– Мой дедушка был корейцем, – признался я, – где бы мы могли поообщаться с ними?
– Что? – спросил Скиннер, – ПООБЩАТЬСЯ?
– Будь спок, – сказал я, – они меня признают.
– Да ебал я их – это нелюди. Мне стукнет не одна сотня лет, когда мир сможет хотя бы предположить, чтобы кто-то человекообзраный якшался с корейцем.
Меня начинало мутить, но я промолчал. Бармен все еще был погружен в финансовые операции.
– Ладно, забей, – сказал Скиннер, – дай я поведаю тебе историю о негре. Корейцы покажутся детским лепетом.
– Я слышал эту историю. О девочке, которую сбросили со скалы.
– Точно. Это всех до усрачки перепугало.
Он понизил голос и придвинулся ко мне.
– Я ее хорошо знал. Она была прекрасна, старшая стюардесса в "Пан Американ".
Я кивнул.
– Вообще без причины, – продолжал он, – она стояла на краю со своим парнем – там, на вершине, куда туристов водят – как ни с того ни с сего этот чокнутый ниггер подбегает к ней сзади и толкает со всей дури. Бац! И она пикирует с высоты триста метров прямо на пляж, – он угрюмо кивнул, – она срекошетила два-три раза о камни водопада по пути вниз и скрылась из виду. Больше ее никто не видел, даже следа от нее не нашли.
– Почему? – удивился я.
– Как знать, – ответил Скиннер. – А его они даже не судили. Просто объявили безнадежно невменяемым.
– Ага, это я помню – черный друг в наушниках, так? За несколько недель до этого он еще угодил за решетку за то, что пытался нагишом участвовать в Марафоне.
– Угу. Самый быстрый ниггер-чиканашка в мире. Он одолел половину маршрута голышом, прежде чем его, наконец, спеленали. Скоростной ублюдок, – Скиннер почти улыбался, – понадобилось десять копов на мотоциклах, чтобы догнать его и набросить сеть. Он мог бы стать олимпийским чемпионом, если б не съехал с катушек.
– Хуйня, – отрезал я, – этому нет оправдания. Таких уродов надо кастрировать.
– В точку попал, – сказал он, – и такое случалось.
– Что?!
– Самоанцы. Пробка на шоссе… Боже, ты не слышал эту историю?
Я помотал головой.
– Так вот. Это восхитительная история о том, как безо всяких на то оснований сбываются самые жуткие кошмары.
– Хорошо, – согласился я, – давай послушаем. Люблю такие байки. Они разжигают во мне потаенные страхи.
– И не зря, – подтвердил он, – расплата за паранойю.
– Так что там с самоанцами?
– Самоанцами? – Он на секунду уставился на свой напиток, а потом поднял взгляд. – Все шестеро вышли на свободу. Никто не пожелал свидетельствовать против них… Какой-то мудланистый бедолага попался им в той жаркой воскресной полдневной пробке на магистрали Пали. Пикап был набит пьяными самоанцами. Машина чувака уже накалилась докрасна, но он был бессилен – некуда деваться, некуда поставить машину и смыться. Самоанцы дали волю эмоциям, выбивая фары и мочась на капот, но он продержался почти два часа – с защелкнутыми дверьми и закрытыми окнами – пока, наконец, не шлепнулся в обморок от теплового удара на руль, от чего машина, естественно, загудела…
– Самоанцы спятили окончательно, – продолжал Скиннер. – Они набросились на ветровое стекло с монтажными лопатками для шин, выволокли парня наружу и кастрировали. Пятеро держали его на капоте, а шестой оттяпал ему яйца – прямо посреди магистрали Пали в воскресный полдень.
Я пристально смотрел на бармена. Мускулы на его шее, казалось, набухли, но я не был уверен. Скиннер медленно стекал по табурету, неспособный делать что-либо быстро. Лестница в фойе была всего в шести метрах от меня, и я знал, что смогу до нее добраться, прежде чем скотина по ту сторону стойки распустит руки.
Но он оставался спокоен. Скиннер заказал еще пару маргарит и попросил счет, который оплатил золотой "Американ Экспресс".
Внезапно телефон у стойки разразился канонадой пронзительных звонков. То была моя невеста, набравшая из номера. Звонили спортивные комментаторы, сообщила она. Сказали, что Ральф и я приняты к участию в Марафоне.
– Не разговаривай с подонками, – предостерег я ее, – все, что ты им скажешь, будет использовано против нас.
– С одним я уже пообщалась, – сказала она, – он постучал в дверь и сказал, что это Боб Арум.
– Хорошо, – одобрил я, – Боб – наш человек.
– Это был не Арум, – сказала она, – а тот кретин, которого мы встретили в Вегасе, из "Нью-Йорк Пост".
– Запрись, – велел я, – это Марли. Скажи ему, мне нездоровится. Меня, типа, сняли с самолета в Хило. Имени врача ты не знаешь.
– А как быть с гонкой? – спросила она, – что мне сказать?
– Это вопрос десятый. Мы оба больны. Попроси оставить нас в покое. Мы – жертвы рекламного трюка.
– Ты, баран, – рявкнула невеста, – что ты им наобещал?
– Ничего, – отмазался я, – это все Уилбур. У него язык без костей.
– Он тоже звонил. Он заедет за нами в девять на лимузине, чтобы отвезти на вечеринку.
– Какую вечеринку? – спросил я, взмахнув рукой, чтобы завладеть вниманием Скиннера. – Сегодня, что, вечеринка в честь Марафона? – полюбопытствовал я у него.
