Постукивая увенчанной шестиглавым орлом тростью, Евклид Варфоломеевич подошел к нам. Следом за ним в зал черным роем проник сонм чиновников совета и охранников промышленника. Не обращая внимания на свою свиту, Голодов навис над министром внутренних дел.
– О чем вы думали, когда их сюда допустили? – холодно спросил старик и указал тростью на нас с Ариадной.
По лицу министра побежал пот.
– Ну, я жду ответа, молодой человек, – строго потребовал Голодов.
«Молодой человек», которому было уже за пятьдесят, вытянулся перед главой Промышленного совета еще сильнее.
– Я их не вызывал, – попытался оправдаться министр.
– Хорошо. Я вам верю, милейший мой. – Губы Голодова сложились во что-то отдаленно напоминающее улыбку. Мазутные глаза остались такими же мертвыми. – А почему вы их сюда допустили? Суховеев, вы что, умом тронулись на работе? Это же Остроумов, сын главного государственного преступника. И вы, миленький мой, его сюда впустили, сюда, где на мою императрицу покушение чуть не случилось? Я что, ошибся, может быть, когда вас на должность ставил? И ладно сын государственного преступника, а с ним кто рядом? Агрегат! И чей? Инженерной коллегии! Вы в здравом ли уме, голубчик? А если за покушением не революционеры стоят, а кто-то из Инженерной коллегии? Почему такой вариант рассмотреть нельзя? Там же интриган на интригане сидит, а ими всеми Серафим Мороков погоняет.
Белый как известка министр внутренних дел счел за лучшее промолчать.
– В общем, – подвел итог Голодов. – Этих двоих вышвырнуть отсюда и к расследованию не подпускать на выстрел корабельного орудия.
Министр внутренних дел, совершенно подавленный гневом главы Промышленного совета, спешно закивал. Голодов же обратился к моему шефу, который уже кипел, но из последних сил сдерживал себя.
Промышленник примирительно улыбнулся:
– Парослав Симеонович, милейший, при всем моем к вам бесконечном уважении, но разве я где-то не прав? Мне докладывали, насколько хорошо Виктор и выданный ему агрегат справились с делом в Оболоцке, но сейчас стоит вопрос о безопасности моей императрицы. Промышленный совет ее оберегать и защищать клялся. Да что Промышленный совет? Для меня лично государыня что внучка родная, и вы уж поймите меня, не могу я подпустить к ней ненадежных людей. Права я такого не имею. Сын главного изменника не может заниматься подобным расследованием. Батюшка его войскам коммунаров положение Небесного града Архангельска раскрыл, и мне страшно подумать, что его сын революционерам открыть может. Нет, Остроумов будет тут не уместен. Никак. Совсем.
Думаю, еще пара фраз, и терпение Парослава Симеоновича бы лопнуло, приведя к самым плохим последствиям, однако в этот миг шеф жандармов шагнул вперед.
– Я считаю, что сын за отца не отвечает. – Князь Белоруков пожал плечами. – Да если бы и отвечал, знаете, я коммунаров ненавижу люто, как, я надеюсь, и все здесь собравшиеся, однако решение отца Виктора Порфирьевича уважаю. Да, нашу страну он предал. Но мы же оба знаем почему. Если уж так подумать, как священник он поступил правильно. И как человек тоже. Или вы, может быть, спорить будете?
В спальне мгновенно повисла абсолютная тишина.
Министр внутренних дел на всякий случай отошел от князя Белорукова.
Губы Голодова сжались в тончайшую линию. Он шагнул к князю. Князь тут же шагнул к Голодову.
– Вы мне что-то хотите сказать? – Шеф жандармов с интересом посмотрел на главу Промышленного совета. – Я вас не боюсь. Или вы меня, может быть, обвинить в неверности престолу хотите? Все здесь собравшиеся знают, что нет человека более верного монархии, чем я. И нет из собравшихся здесь никого, кто сильнее оберегает империю от революционеров. Верно?
Голодов чуть прищурил глаза.
– Возможно, и верно. Знаете ли, Аврелий Арсеньевич, все возможно в нашем мире. Он так устроен. Даже возможно, что шеф жандармов вдруг взял да и убил Трубецкого. И императрицу мою убить попытался. А знаете, из-за чего? Из-за ревности. Все ведь в этой комнате знают, кто у Екатерины бывший фаворит. Только вот одно неизвестно. Из-за чего у вас с ней разрыв вышел? Соглядатаи мои утверждают, что из-за того, что Екатерина к вам охладела, жестокость ваших методов наблюдая, а вот графиня Лесецкая, девочка моя, она мне недавно шептала, что дело было в слабости вашего темперамента, мол, из-за этого отношения у вас не сложились. Право, не знаю, кому верить.
Голодов выкашлял сухое подобие смешка. Шеф жандармов отшатнулся как от пощечины. К лицу князя Белорукова прилила краска, а его рука непроизвольно коснулась эфеса шпаги.
Телохранители промышленника демонстративно, даже с некоторой ленцой, абсолютно не считаясь с должностями присутствующих, обнажили оружие.
– Вам это с рук не сойдет, Голодов. Клянусь вам, – бросил шеф жандармов и вышел из зала прочь. Глаза его сверкали.
