резались в карты. Моя служанка разносила шампанское и чай. На столах, героически выдержавших уже три перемены блюд, сейчас стояло нежнейшее бланманже по За-Райски, бисквиты, сухари и грифонежская пастила.
Сегодня мы отмечали мое повышение. Из десятого чина в табели о рангах я милостью императрицы шагнул сразу в восьмой, перейдя из коллежских секретарей в коллежские асессоры. В честь таких событий у меня на квартире этим вечером и собралась вся компания сыщиков.
Щедро сдобренный шампанским ужин сходил на нет, и теперь настало время разговоров. Мы с еще несколькими сыщиками слушали шефа. Бедов, занявший позицию в небольшой оранжерейке в одной из комнат, строил глазки девушкам-агентам и всячески пытался отвлечь их от штабс-капитана Могилевского-Майского, вдохновленно декламирующего стихи самого декадентского толка.
У камина же наш интендант Курощупов-Савойский искушал Скрежетова, предлагая по дешевке установить ему знаменитую паровую механическую руку конструкции Подкорягина, снабженную дробовиком, револьвером и выкидным топором. В общем, вечер шел своим чередом. Даже Ариадна и та, к моему удивлению, беседовала о чем-то с агентом Серебрянской. Моя напарница стояла ко мне спиной. Одетая в сшитое по самой последней моде светло-зеленое платье, в длинных белоснежных перчатках, скрывающих руки, сейчас она была абсолютно неотличима от человека.
Прошел еще час. Когда все невероятные истории Парослава Симеоновича были рассказаны, разговор у нас перешел на политику.
Обсудить было что. Поговорили и про очередной ультиматум Пестельграда, про то, на чьей стороне будут Персия и Бухарский эмират, если все же начнется война, и про то, попытаются ли наши войска сразу выбить коммунаров из занятого ими Собольска, или сперва империя ударит по Пугачевску и Цареборску.
С этого разговор сам собой перешел на внутренние дела страны. Будто было мало коммунаров на Урале, в империи все вольготнее чувствовали себя революционеры. Было очевидно, что начавшаяся на границе война подтолкнет их к началу масштабных выступлений. Стачек этой весной было немного, но мы не обманывались – все это было лишь затишьем, которое было нужно революционерам для организации единых, массовых протестов по всем заводам империи. Да еще и боевые крылья их организаций работали не покладая рук. Конечно же, особенно отличилась рабочая дружина имени Пестеля. До сих пор поиски этого отряда так и не сдвинулись с мертвой точки.
Отложив трубку, Парослав Симеонович с раздражением посмотрел в потолок.
– Худшее расследование из тех, которыми я занимался. Самое худшее. А ведь я десять лет дела Аиды Череп-Овецкой раскручивал, я думал, что уж ничем меня удивить нельзя. Что ж такое… Целый отряд убийц, профессионалов таких, что высшую пробу на них ставить негде, и ни слуху о них, ни духу. И главное, появились-то они как внезапно, прям как гном среди ясного неба. Нет, ну так же не бывает. Невозможно такую команду собрать незаметно. И уж тем более использовать, да еще так, чтобы слухи не поползли. Все информаторы молчат как сельди в бочке. Я уже плюнул на принципы, лично Аидке в Оболоцк написал, но даже ее люди ничего не знают. А уж у нее, шпротечки моей, в столице осведомители везде имеются.
Парослав Симеонович пристально взглянул на меня:
– Вот что, Виктор. Вы с Ариадной, конечно, молодцы, но не все же вам роботов у Грезецких ломать, с понедельника тоже к делу подключитесь. Нужно срочно понять, как нам этих молодцов прищучить.
Парослав Симеонович мрачно отвернулся к окну, смотря в непроглядный мрак, все сильнее сгущающийся над городом.
0010
Следующее убийство случилось через несколько дней. Звонок разбудил меня в пятом часу утра: Парослав Симеонович приказал хватать Ариадну и срочно ехать в Верхний город.
Спешно одевшись, я для верности достал флакончик экстракта сибирского кофейного корня. Выпив десяток капель, я окончательно сбросил сонную одурь и отправился в управление.
Ариадна сидела в нашем кабинете, в ее руках пестрела сотнями цветных закладок книга. На этот раз даже, кажется, что-то из классики.
– Кто? – только и спросила напарница, мгновенно поднимаясь с места.
– Трубецкой, – назвал я фамилию фаворита императрицы.
– Ожидаемо, – только и ответила Ариадна.
Вскоре наш локомобиль уже на полных парах мчался к подъемнику в Верхний город. Понеслась мимо набережная Екатерининского канала. Вырвалось из утреннего смога Серомостье, где в окружении десятков церквей находилось облицованное свинцовыми плитами здание Сибирской коллегии. Показались вдали бетонные шпили военных лабораторий, стоящих на Холерном острове.
Затем вокруг нас потянулись фабричные улицы. Плохо освещенная Малая прядильная перешла в еще более темную Суконную. Закопченные черные фабрики поднялись с обеих сторон от дороги. В чадном дыму в их воротах исчезали потоки изможденных людей. Мужчины, женщины, дети. Плохо одетые, зачастую в марлевых повязках или простых шарфах вместо респираторов, они провожали наш несущийся под сиренами сыскной локомобиль равнодушными, усталыми взглядами.
Суконная улица перешла в Костяную, уставленную низкими, крашенными сажей доходными домами самого дрянного толка. С бельмами забитых фанерой окон, обросшие покосившимися пристройками и сараями, с комнатами, где ютилось по дюжине человек, они были, впрочем, еще отнюдь не самым худшим жильем, что можно было встретить на фабричной стороне.
Миновав кадящий жирным дымом крематорий и ряды стоящих на Бумажном канале фабрик, мы подъехали к Екатерингофскому подъемнику, возле которого толпился вдвое усиленный караул из жандармов при расчехленном легком орудии. Поздновато что-то они спохватились, сильно поздновато. Увидев мой жетон, караул поднял шлагбаум, пропуская локомобиль на платформу. Застучали шестерни, стремительно унося нас к Верхнему городу. Уставленные прожекторами улицы, туши заводов, извергающие черный дым фабричные трубы, все рухнуло вниз, растворяясь в укрывшем город черном мареве, а затем дымная пелена расступилась, открывая сияющее над столицей восходящее солнце. Я непроизвольно зажмурился, пытаясь привыкнуть к бьющему с небес слепящему свету, а подъемник продолжал грохотать, вознося нас еще выше. Наконец противовесы замерли. Рельсы громко сомкнулись, и я повел локомобиль по ажурным мосткам Верхнего города.
Минуя искрящиеся хрусталем дворцы, плывущие над дымным морем, я направил машину в сторону Седьмой Небесной перспективы, где произошло убийство. Никто не пытался нас остановить, однако всюду на мостках виднелись жандармские патрули, а в небе маячили тени дозорных пулеметных дирижаблей – настолько же внушительных, насколько и бесполезных сейчас.
Миновав стоящие на изящных опорах платформы с садами и парками, мы добрались до нужной нам магистрали. Она находилась вдали от огромного Летнего дворца, возвышающегося над самым центром Петрополиса, но так уж было принято, что именно здесь селились самые близкие ко двору люди.