Он извлек клочок бумаги из одного из многочисленных карманов куртки.
– Вот план мероприятия. – Сказал он. – Ага, это закрытая тема в доме доктора Скаффа. Коктейли и ужин для бегунов. Мы приглашены.
Я вновь обратился к телефону:
– Какой у нас номер? Я поднимусь через минуту. Вечеринка действительно намечается. Жди лимузин.
– Тебе стоит побеседовать с Ральфом, – сказала невеста, – он крайне подавлен.
– И что с того? Ральф – художник, он так видит.
– Ну ты, скотина! Начинай уже лучше обходиться с Ральфом. Он приперся за тридевять земель из Англии и привез жену с дочерью только потому, что ты так сказал.
– Не парься, – сказал я, – он получит то, ради чего он здесь.
– Что? – Закричала невеста. – Ты, синяк обожратый! Избавься от своего друга-маньяка и проведай Ральфа – он глубоко задет.
– Это ненадолго. – Заверил я. – Он будет в хлам еще до окончания мероприятия, вот увидишь.
Она повесила трубку, и я повернулся к бармену.
– Сколько вам лет? – спросил я его.
Он напрягся, но промолчал. Я улыбнулся ему.
– Ты, наверное, меня не помнишь, – не отставал я, – когда-то я был губернатором.
Я предложил ему сигарету, которую он отверг.
– Губернатор чего? – спросил он, разводя руками и поворачиваясь к нам.
Скиннер быстро встал.
– Давай выпьем за былое, – сказал он бармену, – этот джентльмен был губернатором Американского Самоа десять лет, а может, и все двадцать.
– Я его не помню, – откликнулся бармен, – здесь много людей бывает.
Скиннер засмеялся и шлепнул двадцатидолларовым счетом по стойке:
– Как бы там ни было, это лажа, – сказал он, – мы врем, чтобы выжить, но ребята мы хорошие.
Он перегнулся через бар и пожал бармену руку, а тот был счастлив лицезреть, что мы проваливаем.
По дороге в фойе Скиннер вручил мне копию плана Марафона и заявил, что встретится с нами на вечеринке. Он бодро помахал рукой и вызвал коридорного, чтобы подали карету.
Спустя пять минут, все еще стоя в ожидании лифта, я услышал отвратительный металлический визг понтиака на подъездной дорожке, после чего шум растворился в дожде. Пришел лифт, и я нажал на кнопку верхнего этажа.
Он не с нами
Когда жена Ральфа впустила меня в номер, его самого массировала пожилая японка. Восьмилетняя дочь остервенело пялилась в телевизор.
– Ты хоть сейчас его не расстраивай, – предупредила Анна, – он думает, у него хребет сломан.
Ральф лежал в спальне, растянувшись на резиновом полотнище и жалобно охая, пока карга колошматила его по спине. На буфете стояла бутылка виски, и я заставил себя глотнуть.
Ральф спросил:
– Что за дефективного бандюгу ты представил мне в баре?
– Это Скиннер, – ответил я, – он – наше контактное лицо в гонке.
– Что? – проорал он, – ты рехнулся? Он – наркоман! Ты слышал, что он мне сказал?
– О чем?
– Ты слышал! – завизжал Ральф. – "Белая смерть"!
– Мог бы и угостить его, – заметил я, – ты был груб.
– Это твоих рук дело, – зашипел он на меня, – это ты его на меня натравил.
Он опрокинулся на полотнище, закатывая глаза и обнажая зубы, сраженный болевым спазмом.
– Будь ты проклят, – простонал Ральф, – все твои дружки ненормальные, а теперь ты завел знакомство еще и с поганым наркоманом!
– Успокойся, Ральф. Здесь все – наркоманы. Нам повезло встретить порядочного. Скиннер – мой закадыка. Он – официальный фотограф гонки.
– О, Боже, – ахнул он, – я ведь знал, что так и будет.
Я глянул через плечо, не смотрит ли жена, а потом вмазал ему в висок, чтобы привести в чувство. Он повалился на кровать… в этот самый момент вошла Анна с чайником и несколькими чашками на плетеном подносе, которые они заказали в обслуживании номеров.
Чай Ральфа угомонил, и вскоре он говорил уже сносно. Поездка за 20 тысяч километров от Лондона оказалась суровым испытанием. Жена Ральфа пыталась сойти с самолета в Анкорэдже, а дочь прорыдала всю дорогу. В самолет дважды при снижении к Гонолулу угодила молния, и у массивной чернокожей женщины с Фиджи, сидевшей рядом с ними, случился эпилептический припадок.
Когда они наконец сошли на землю, багаж Ральфа потерялся, а таксист заломил двадцать пять фунтов за то, что довез до отеля, где регистратор конфисковал их паспорта потому, что у Ральфа не было американских денег. Менеджер положил его фунты в гостиничный сейф, для безопасности, но позволил расписаться за плавание в маске с дыхательной трубкой в серферской будке на пляже за "Ресторацией Хо-Хо".
На этой стадии Ральф ощущал полную безнадежность, желая просто побыть один и расслабиться в море… поэтому он напялил ласты и погреб к рифу, но был подхвачен волной и брошен на щербатую скалу, проделавшую дыру в его спине и выкинувшую на берег как утопленника.
– Кто-то притащил меня в хижину, – сказал он, – а потом ширнул адреналином. К моменту, когда я доковылял до фойе, я истекал пОтом и кричал. Им пришлось дать мне успокоительное и погрузить в грузовой лифт.