А человека, более близкого к императрице, чем Лев Львович Трубецкой, нужно было еще поискать. Молодой фаворит, к двадцати пяти годам уже имевший звание генерал-майора, он командовал Ее величества ударным механизированным кирасирским полком – частью, что была наиболее всего верна Екатерине Третьей.
Мы добрались до нужного нам дворца, гордо высящегося на множестве стальных опор. Все подъезды к нему уже были забиты служебными локомобилями. Оставив машину поодаль на тупиковом пути, я распахнул дверь. Потянуло холодом. Легкие наполнил чистый, идеально свежий воздух. «Почти как в Небесном граде Архангельске», – пронеслась в голове невольная мысль.
Все еще щурясь от солнца, я шагнул на сверкающую гладь стальных мостков, тянущихся вдоль рельс. Ариадна вышла следом.
Миновав усиленный кордон жандармов, выставленный перед дворцом, мы направились к воротам.
Жилище князя не было похоже на легкие, полностью крытые стеклом дворцы знати, видневшиеся по соседству. Род Трубецких имел немало врагов: монархисты не могли простить им участия в событиях на Сенатской площади и убийства великого князя Николая Павловича, декабристы не могли простить участия в перевороте 1829 года. Тогда Сергей Трубецкой вместе с единомышленниками убоялся то ли террора, то ли слишком смелых реформ Пестеля и сверг его власть. На престол после этого спешно возвели Анну Вторую и заставили ее подписать Кондиции, отдавшие немалую долю ее власти Промышленному совету. Впрочем, переворот Трубецкого удался не до конца. Пестеля не смогли убить, и тот с соратниками бежал на Урал, где и сумел закрепиться, отбив атаки имперских войск. Это и привело к перманентной гражданской войне, то затихающей, то усиливающейся вот уже добрые семьдесят лет. Края этому было не видно. Особенно после того, как умер сам Пестель и власть в Декабрии после нескольких переворотов перешла в руки наиболее левых членов правительства молодой страны. В общем, неудивительно, что Трубецкие еще с давних времен серьезно относились к собственной безопасности, и князь Лев Львович исключением не был.
Раскинувшаяся перед особняком платформа двора была окружена глухим трехметровым забором, грозившим небу рядами чугунных пик. К тяжелым воротам примыкало украшенное башенками здание караулки, где дежурили часовые. Сам же дворец больше смахивал на крепость, по недосмотру архитектора украшенную колоннами и богатой лепниной.
На первый взгляд потребовалась бы как минимум рота саперов, чтобы взять такое здание штурмом. Однако нападавшие справились и без нее.
У ворот в луже крови лежало двое мертвых караульных. Я склонился над закованными в защитные кирасы, одетыми в наплечники и поножи стражниками: броня им не помогла – оба были заколоты быстрыми точными ударами в шею. Ни своими крупнокалиберными револьверами, ни саблями воспользоваться охранники особняка так и не успели.
Массивные ворота позади них стояли отпертыми. Пройдя через них, мы заглянули в караульную. Еще четверо зарубленных стражников. Судя по следам, в помещение ворвался целый отряд.
Миновав заполненный полицейскими сад, мы вошли в дом князя, и я тяжело вздохнул. Передо мной была убитая служанка. Молодая, почти девочка, она все еще прижимала мертвые побелевшие руки к разрубленной шее. Рядом с ней лежал поднос с опрокинутым ведерком. Находившийся там лед уже давно истаял, превратившись в мокрую лужицу, порозовевшую от разлившейся крови.
Еще пара стражников нашлась в одном из залов. Оба разрублены почти пополам. В углу комнаты скорчились в луже крови две девушки из прислуги.
Кивнув уже работающим на месте следователям жандармов, я прошел дальше и по широченной мраморной лестнице поднялся на второй этаж. Возле спальни, в коридоре, лежала многопудовая туша мертвого сибирского чертодава. Клыки убитого пса были оскалены. Рядом смятой куклой валялся слуга, все еще сжимающий револьвер.
Миновав выбитые золоченые двери, мы с Ариадной вошли в спальню, полную народа. Над телом молодого князя уже стоял шеф жандармского отделения Аврелий Арсеньевич Белоруков и несколько незнакомых мне генералов. Рядом с ними переговаривались Парослав Симеонович и министр внутренних дел Лавр Борисович Суховеев.
Я не спешил лезть вперед – не тот у меня был чин – и принялся просто осматривать место убийства, одновременно прислушиваясь к разговору шефа и главы министерства внутренних дел.
Судя по обнаруженным следам, в дом ворвался отряд как минимум из семи человек. Само нападение, как я расслышал из разговора, предположительно случилось в первом часу ночи, но так как нападавшие перебили всех, кто был в особняке, тела нашли лишь под утро, когда на работу явилась остальная прислуга.
Я посмотрел на лежащий возле кровати труп. Несмотря на то что убийство произошло ночью, молодой князь был полностью одет, и, я бы даже сказал, одет со щегольством. В петлице дорогого светлого костюма была пышная бутоньерка с цветками бальзамина, амаранта и вьюнка. Лишь пропитавшая сорочку кровь портила вид. Ее было много, князь получил несколько ударов в грудь. На светлой ткани расползлось большое багровое пятно. Рядом с трупом лежал мраморный бюст Цезаря, с черным от крови углом постамента. Похоже, князь попытался дорого продать свою жизнь и смог если и не убить, то тяжело ранить одного из нападавших.
