разговорчивой Галиной… про подсмотренную Галиной сцену между Лариссой и Ладой она тоже умолчала, конечно.
— Ничего себе, — пробормотал Вишневский. — Я где-то слышал, будто вы в своих детективных романах ничего не выдумываете, а пишете все как есть, как было с вами в жизни, вроде бы там даже Лев Иванович Муравьев назван своим именем. Теперь я верю во все слухи, которые о вас ходят. Надо же, такое расследование так молниесно провести! А скажите, почему вы не вернулись к Афанасьеву, не рассказали ему обо всей этой эпопее вокруг красной блузки?
— Во-первых, я боялась, что второй раз мне из его кабинета так просто не сбежать, — изо всех сил стараясь улыбнуться, призналась Алёна. — А во-вторых… Думаете, он бы мне поверил?
— Ну я же поверил, — пожал плечами Вишневский. — Почему бы ему не поверить?
— Правда поверили? — изумленно спросила Алёна и недовольно отметила, что у нее взволнованно дрогнул голос. И не только голос, но и сердце. Вот глупости! Вот еще чего не хватало…
— Конечно, — кивнул Вишневский. — Настолько поверил, что завтра готов сопровождать вас на эту самую… как ее… вернее, его… на шоу это ваше, на демонстрацию моделей. А, вспомнил, как это называется! Дефиле, верно? Вот я и отправлюсь с вами на дефиле. Вдруг и в самом деле вы узнаете ту женщину, которая шла мимо «Газели», или хозяйка «Шалона» вас на нее так или иначе наведет?
— То есть, вы уже как бы не сомневаетесь, что это одно и то же лицо? — засмеялась Алёна. — Вам бы романы детективные писать!
— Нет уж! — категорично выставил вперед ладонь Вишневский. — Писать будете вы. А я — читать. Кстати… я люблю детективы. По-моему, лучший в мире детектив — это «Преступление и наказание» Достоевского. Вообще терзания преступника, пытающегося ускользнуть от правосудия, куда интереснее, чем потуги следователя его изловить. Вы, конечно, не согласны?
— Почему вы так думаете? — удивилась Алёна. — Я всю жизнь считала, что «Преступление и наказание» — детектив, да еще какой, но вы же знаете, в ортодоксальном мышлении слова «Достоевский» и «детектив» просто не монтируются. Не стыкуются! Они как бы взаимоисключающие понятия. Я ушам своим не поверила, когда вы это сказали.
— Поверьте, прошу вас! — улыбнулся Вишневский. — Да я не только «Преступление и наказание», я вообще люблю детективы. И, честно говоря, давно мечтал что-то ваше почитать. Давайте сейчас доедем до магазина, я куплю какую-нибудь книжку писательницы Дмитриевой, и вы мне ее подпишете… А?
— Здесь до магазина лучше не ехать, а пешком идти, — усмехнулась Алёна. — До «Дирижабля» три минуты вверх по Покровке.
— Да машину бросать неохота, — пояснил Вишневский. — Она вон там стоит, чуть ниже по Октябрьской. Поехали в объезд, через Алексеевскую и Звездинку, а потом я вас домой отвезу. Вы где живете?
— Недалеко, три квартала от Оперного театра. Давайте лучше так поступим — в магазин не поедем, вы меня сразу домой отвезете, а я вам книжку просто подарю. У меня авторских экземпляров полно, я с удовольствием, правда…
Вишневский поставил чашку и внимательно посмотрел Алёне в глаза.
У нее вдруг пересохло во рту, она схватила свою чашку и допила остывший чай одним глотком.
Что такого особенного она сказала? Или он просто не так понял? Он что, воспринял это приглашение зайти к ней как призыв… невесть к чему? Как намек… невесть на что?
Больно надо! Ничего подобного! Алёна совершенно не собирается заводить роман со случайным знакомым. Приедут, зайдут на минутку в квартиру, она подпишет книжку… какую? Да вот хоть самую новую, «Червонная дама, четыре валета», о том, как Алёна Дмитриева однажды ездила в Москву, а три ее попутчика по купе посмели ее оскорбить… и что с ними потом, бедолагами, за это было… жуть!
У Ильи оказался прогонистый серебристо-серый «Мицубиши» с забавным номером — три девятки. Ну, впрочем, это еще ничего, однажды она видела номер с тремя шестерками… Внутри было прохладно и как-то странно пахло, очень знакомо и вовсе даже не по-автомобильному. Ехали молча. Алёна только изредка подсказывала, где свернуть.
Думала, что Вишневский оставит машину на улице, но он зарулил во двор, где было тесно и неудобно разворачиваться.
Вышли из машины, поднялись на третий этаж. Как только Алёна открыла первую дверь, запикала сигнализация. Вишневский деликатно оставался в коридоре, пока она не вошла в квартиру и не выключила ее.
