– Нет, сейчас! Данка, я с ума схожу! Может, он сейчас что-то замышляет!
– Кимка, да перестань, у тебя паранойя! Он сказал, что ничего такого…
– А он тебе сказал, что на Вилли должны напасть в нашем дворе?! – В темных глазах Кимки было столько ненависти и страха, что я поежилась.
Тут, к счастью, Сашка, вставая, помахал кому-то за нашими плечами, и я, развернувшись на пятках, увидела спешащих по больничному коридору старших Кимов. Моя подруга, жалобно всхлипнув, метнулась им навстречу, с разбегу буквально повисла на руках отца и матери. Мы с Сашкой их дождались, не сходя с места, обменялись сочувственными взглядами, сообщили, что уходим. Тетя Таня нас поблагодарила – она не узнала, что мы тут не были желанными гостями. Ну, за исключением Дятлова, наверно.
– Сань, сейчас все идем ко мне, – по пути объявила я. – Ночевать, наверно, будем там же. Но предупреждаю, спать будете в материнской спальне на одной кровати. И чтобы без агрессии там!
Уф, психологический барьер пройден. Ребят будет отделять от меня гостиная, а я еще и щели позатыкаю под своей дверью. Все же будет куда спокойнее, когда все мы рядом и друг у друга на глазах.
– Ой, а тебе не нужно домой? – спохватилась я уже за дверью больницы, на ходу оборачиваясь к Сашке.
Заметила, как Орлик бросил на него полный надежды взгляд.
– Не нужно, – разочаровал его Дятлов. – У отца простуда вроде, мать за ним ухаживает. А когда он болен, то безобиднее котенка.
Очередное такси на стоянке перед больничным шлагбаумом, и через пять минут мы уже входили в подъезд моего дома. Я предвкушала душ, чай и кроватку. Конечно, до ночи было еще далеко, но на улице все равно темно, а глаза так и слипались. Но нет, рановато я расслабилась, как оказалось…
Орлик первым вышел из лифта, резко тормознул, завел назад руки, словно собирался запихнуть нас обратно в кабинку. Но медлил, а потом и вовсе оглянулся на меня вопросительно. Встав на цыпочки, я выглянула из-за его плеча и обнаружила посторонний стул рядом с собственной дверью. На стуле дремала незнакомая крохотная старушка, крепенькая, как гриб-боровик, и даже загорелая, хотя лето давно осталось позади. Обеими руками она крепко держала на коленях доисторическую сумку-ридикюль, к ее ногам с обеих сторон жались плетеная корзина с крышкой и раздутый рюкзак цвета хаки.
– Знаешь ее? – спросил меня Орлик очень тихо.
Однако старушка при звуках его голоса встрепенулась по-птичьи, взволнованно завертела головой и чуть подалась вперед, вглядываясь в нас. На ее круглом лице почти не было морщин, кроме тех, что разбегались веером к вискам, снежно-белые волосы курчавой шапочкой облегали голову.
– Здравствуйте, а вы к кому? – спросила я, прикидывая, откуда тут взялся стул, не с собой же она его притащила.
Старушка вперила в меня взгляд круглых темных глаз, в которых плескалась тревога и еще что-то не совсем понятное, вроде как восторг и изумление. Потом вдруг быстрым движением выхватила из приоткрытого ридикюля паспорт, уже раскрытый на нужной странице, и протянула руку в моем направлении. Орлик сходил за паспортом и вернулся к лифту.
«Неля Юрьевна Борская», – прочитала я.
Парни сгрудились, заглядывая мне через плечо. Потом мы все разом молча уставились на старушку.
– Да-да, я твоя бабушка, Богдана, – мелко закивала она. – Если ты не рада меня видеть, это ничего, я уйду. Я уж на тебя поглядела, и довольно с меня. Я ж понимаю, если ты мне не рада.
– Почему не рада? – вконец растерялась я. – Очень даже рада. Просто это все очень неожиданно, вы не позвонили и не предупредили. А почему вы сидите под моей дверью?
– Соседи, славные люди, пустили меня в подъезд, – заметно приободрилась старушка. – И так уж молили дождаться у них, но я попросила выдать мне только стул. Очень боялась тебя пропустить, мне сказали, ты редко тут появляешься. И еду мне предоставили, и питье. А сейчас отбыли на прогулку в парк, так что, если не гонишь, я пока стульчик к тебе занесу?
– Э-э, ладно.
У меня, честно сказать, голова шла кругом. Обогнув свалившуюся непонятно откуда бабушку, я отперла дверь, включила свет в прихожей и прижалась к стене, пропуская целую процессию. Старушка, обнаружив, что ее рюкзаком и плетеной корзиной уже завладели Сашка с Орликом, степенно переступила порог, с величайшей бережностью неся перед собой стул. За ней втянулись в прихожую парни, поставили вещи и вопросительно уставились на меня. Тут до меня дошла вся двусмысленность ситуации: никогда прежде не виданная внучка, которая осталась без попечения родителей, заявляется поздно вечером в компании двух парней, которых собирается оставить у себя на ночь.
Я быстро прокрутила в уме варианты. Отправить их к Вилли? Но там опасно, могут нагрянуть всадники, мало ли что взбредет им в голову. Ладно, у Сашки дом есть. Есть и у Орлика, но он ни за что не оставит меня без прикрытия.
– Это, Неля Юрьевна, мои одноклассники, Саша и О… Артур, – бойко затараторила я. – Они… приглядывают за мной, потому что я не могу пока быть дома одна. Саша уже уходит. А Артур с ночевкой, он своих предупредил.