Кроме того, на обитой золотым атласом стене кто-то оставил емкое послание, написанное княжеской кровью:
«Народу – свобода! Остальным – смерть!», ниже следовала размашистая багровая подпись: «Рабочая боевая дружина имени Пестеля».
Я оглянулся на Ариадну. Вскользь осмотрев комнату, сыскная машина вышла на балкон и внимательнейшим образом изучила двор и крылья дворца. Потом прошла к ведущей из спальни двери, вглядываясь в бесконечную анфиладу уходящих вдаль, украшенных мрамором и золотом коридоров. Подошла к столику возле отделанных лазуритом колонн, поддерживающих пятиметровые, расписанные золотыми узорами потолки. Осмотрела ведерко с новомальтийским игристым вином и пару пустых бокалов. Еще раз оглядела убитого князя и, наконец, подошла к кровати под шелковым балдахином, что, несмотря на свои размеры, несколько терялась в помещении огромной спальни. Наконец, машина кивнула сама себе и, кажется, полностью потеряла интерес ко всему, что происходило на месте убийства.
– У тебя появились какие-то мысли? – не выдержав, спросил я напарницу.
– Да, и эти мысли сводятся к тому, что для хранения и обслуживания одного человеческого тела этот комплекс помещений бессмысленно огромен, – как ни в чем ни бывало произнесла Ариадна.
– Я имел в виду, у тебя появились мысли по поводу расследования? – нахмурился я.
Сыскная машина обернулась ко мне и чуть вздернула бровь.
– А, так вы спрашивали об этом? – Она вдруг мягко мне улыбнулась. – Знаете, за что вы мне нравитесь, Виктор? Вы особенный человек. В отличие от других людей вас я предугадать не в состоянии. Это делает вас интересным для меня. Я ведь просто никак не могла предположить, что вы можете об этом спросить.
– Почему же?
Ариадна улыбнулась.
– Потому что, Виктор, вы находитесь рядом со специально сконструированной сыскной машиной стоимостью сто сорок четыре тысячи золотых царских рублей – вот почему. Абсолютно же очевидно, что и мысли, и догадки по поводу этого расследования у меня уже появились.
Я поднял глаза к потолку. Тяжело выдохнул. Затем заметил, что в абстрактных золотых узорах над головой мне явно видится молоток и тяжелый гаечный ключ. Наконец, все же взяв себя в руки, я произнес:
– Хорошо, Ариадна. А не подскажешь ли ты мне, какие же у тебя появились мысли насчет этого расследования?
– Какой хороший и правильный вопрос, Виктор! Как я рада, что вы спросили! У меня как раз имеются первые догадки, которыми я хотела поделиться. – Ариадна произнесла эти слова громко, так чтобы на нее устремились взгляды всех собравшихся в комнате людей.
– Давайте посмотрим на обстановку. Нападение произошло ночью, тем не менее князь полностью одет. На столике фрукты и вино, а также два бокала. Князь ждал кого-то – это раз.
Кто же должен был приехать? Для чьего именно локомобиля стражей были заранее открыты ворота особняка?
Гость был крайне важной персоной – вся охрана особняка была на ногах. Да еще и посреди ночи облачена в броню – это два.
К этому факту прибавим информацию о том, что князь являлся фаворитом императрицы – это три.
Взглянем на тело. В петлице князя несколько цветков. Вьюнок – символ покорности. Амарант – синоним вечной любви. И бальзамин – он, как известно, символизирует две вещи – «нетерпение» и «мы не ровня» – это четыре.
Моя напарница продолжала говорить:
– Да и на столе, судя по этикетке, вино из Новомальтийска. Дорогая вещь, но не лучшая. Я не сомневаюсь, что у князя в погребе огромные запасы заграничного алкоголя, однако из изученных газет я знаю, что императрица предпочитает пить именно имперские вина – это пять.
Что ж, таким образом, можно заключить, что покушение было вовсе на не князя Трубецкого, а на его гостью. Однако она опоздала – об этом говорит то, что служанка несла князю новую порцию льда для охлаждения вина. Не опоздай императрица на встречу со своим фаворитом, она бы погибла этой ночью – это шесть.
– Похоже, данный агрегат сделал верные выводы – это семь, – раздался с порога скрипучий старческий голос. Царапающий, холодный, он казался намного менее живым, чем механический голос Ариадны. – А потому сейчас вы уберетесь отсюда вон – это восемь.
Я обернулся. На пороге спальни стоял высокий старик в битумно-черном плаще. Его бледное лицо, закованное в сталь узких очков, выражало брезгливость. Глаза же были лишены всяких эмоций. Безжизненные, они напоминали два черных мазутных озерца.
Всемогущий глава Промышленного совета Евклид Варфоломеевич Голодов собственной персоной посетил место убийства.
Оглядевшись от дверей, он вошел в спальню. Мягко заработали скрытые под костюмом промышленника силовые приводы. Голодов был уже очень и очень стар, но бесчисленное множество механизмов, которыми дополнила его тело Инженерная коллегия, лишали тело промышленника всякого намека на дряхлость.