Он сказал, что ни о какой термодинамике даже не думал.
Просто занимался любимым делом.
Майк Кэри
Кожа[17]
Она была почти дома… она уже почти дошла до дома.
Ханна не знала точно, когда обратила внимание на шаркающие шаги. Кто-то шел за ней по мостовой в дюжине ярдов. Шарк-топ, шарк-топ.
Ночной автобус высадил ее возле ярких, похожих на аквариумы магазинных витрин и вывесок на главной улице. Свернув за угол, она оказалась на своей боковой улочке, обычно идеально освещенной. Ее дом был совсем недалеко, через несколько других домов от угла.
Если бы он находился чуть дальше или на улице было бы темнее, она взяла бы такси.
Трудно было представить, что кто-то может дожидаться ее на остановке, чтобы увязаться за ней. Наверное, этот кто-то приехал вместе с ней на автобусе или следил за ней по дороге.
Она попыталась вспомнить, как выглядели другие пассажиры, но вспоминать было нечего: она сидела впереди рядом с водителем.
Шарк-топ, шарк-топ.
Было холодно, налетавшие порывы ветра теребили ее пальто.
Она прибавила шагу. Иди энергично, но не спеши, велела она себе, проходя мимо террас и эркеров с окнами. Свет просачивался в щели между шторами. Крохотные садики перед домами не помешают ей перегнуться через невысокую калитку и постучать в окно. Но какой идиоткой она будет выглядеть, постучав в чужую дверь, если за ней увязался какой-нибудь безобидный старикашка?
…шарк-топ-шарк-топ-шарк-топ-шарк-топ…
Незнакомец тоже прибавил шагу, чтобы угнаться за ней.
Она нащупала связку ключей в кармане пальто, сжала их в руке.
Оставалось пройти мимо всего двух домов – 47-го, где на окнах еще мелькали рождественские огоньки, и 49-го, около которого, словно пьянчуга, валялся мусорный бак, а потом мимо невысокой зеленой изгороди, в которой всегда застревал мусор, – и она будет дома.
– Ханна! – раздался голос позади. Боже, откуда он знает ее имя?
Она толкнула коленом калитку, в три прыжка взлетела к входной двери, приветливо мигнул огонек сигнализации, вытащила ключ, вставила его в замок. Голос снова окликнул ее:
– Ханна, постой, прошу тебя, мне нужно поговорить с тобой!
И тут внезапно случилось самое странное: она узнала его. Не повернув до конца ключ, она обернулась через плечо.
– Робин?
Он стоял на тротуаре, засунув руки в карманы. Лицо было скрыто тяжелым темным капюшоном.
Внезапный порыв ветра налетел на них обоих, поднял в воздух уличный сор. Он кивнул.
– Робин, это ты? Боже, Роб, как ты меня напугал!
– Прости, – пробормотал он. Это было на него не похоже. Тот Робин Сондерс, которого она знала, никогда не стал бы извиняться. Впрочем, выглядел он так, словно ночевать ему приходилось где попало, и пахло от него соответственно. Присмотревшись, она заметила, что на нем мятые спортивные штаны, кроссовки порваны сзади – увидеть прежнего Роба в чем-то подобном было невозможно. А воняло от него так, что дышать было трудно. – Я вот зачем пришел, – продолжил он. – Хочу попросить прощения. За все.
– Ну… – Она не могла найти нужных слов. – Ну, хорошо.
Ханна повернула ключ, начала открывать входную дверь.
– И еще! – добавил он, делая шаг в ее сторону, но, кажется, тут же пожалел о своей поспешности, отступил назад, пряча в тени голову. Или всего себя. Она все еще не видела его лица. – Хочу сказать, что я сделал для тебя кое-что. Подарок. Чтобы загладить вину.
Она продолжала открывать дверь, одновременно придерживая ее.
– Ты сделал для меня… что? – Она не понимала того, что он говорит. – Я не видела тебя полгода, и вот ты явился, и… Прости, что? Какой подарок? О чем ты?
– Прошу тебя…
Новый порыв ветра на мгновение откинула его капюшон. Он потянул его назад, но она успела заметить его лицо, охнула и попятилась. Казалось, что Робина поразила болезнь, пожирающая плоть. Вся кожа была в небольших глубоких язвах, между которыми поблескивали белый шрамы, если только… О боже, неужели это кость?
– Господи, Роб, что с тобой?
Он отступил, как можно ниже надвинув капюшон, и она заметила на его руках перчатки, словно болезнь, поразившая лицо, затронула и все тело.
