Михаил угадал: с каждым его словом Лике становилось все страшнее. Но ведь Володя Седов на нее рассчитывает. Он ждет результатов бесед. Струсить? Забыть про несчастных, чью жизнь изрезали на куски?
– Объяснитесь, – потребовала Лика. – Вы все больше и больше меня интригуете. Пугаете меня. Но, глядя на вас, не очень-то и испугаешься. Внешность у вас привлекательная, располагающая. В самом центре Москвы собственная просторная студия имеется. Работы покупают и в России, и за рубежом, судя по всему, не бедствуете. Сказав «а», говорите «б». Я не вижу никаких пагубных последствий вашего интереса. А в моих планах всего лишь безобидная статья.
Михаил вскочил с кресла и принялся расхаживать по студии.
– Небезобидная. Вовсе небезобидная, – он остановился у мольберта и развернул его к Лике. С холста сияли купола церквей. – Это вы думаете, что будет лишь одна статья. Мунк тот художник, к которому очень сложно относиться просто как к художнику. Вы впускаете его в сердце. Его хочется впустить в сердце. Очень хочется. Просто никак нельзя по-другому. Но, впуская в сердце Мунка, вы впускаете в него демона. Настоящего, я не о врубелевском полотне говорю. Это происходит неосознанно. И потом случается ад. Все начинается с каких-то мелких неприятностей. Я это запомнил, потому что был всегда удачливым, а тут как из худого решета посыпалось: девушка бросила, зачет не сдал, работу не купили.
Лика слушала художника, едва удерживаясь от желания сбежать. Она вспоминала сегодняшний день, превысивший по концентрации неприятностей месячную норму, и почти не слышала Михаила, и при этом в висках стучало: убиты две женщины… надо помочь следствию… Володя Седов ждет…
– Потом все изменилось, – продолжил Михаил. – Может, не изменилось, а… В общем мне уже было безразлично, что происходит вокруг меня. Единственное, что требовалось – краски и холсты. Такого вдохновения я не испытывал никогда. Рисовал, как сумасшедший, и, чтобы получить те картины, люди готовы были платить любые деньги. Затем творческий пыл угас. Я слонялся по мастерской, встречался с женщинами, пил… Разрушать себя нестрашно. Страшно стоять перед чистым холстом и понимать собственное бессилие. Я глотал «колеса», колол наркотики, запивал все это бутылкой водки, но картины заполняли лишь тени. Потом бросил рисовать. Все равно ничего не получалось. К тому же, мне стало казаться, что вокруг меня заговор. В сговоре все – соседи, друзья, знакомые люди и те, кого я видел впервые. Не помню, как оказался в наркологической клинике. Родители нашли мне лучших врачей. Но когда вся та дрянь, которой я травил свой организм, ушла, мне стало только хуже. Наркоманам есть чем заняться. Поиском наркотиков. А еще в их видениях сбываются мечты, они становятся почти реальными. Распутывать заговоры – тоже, знаете ли, способ времяпровождения. Врачи промыли меня от заразы, но не выпускали из клиники. Все анализы были хуже, чем на момент поступления. Я умирал, и мне это нравилось. Чем такая жизнь, простерилизованная, без работы, без сил – лучше уж вообще никакой.
– Простите, что перебиваю. Но почему вы так уверены, что все это с вами случилось из-за Мунка? – поинтересовалась Лика.
Михаил горько усмехнулся. А из-за чего еще? Все началось с лекции в академии. Историю живописи читал настоящий профессионал, Василий Михайлович Бубнов. Всю ночь после той лекции хотелось лишь одного – повторить линии и экспрессию работы «Крик». Михаил копировал работы Мунка. Хотел почувствовать его страх и боль. Бредил, сходил с ума, и ничего не мог с этим поделать.
– Отец привел в мою палату священника, – продолжал Сомов, нервно расхаживая по мастерской. – Я слушал рассуждения батюшки, и, будь у меня силы, я бы рассмеялся ему в лицо. Зачем мне спасение и вечная жизнь, если она будет похожа на нынешнюю? Я хотел немного – писать хорошие работы. И что из этого вышло? Но священник спросил одну простую вещь. Просил ли я бога о помощи? Я уже готов был цинично пошутить, но из глаз хлынули слезы. Сердце наполнилось теплом, и я вдруг понял, что тепла много, я могу им делиться, должен, обязан… И вот теперь рисую этот свет и тепло. И каждый день благодарю бога за то, что он дал мне жизнь, открыл глаза. Я каюсь в своих грехах и рассказываю о них другим, пытаясь уберечь людей от совершения ошибок. Лика, просто поверьте. Вам не надо писать этой статьи. Давайте поговорим о чем-нибудь другом…
Лика задала тот вопрос, который уже давно вертелся на языке:
– А как мне разыскать вашего преподавателя? Он много знает о Мунке?
– Вы не слышите меня, – расстроенно сказал Михаил. Он сел на краешек кресла и забарабанил пальцами по подлокотнику. – Не слышите… Да, он один из лучших специалистов. Василий Михайлович – святой человек, живет очень аскетично. У него в жизни одна страсть – творчество Мунка. Он добрый, увлеченный своим делом, ранимый. Но эту страсть я считаю темной.
– Однако ведь ничего страшного с ним не происходит, правда? Я вам верю. Но все же мне кажется, что вы сгущаете краски.
Сомов оставил Ликино замечание без комментариев. Только едва слышно произнес:
– Храни вас бог…
Следующий вопрос заставил художника удивленно вскинуть брови.