«Как быть? — растерянно думала Алёна, зажигая свет. — Пригласить его пройти? Еще воспримет как новый намек… А сказать — подождите, мол, здесь, я вам книжку принесу — невежливо…»
Вопрос решился сам собой. Вишневский по-хозяйски запер дверь, безошибочно найдя хитрую задвижку, бросил на тумбочку телефон и брелок от машины, шлепнул ладонью по выключателю — свет погас — и обнял Алёну. Она еще какое-то мгновение ошарашенно медлила, а его губы уже прильнули к ее рту, да так жадно, так нетерпеливо…
Он был выше ее ростом, и пришлось обнять его снизу, придя на миг в какой-то неистовый восторг от того, что он такой высокий. Высокий, как Дракончег… «Улетай отсюда!» — сурово приказала Алёна неуместному уколу тоски. Она ощутила ладонями дрожь напряженной спины Вишневского, жар его тела, почувствовала грудью стук его сердца, задышала в такт его участившемуся дыханию, ознобно вздрогнула, когда его прохладные пальцы коснулись ее кожи, нашарив сзади застежку юбки…
За некоторое время до описываемых событий
К двум неделям свести ожидание даты бракосочетания не удалось ни Лариссе, ни Микке, какими только ужами они ни извивались перед регистраторшей. Лерон порою даже неловко становилось! Регистраторша поглядывала на нее испытующе и с долей некоторой зависти. Ну что ж, небось подумала, что Микка бешено влюблен в эту царевну-несмеяну, а будущая свекровушка обожает будущую невестку и просто жаждет заполучить ее в свою семью. Ну, насчет свекровушки все правильно, с ноткой цинизма подумала Лерон, в семью не в семью, но заполучить-то жаждет, а Микка… бог его знает! Ничего, после того как они поженятся, она сама постарается получше узнать мужа, а Ларисса… ну, Лариссе предстоит понять, что в Лерон она ошиблась. Один раз ничего не значит. Ни-че-го!
С двумя неделями, стало быть, не вышло, но выяснилось, что и месяц Лерон с Миккой ждать не придется. Вдруг открылось окошко спустя ровно три недели, в последнее июньское воскресенье, и Микка просто-таки бросил на стол регистраторши свой паспорт.
— А паспорт невесты? — спросила регистраторша, сделав нужные выписки.
И Лерон просто похолодела, вспомнив, что документ остался в ее сумке, забытой в машине. А машина в Савельках… Значит, у них не примут заявление…
И в эту минуту Микка жестом фокусника вынул из внутреннего кармана пиджака ее паспорт.
— Ой! — изумленно сказала Лерон.
— А что ты думаешь? — спросил он хвастливо. — Я с утра уже в сервис сгонял на Лариссиной машинке. Сидел там, ждал, пока «Лексус» привезут, забрал все наши вещи. Как видишь, я человек серьезный!
Он улыбался как ни в чем не бывало. Лерон кивнула и опустила глаза. Ей все еще трудно было встречаться взглядом с Миккой. Ничего, наверное, когда-нибудь она привыкнет… наверное, а если регистраторша подумала, что в этой компании не все так просто, как кажется на первый взгляд, то это было сугубо ее, регистраторшино, дело.
Наконец с записью покончили и вышли на улицу.
— Все, все, ребята, — встревоженно сказала Ларисса, — нам надо просто бегом бежать, если не хотим, чтобы с нас скальпы на вернисаже сняли. Жужка нашего опоздания не переживет, ну просто не переживет!
«Как интересно, — подумала Лерон, — похоже, Ларисса старается быть в хороших отношениях со всеми женщинами Микки. И с будущей женой, и с любовницей. Кто ее знает, может, и Жужку эту она во грех вовлекала? Ну что ж, значит, им будет с кем утешиться, Жужке с Лариссой, когда я Микку превращу в нормального мужа!»
И цинизму, и оптимизму своему она просто диву давалась!
В Доме архитекторов Лерон оказалась впервые и сразу с удовольствием направилась было к каким-то очень милым пейзажам: она вообще любила пейзажи. Однако Микка схватил ее за руку:
— Да зачем тебе этот отстой? Пошли вон туда, Жужкины картины в отдельном зале.
Зал был небольшой, полный народу, а картин оказалось не так чтобы очень много — всего по три на каждой стене. Итого, значит, двенадцать. До чего же они странными Лерон показались! Нет, к счастью, это был не какой-то там воинствующий модернизм, которого она побаивалась. Манера вполне реалистичная, само письмо аккуратное, не пастозное, не грубое. Прекрасный рисунок. И все же это были самые странные картины на свете! Во-первых, возникло полное впечатление, что Лерон их уже видела. Благодаря своей работе в библиотеке, где было, в числе прочих книг, много альбомов по искусству, Лерон неплохо знала живопись. Узнала и эту картину: Франсуа Буше — «Юпитер и Каллисто». Лерон вспомнила, до чего же ее, девочку, изумлял этот сюжет. Она изо всех старалась найти на картине Юпитера, не понимая, почему Каллисто полулежит в объятиях женщины. Потом она прочитала миф и узнала, что Юпитер, дабы соблазнить непорочную нимфу, принял облик Дианы. И все же, недоумевала тогда Лерон, что это за шуточки между женщинами? Теперь, после минувшей ночи, Лерон вполне поняла смысл мифа. Диана была такой же, как Ларисса. А Каллисто, конечно, — такой же дурочкой, как Лерон.
Но самым странным в картине Жужки было отнюдь не повторение мифологического сюжета и не подражание Буше. Самое странное — в том, что Юпитер соблазнял Каллисто на эстраде, самой обыкновенной, вдали даже виднелись инструменты оркестрантов, амурчики, как и положено, свешивались живой гирляндой, но не с дерева, а с софитов, ну а лицо Дианы, в которую он обратился, было как две капли воды схоже с портретом одной актрисы, певицы, очень хорошей певицы, которая славилась своей, так сказать, нетрадиционностью. Лицо Каллисто было незнакомо Лерон, но, судя по тому, что она держала в руке микрофон, — девушка была какой-нибудь молоденькой певичкой, не устоявшей перед знаменитостью.