Я поглядела на Сашку и втихаря виновато развела руками. Вид у друга был, понятное дело, не очень счастливый, но удар он принял стойко, сказал со своей фирменной широченной улыбкой:
– Ну, с приездом вас, Неля Юрьевна. Очень здорово, что вы тут! Буду рад повидать вас еще, может, завтра забегу!
И попятился прочь из квартиры.
– Пошли, провожу до такси, – ворчливо произнес Орлик.
– Прошу прощения? – высоко вскинул брови Дятлов.
Но, видимо, получив какой-то невидимый мне знак, умолк и заспешил к лифту. Орлик – следом.
Я метнула ему вслед ключи от квартиры и благодарный взгляд: мне и впрямь было спокойнее знать, что Сашка не один выходит из дома во мрак, в котором мог затаиться кто угодно. И еще проще было в одиночестве принять гостью, попутно продумать новый план ночевки. Значит, тогда ее уложу в маминой комнате, а Орлика – в гостиной. Нет, бабушке это может не понравиться, возбудит подозрения насчет нас. Так, поспала спокойно ночь, называется!
Неля Юрьевна тем временем избавилась от пальто и, присев на краешек все того же стула, извлекла из рюкзака пушистые тапочки, расцветкой сильно напоминающие тигровую креветку. Она все делала бесшумно и как-то очень ловко. Я тем временем зажгла свет на кухне и в гостиной, мигом скиснув от царившего везде беспорядка.
Смешная старушка следом за мной вступила в гостиную и вдруг закрыла лицо маленькими ручками и тихо заплакала. Я даже не сразу сообразила: это она увидела мамин портрет, тот самый, в который знаменитый питерский художник вложил всю свою любовь. Только вот ничего ему не светило, и теперь я понимаю почему. Попробовав один раз, мама осознала, насколько велик риск разоблачения, и больше не решалась создать семью.
А еще в то время мама очень увлеклась техникой декупажа. И на портрете она держит в одной руке кисть, а в другой – шкатулку. Мамины густые каштановые волосы высоко подняты и перехвачены небесно-голубым, под цвет ее глаз, шарфом, руки обнажены. Она тут словно из другого века, и раньше я просто обожала этот портрет, даже водила девочек из класса смотреть на него. А в последнее время привыкла обтекать взглядом, чтобы не испытывать приступов боли. И сейчас Неля Юрьевна, молитвенно стиснув руки, не отрывала взгляда от лица дочери, и слезы бежали по ее щекам. Сердце мое тихонько заныло.
– Вы переписывались? – спросила я тихо.
Ждала отрицательного ответа, но старушка закивала круглой головой:
– Да, обязательно раз в месяц бывало от Нади письмецо. Уж как мы все его ждали! Она и фотографии присылала, чаще твои, чем свои, Даночка.
Вот это номер! Конечно, я часто видела, как мать, заслонившись, как ширмой, открытым ноутом, строчит что-то ручкой на тетрадном листке или листе формата А4. Но она говорила, что у них в организации часть документации по старинке оформляется вручную, да я и не вдавалась особо. И точно знаю, что нам письма никогда не приходили.
– А вы ей отвечали?
– Ну а как же! – Она даже руками всплеснула от удивления. – Всем семейством писали: я, дед, Павлуша. Вот только адреса своего Надя не давала, писали до востребования, и не в городок этот – в сам Питер. А все старик мой виноват, язык его несдержанный. Обидел он твою маму крепко, вот и не доверяла она нам больше. Но мы и тому были рады, что совсем с нами связь не оборвала. Да что я на старика своего, в самом деле, сама хороша!
– Да чем вы могли маму обидеть, Неля Юрьевна! – воскликнула я.
Ответом мне был печальный взгляд.
– Даночка, уж если не можешь меня бабушкой звать, то хоть не выкай. Родные мы с тобой.
Я решила сразу прояснить ситуацию, с сожалением покачала головой:
– Это не совсем так. В смысле совсем не так. Я вам не родная. Мама удочерила меня в раннем детстве.
Старушка быстро-быстро заморгала, испуганно и беспомощно. На миг мне показалось, что сейчас рванет в прихожую, прихватит рюкзак с корзинкой и будет такова. И странно, хоть это здорово упрощало жизнь, мне вдруг стало грустно. Но гостья никуда не убежала. Произнесла с непонятным мне торжеством в голосе:
– Вот оно как, значит. Ошибся мой дурачина, зазря дочку осудил. А ведь Надя никогда ни полсловечком свою тайну нам так и не выдала. – Она задумчиво покачала головой, а потом вдруг погрозила мне коротким крепким пальцем: – А таких слов чтоб не слыхала я больше! Какая ты нам не родная, если Надя тебя вырастила, все свое доброе в тебя вложила? Ты нам внучка дорогая и любимая, только не обласканная по нашей с дедом вине. Но ничего…
Дальше она что-то забормотала себе под нос. Мне вдруг стало тепло и как-то влажно на душе. Я шагнула вперед, и мы крепко обнялись. Когда наше объятие распалось, нос бабушки опасно покраснел, видно, что она из последних сил сдерживала слезы. Чтобы сгладить неловкость, я повела ее смотреть мою комнату, потом кухню, под конец и мамину комнату. Но от нашего общего смущения экскурсия по квартире получилась скомканной. Я чувствовала, что бабушке всего интереснее смотреть на меня, то и дело ловила ее изучающий взгляд.