– Если Эдвард Мунк и хотел убить кого-либо – то только себя. Но он слишком боялся смерти для того, чтобы совершить самоубийство. Он умер в преклонном возрасте в своем имении Экелю в пригороде Осло. От паралича сердца. Перед смертью из его рук выпала книга Федора Достоевского «Бесы»…
По спине Лики опять поползли мурашки. Она вдруг почувствовала – еще парочка откровений Михаила, и страх заставить ее отступить.
«Мне надо время, чтобы подумать. Проверить информацию Сомова. Встретиться со всеми людьми из моего списка. И самое главное – заставить себя не трусить. А сюда я в случае возникновения новых вопросов всегда могу вернуться», – подумала Лика.
Поблагодарив Михаила за рассказ и кофе, она распрощалась с художником и заторопилась к «фордику».
«Колпаков» на колесах машины, еще днем находившихся в целости и сохранности, больше не было…
Саша Сулимский недовольно поморщился. Все беды ворвавшегося в кабинет юзера (или все-таки юзерши?) ему заранее наперечет известны. Лукашов застукал секретаря «Искусства» Леру за флиртом в «аське» и потребовал при нем же удалить программу. А теперь девочка жаждет восстановить он-лайн общение. Или ей срочно требуется инсталлировать какой-нибудь диск с многообещающим названием «Двадцать причесок твоей мечты». Медлить в этом вопросе она считает смерти подобным.
– Слушай, давай позже, – Саша кивнул на разобранный системный блок. – У Виктора Сергеевича кулер полетел, надо срочно заменить.
Лера уселась на стул и демонстративно заложила ногу за ногу. Мини-юбки девушка носила по праву, Саша невольно залюбовался длинными стройными бедрами.
– Да нет, с моим компом все в порядке, – она облизнула пухленькие губы и посмотрела таким томным взглядом, что Саше сделалось дурно. «Что ж они ко мне все так клеятся-то?» – с досадой подумал он. – Вот, зашла письмо тебе передать. И я даже знаю, что в нем.
Девушка извлекла из-за спины черный конверт и, не найдя на столе, заваленном деталями компьютера, свободного места, сунула его Саше в руки.
– Кстати, оцени мое благородство. Ты за почтой никогда не заходишь, а информация срочная, – щебетала Лера, пока Саша распечатывал конверт. – Мог бы вполне пропустить столь важное для тебя мероприятие. Интересно, что же ты все-таки в Красавиной нашел?
В конверте оказалась черная карточка с парой красных строчек: «Приглашаем Вас 28 ноября в 20 часов на презентацию нового романа Марины Красавиной „Интервью с Воландом“, которая состоится в ресторане „Русский стиль“ на Лубянской площади. Вход только в карнавальных костюмах».
– А меня не пригласили, – вздохнула Лера, покачивая ножкой. – Жаль. Может, хоть в костюме ведьмочки ты бы меня заметил. Марина из редакции всего трех людей позвала – тебя, Зарицкого и шефа. Я думала, может, он мне свое приглашение отдаст. Но не судьба. Сказал, сам пойдет. А я так и буду ходить, не покорив сердце симпатяги-сисадмина.
– Лерка! – радостно закричал Саша. – Ты чудо, и я тебя обожаю! В следующей жизни – весь твой!
Девушка бросила на него грустный взгляд и демонстративной походкой «от бедра» направилась к двери.
«Скорее починить этот долбаный кулер, – думал Саша, ковыряясь в деталях. – И где мне раздобыть этот самый карнавальный костюм?»
Его сердце замирало от предвкушения счастья. Целый вечер видеть любимое лицо. Наблюдать за плавными кошачьими движениями. У Марины потрясающий голос – чувственный, волнующий. Эх, что и говорить – так и слушал бы его вечность.
Саша прикручивал корпус системного блока. Руки машинально делали работу, но его уже не было в редакционном кабинете…
Каждый нормальный парень думает о сексе 24 часа в сутки. И готов затащить в постель любую мало-мальски привлекательную девушку. Саше и усилий особых для этого прикладывать не приходилось. За редким исключением, почти все девочки, встреченные в спортзале или на чатке, охотно соглашалась зайти на чашечку кофе. Пара дежурных поцелуев, первый восторг проникновения в теплую женскую плоть, безумие возрастающего ритма, и он, твердый, как кусок арматуры, вдруг замирает и взрывается. Девочкам нравилось. Иначе вряд ли бы они приходили снова.
Только с Мариной все стало иначе. Он так ее хотел, что почти не помнил, как это делается, и волновался, и не мог ею насытиться. Когда они расстались после первой совместной ночи, в джинсах все равно было тесно и горячо.
Ее грудок с темными сосочками касаются не только его руки. На мягкий животик наваливаются потные тела, разводят ножки, и… Дальше думать совсем больно. Он хочет быть лучшим. Он заласкает каждый сантиметр ее тела. Любовь, убегай к ней, закрывшей глаза, кусающей губы, пусть она тебя тоже чувствует…
Вчера утром у них не было секса. И дело даже не в подскочившей температуре и еще пахнущей Антоном постели. Любовь прощает все, и все терпит, и пылающая желанием арматура прижата к животу. Марина уснула – измученная ласками другого, других, и ее лицо было совсем беззащитным, самым лучшим. Сашина рука, на которой лежала темная коротко стриженная головка, затекла, а он не хотел шевелиться, и в душе колыхалось море нежности, и это было сексом, или лучше, чем секс… Он чувствовал себя невероятно легким и чистым. Всю жизнь бы так провести. Все-таки у каждого человека есть своя половинка. И когда ее находишь – больше уже ничего не нужно.