— Тогда поступим так, — продолжил он. — Я у вас в долгу. Два года тому назад, в деле о той картине в Художественном музее, вы поддержали меня перед Муравьевым. Фактически заглохшее расследование было продолжено благодаря вам. Вы помогли мне доказать, что я был прав. Я у вас в долгу. Поэтому постараюсь собрать информацию елико возможно быстро. И позвоню вам. Но сообщу ее вам не прежде, чем вы мне докажете, что интерес ваш — не просто досужее и к тому же опасное любопытство. Договорились?
Вот это плюха… Получи, фашист, гранату, называется! Это когда же Алёна Дмитриева успела прославиться своим досужим, к тому же — опасным любопытством?! К слову сказать, в те, прежние времена доказать правоту Бергера перед Муравьевым ей удалось только с помощью нормального женского любопытства…
А не послать ли ей все это в дальнее эротическое путешествие, причем пешее? Не выразиться ли изысканной фразой, на которую она недавно наткнулась на каком-то интернетском форуме: там, вдали, фаллический символ, вам туда…
Фаллический символ в витрине магазина «Красный шерл» внезапно пришел ей на память и странным образом вернул чувство юмора, которое, как и пресловутое любопытство, было главным движителем переменчивой писательской натуры.
— Хорошо, — ответила Алёна сдержанно. — Договорились. До встречи, до звонка. Всего доброго, Александр Васильевич.
Интересно, «брату Коле», в смысле «другу Илье», Бергер прямо сейчас позвонит или все же чуточку позже?
В любом случае, времени терять не стоит.
Алёна вернулась к Афанасьеву и заискивающим голоском попросила у него адрес Смешарина.
Следователь вскинул брови:
— А вам зачем?!
— Ни за чем вообще-то, — голоском благонравной девочки-школьницы ответила Алёна. — Но все же, он мой товарищ по несчастью. Я его хотела поздравить с благополучным завершением наших мучений.
— Тоже, нашлись мучения! — хмыкнул Афанасьев. — Это обыкновенный рабочий процесс, а не мучения. Но адреса Смешарина я вам не дам. Это служебная информация, разглашать которую я не имею права.
— Слушайте, Виктор Валентинович, — примирительно сказала Алёна, — вы же обо мне слышали. Вы же понимаете, что я все равно этот адрес добуду, так же легко и непринужденно, как добыла адрес Луниной. В крайнем случае позвоню Муравьеву, когда он из Москвы вернется. Но мне бы не хотелось обременять этого великого человека такими мелочами. К тому же он начнет ворчать: мол, разве я не могла узнать адрес у следователя, который дело ведет? И что я ему отвечу?
Это был, конечно, шантаж, прямой шантаж! Афанасьев не мог этого не понимать. И понимал также, что ему придется уступить. И все же он попытался выйти из положения достойно:
— Если я сообщу вам адрес Смешарина, вы мне расскажете, как получили адрес Луниной?
— По рукам! — воскликнула Алёна и даже сделала некий жест, словно намеревалась хлопнуть Афанасьева ладонью по ладони, но он в это время принялся копаться в каких-то бумагах, и развязное движение Алёны Дмитриевой пропало втуне. Очень несвоевременно вспомнилась Глазастик Финч со своей привычкой плевать на ладонь собеседника для закрепления договора, и Алёна прижала руку ко рту, чтобы не фыркнуть с неуместной веселостью.
— Вот адрес, — сказал Афанасьев. — Записать вам?
— Сделайте такое одолжение, — вежливо попросила Алёна.
Наконец адрес был у нее. И телефончик оказался приписан тут же. Вот это любезность!
— Переулок Слесарный? Господи всеблагий! Это где же? На Автозаводе? В Сормове? В районе «Красной Этны»?
— Да не так уж далеко отсюда, — хмыкнул Афанасьев. — Три квартала направо по Юбилейной — и вниз, к садам, там частный сектор. Легко найдете. А теперь говорите про Лунину.
Алёна с превеликим удовольствием рассказала о методике Глазастика Финч и в доказательство своих незаурядных умений прочитала несколько документов, которые ей вверх ногами подсовывал Афанасьев. К сожалению, это были какие-то скучные нормативные акты, и в них не содержалось совершенно никакой информации по интересующему ее вопросу. Итак, обжегшись на молоке, Афанасьев дул на воду… что было в принципе вполне объяснимо.
Наконец, простившись с Афанасьевым (очень хотелось верить, что навсегда), Алёна вышла из отделения и направилась к Слесарному переулку.
Дом брата Смешарина, двухэтажный и весьма справный, основательный, с двумя гаражами и немалым участком, простиравшимся позади построек, привел ее в восторг. Алёна вообще была неравнодушна к приметам сельскохозяйственного процветания — при том, что сельскую жизнь терпеть не могла, поскольку была убежденной урбанисткой.
Хозяина она увидела сразу. Павел Степанович (оказывается, Алёниного товарища по несчастью звали именно так), одетый в тренировочные штаны с пузырями на коленях, сланцы-вьетнамки и полосатую майку а-ля «морская душа», пригорюнившись сидел на лавочке и тупо водил прутиком по песчаной дорожке. При виде Алёны он сначала отпрянул, словно не поверил глазам, потом вскочил и зачем-то кинулся на крыльцо, но тут же опамятовался и встретил гостью достойно, то есть не слишком даже в штыки:
— Вы что тут делаете?