Голодов почти по-человечески улыбнулся и обернулся к Парославу Симеоновичу:
– Молодежь. Что с нее взять. По мне, нельзя людей младше семидесяти на такие посты ответственные ставить. А что до Остроумова… Если вам, Парослав Симеонович, так хочется использовать мальчишку, ладно, чисто из уважения к вам, пусть тогда отработает версию с тем, что убийца – это князь Белоруков. Наш шеф жандармов подозрительнейший тип, между нами говоря. Ясно, что тут либо революционеры убийство устроили, либо он. Третьего-то не дано, верно? Вы на этого Белорукова посмотрите. Не обманывайтесь, ну верен он империи побольше нас всех вместе взятых, и что? Сами же видите, как глазищами сверкал. Он себя в руках держать не умеет. Это же Отелло. Мавр настоящий, даром, что руками бел. Вы со мной согласны, надеюсь?
Министр внутренних дел мгновенно подстроился под главу Промышленного совета.
– Парослав Симеонович, именно так. Отличная же мысль, пусть Остроумов отработает эту версию. Все версии отработать надо. Давайте так и устроим. Мудрое решение.
Глава Промышленного совета снисходительно кивнул Суховееву. Затем еще раз изобразил примирительную улыбку и развел руками:
– Видите, и министр внутренних дел так же, как я, считает. Я-то что, дилетант, а Суховеев же профессионал исключительнейший. Как с ним поспорить, верно, Парослав Симеонович? Да и нельзя начальству перечить, верно?
Я с тревогой увидел, что цвет лица моего шефа стал полностью идентичен цвету знамен коммунаров. Каким-то абсолютно титаническим образом, приложив больше сил, чем удерживающий небесный свод атлант, Парослав Симеонович сумел удержать себя в руках, после чего быстро вышел из зала. Мы с Ариадной поспешили следом.
Дав нам указание отправляться в сыскное отделение, кипящий и чуть ли не клокочущий Парослав Симеонович отправился переговаривать с не менее кипящим шефом жандармов.
Мы же последовали прочь из особняка.
Выходя за ворота, я последний раз оглянулся на дворец. На балконе спальни убитого князя высилась провожающая нас взглядом черная фигура Голодова. Промышленник улыбался.
0011
– Какова тварь! – в сердцах высказался я, сев в локомобиль.
Раздраженный и злой, я кинул взгляд сперва на отдаляющийся особняк, а затем на силуэт дворца Промышленного совета, тонущий в дымной пелене далеко под нами.
Меня трясло. Все, чего я хотел сейчас, – заехать в мастерскую кого-нибудь из художников, заказать портрет Голодова, чтобы затем, повесив его на стену, хорошенько потренироваться на нем в стрельбе из револьвера. Впрочем, эту мысль я с сожалением отбросил. Ведь я был выходцем из благородного рода Остроумовых, ведущего начало еще с той поры, когда Небесный град Архангельск стоял на земле, а значит, вкус мой был воспитан безукоризненно, и портрет главы Промышленного совета я мог бы приобрести лишь у очень хорошего живописца. А при жалованье в двести двадцать рублей в месяц, включая проездные и квартирные деньги, это бы пробило в моих финансах такую брешь, что и думать было страшно.
Впившись в рычаги, я повел локомобиль в сторону подъемника.
– Виктор, о чем говорил Голодов? – мягко спросила меня Ариадна. – Про вашего отца, я имею в виду.
– Это не важно.
– Виктор, – повторила Ариадна и повернулась ко мне, смотря на меня своими синими глазами.
– Это дела не касается, – повторил я.
Ариадна не ответила ничего. Просто продолжила сидеть в той же позе, немигающе глядя на меня.
Так прошла минута. Вторая. Третья. Я сдался и вздохнул.
– Ариадна, ну ты же журналы в архиве читала? Газеты. Ты сама все знаешь.
– Знаю. Но я не вижу никакой логики в действиях вашего отца. Его поступок был откровенно глуп, но глупец не мог быть назначен верховным навигатором Небесного града Архангельска. Значит, есть лишь одно объяснение – я не знаю всей правды.
Так что там случилось? Я имею лишь общую информацию о том, что двадцать один год назад, в ночь перед началом Третьей Уральской войны, он выдал положение Небесного града Архангельска коммунарам, из-за чего город подвергся ракетному удару, вызвавшему огромные жертвы и разрушения. За эти действия Порфирий Остроумов и был судим и заключен пожизненно, вместе с остальными людьми, что ему в этом помогали.
– Все верно. – Я вздохнул и машинально взглянул на далекую, кутающуюся в клубах чадного марева Петропавловскую крепость. Поколебавшись, я все же начал говорить: – Дело в том, что я сам не до конца знаю все. Есть две версии, официальная и вторая, которой я очень… Очень хочу верить. Впрочем, ее никто и никогда не признает.
В те годы все так же, как и сейчас, шло к войне. Даже вопросы были почти теми же, что и сейчас. Павел Второй надеялся решить конфликт быстрым ударом и за одно лето взять Пестельград. К Уралу начали стягиваться войска. Небесный град Архангельск не только город-храм, это же еще и, по сути, одна из главных баз нашего воздушного флота. Конечно, перед войной он курсировал на границе с Декабрией. Оттуда велись наблюдения. Флот готовился к ударам. По официальной версии, отца завербовали коммунары, и вместе с рядом других людей он смог изменить курс города. В ночь перед началом войны Небесный град Архангельск оказался над зенитными батареями коммунаров. После этого сопровождающий его флот был уничтожен, а на город рухнули ракеты.