— Пришла поздравить вас с успешным завершением наших страданий! — заявила Алёна. — Вы уже в курсе или нет, что дело закрыто?
— Что, серьезно? — ошарашенно уставился Смешарин. — Неужто нашли того, кто Серегу прикончил?!
— Куда там, найдут они, — махнула рукой Алёна, решив не вдаваться в подробности: правый локоть, левый локоть… Для Смешарина это, подалуй, будет слишком сложно. — Вас хоть допрашивали на предмет выявления связей убитого?
«Допрашивали на предмет выявления связей» — это прозвучало так весомо, грубо, зримо, что и Смешарин, и сама Алёна на какое-то время просто онемели — то ли от восторга, то ли от ужаса.
— А то как же, — наконец обрел дар речи Смешарин. — Только что я скажу про Серегу? Они небось побольше моего о нем знают. У них небось на него мно-ого папочек заведено!
— Это почему? — удивилась Алёна.
— Да он, Серега Коржаков, он же — ого, какой авторитет был! Слышала, как по телевизору говорят: человек, мол, с криминальным прошлым? Это про таких, как он.
— У него криминальное прошлое? И богатое?
— Ну, толком не скажу, не знаю, но ходили слухи, вроде бы лет пять тому назад он после отсидки вышел и сразу дело завел — какие-то кореша его поддержали, — автоперевозки по области, да я в его дела не вникал, знай, шоферил. Меньше знаешь — лучше спишь, говорят, а с этим Штормом именно так и есть.
— С каким Штормом? — озадачилась Алёна.
— Да у Коржакова такая кликуха еще с зоны осталась. У него и татуировка была вот тут. — Смешарин показал свое мускулистое, хотя и несколько заплывшее жирком левое предплечье. — Так и было написано — Шторм! Эй, ты чо?
«Ты чо», надо полагать, относилось к тому оцепенению, сходному со столбняком, в которое поверглась Алёна. Левое предплечье… шторм… вчера на картине Жужки появилась надпись tempesta, что означает — шторм, и именно на левом предплечье Горация-пэра.
Что за странности? Что за намеки? Почему эта надпись возникла именно вчера? Почему накануне закрытия выставки?
А может быть, подумала Алёна, ей что-то показалось? Какая она дура, что не сделала вчера фото этой надписи!
А может быть, это вообще ничего не значит? Какое отношение вольная вариация на тему Давида может иметь к вору-рецидивисту, или кто он там был, Коржаков? Убийца? Мошенник?
Никакого, конечно. Никакого, наверное… А его сыновья? В смысле, сыновья Горация? С ними-то как быть?
Черт, при чем здесь сыновья? Этому Коржакову было на вид лет сорок пять, не больше! Ну в каком возрасте могут быть его сыновья? И были ли они у него вообще?
Очередное «горе от ума» Алёны Дмитриевой? Или это имеет отношение к делу?
— Эй, слушай, так, значит, и тебя менты больше мотать не будут? — услышала она голос Смешарина и попыталась взять себя в руки. — А ты точно знаешь, что они от нас отвяжутся? Тебе кто это сказал-то?
— Следователь, ведущий дело об убийстве Коржакова. Сказал, что точно отвяжутся, — нетерпеливо ответила Алёна. Смешарин, который ничего толком не знал о Коржакове, то есть Шторме, был ей уже совершенно не интересен. — Так что можете спокойно спать. До свиданья! Счастливо оставаться.
— И тебе счастливо… — озадаченно пробормотал Смешарин и вдруг спохватился: — Эй, голуба, так ты зачем приходила-то?!
Алёна только помахала в ответ. Смешарин более не стоил ни минуты ее внимания.
Едва отбежав от дома, она выхватила из сумки мобильный и снова набрала номер Бергера.
— Александр Васильевич, я еще кое о чем вас попрошу. Мне нужна информация о криминальном прошлом Сергея Коржакова, убитого три дня назад на углу Ошарской и Октябрьской. И не только о прошлом далеком, но и о ближайшем. Что за грузоперевозками он занимался, с кем сотрудничал…
И тут же Алёна спохватилась, что она — не начальник управления или даже отдела, а Бергер — не ее подчиненный, который по первому слову товарища Дмитриевой, в смысле Ярушкиной, должен вытягиваться во фрунт и чеканить — яволь, или есть, или будет исполнено, или слушаюсь, или что-нибудь еще в этом роде. Поэтому она постаралась смягчить категоричность своего приказа лестью:
— Ну пожалуйста, Александр Васильевич, будьте ангелом!
И несколько оторопела, услышав в ответ:
— Не буду. Даже не надейтесь. Вообще я решил, что отыскивать для вас информацию мне не стоит.
— Что так? — изумилась Алёна.
— Да, вот так я решил, — ответил Бергер, и в голосе его отчетливо прозвучал непреклонный тевтонский акцент.
Наверное, она слишком на него надавила. Кто это там уверял, будто сила женщины — в ее слабости? Вроде бы Карл Маркс? Он много всякого-разного нагородил, глупостей всяких, в том числе и политически опасных, но здесь, кажется, был прав…
— Александр Васильевич, — с максимально женственной слабостью проскулила Алёна. — Ну помогите мне, пожалуйста, по старой памяти… А? Вы же сами говорили, что в долгу у меня. Я бы не стала вас напрягать, но Муравьев в командировке. Вы же понимаете, когда он приедет, я из него все вытяну, что мне нужно, просто ждать неохота…