– Прости, – проговорил он. – Мне не следовало приходить. Я ошибся.
Он повернулся, чтобы уйти, и Ханна отпустила бы его, однако в фигуре ее старого знакомого было что-то настолько жалкое и драматичное – это было совсем не тот надменный мужчина, которого она когда-то знала, – что она невольно почувствовала жалость и, вопреки возражениям рассудка, окликнула его:
– Постой!
Он остановился, сутулясь на холодном ветру.
– Я не могу тебя впустить, – сказала она. – Уже слишком поздно, у меня сегодня был длинный день, и потом, это просто… Нет, не сегодня.
– Понимаю. – Мимо проехал автомобиль, и он попытался спрятаться от света фар.
– Приходи завтра, поговорим.
Он кивнул.
– Я должна знать… – Она замолчала. Обсуждать это здесь, на пороге дома… Нет, это слишком. – Нам нужно поговорить.
Вышло неловко, но ничего другого она не могла предложить.
– Спасибо, Ханна, – пробормотал он, уходя.
Она вошла в дом, заперла дверь, тут же бросилась в комнату и попыталась в щель между шторами разглядеть, не стоит ли он на улице, не прячется ли в тени соседней изгороди. Однако никаких сомнений в том, что Робин ушел, не было. С облегчением вздохнув, она бросила сумку в прихожей и прошла в узкую кухню-столовую, где, как она помнила, на столе оставалась недопитая бутылка красного вина. Налив полный бокал и прихватив бутылку с собой, она вернулась в гостиную, села на диван и застыла, глядя перед собой в чистой, аккуратной тишине своего пустого дома.
– Черт, – негромко сказала она.
Потягивая вино, Ханна взяла телефон и стала листать Инстаграм.
Говорят, неделя – долгий срок в политике, однако полгода в соцсетях – это целая геологическая эра.
Она удалила все его фотографии, и те, где они были вместе – их было немного, как и свиданий, но они сохранились в постах ее подруг, вместе с поздравлениями, типа «Он ВЕЛИКОЛЕПЕН тебе ПОВЕЗЛО», «Да ладно, он наверняка гей» и «А нет ли у него брата»? Следовало признать, тогда он был фантастически хорош собой: карие глаза, стильно растрепанные темные волосы, безупречная кожа цвета корицы, и тело – спортивное, но не слишком мускулистое. До встречи с Робом она встречалась с мужчинами, чьи представления о застольной беседе сводились к разговору о себе самом. О том, что им не нравилось в их работе, футбольных командах или любимых телепередачах, названий которых она даже не слышала. Она была так удивлена, встретив парня, который действительно проявлял к ней интерес и старался понравиться ей, что приняла его тщеславие за уверенность в себе и не обращала внимания на тревожные сигналы, пока едва не стало слишком поздно.
Листая экран со знакомой смесью смущения и чувства вины, она вдруг почувствовала легкий зуд на левом колене, и поняла, что уже некоторое время, сама не замечая, расчесывает его. Кожа покраснела и шелушилась, серебристые чешуйки сыпались на диванные подушки.
– Ну ты и дрянь, – сказала она себе. – Опять взялась за старое. – Смахнув чешуйки, она поднялась наверх, в ванную, за баночкой «Дермалекса».
С Робом она познакомилась в частной дерматологической клинике на Хагли-род[18], где проходила обследование по поводу псориаза – об этом она ему, естественно, говорить не стала. Ведь псориаз – это некрасиво и стыдно, и проявляется он лишь в некоторых местах (у нее – на локтях и коленях), которые легко скрыть, и вообще – с какой стати, она должна рассказывать красавцу, сидящему рядом с ней в приемной, о том что находится здесь потому, что шелушится и осыпается словно отвратительный тролль? Она соврала, что ей нужно проконсультироваться насчет подозрительной родинки… Он достал телефон и показал ей забавную картинку: парень на приеме у хирурга, а на плече у него что-то маленькое и пушистое в тренче и черных очках. Они вместе посмеялись. Оказалось, что Робин тоже пришел удалить родинку, он даже показал ей едва заметное пятнышко слева на подбородке. С ее точки зрения – ничего заслуживающего внимания, но она ведь не врач, Роб тратит свои деньги, как хочет, и кто она вообще такая, чтобы судить? Он спросил ее, что она собирается делать после приема и не разрешит ли пригласить ее на чашку кофе, и она хотела отказаться – он ведь явно был не из ее лиги – но вдруг почувствовала, что маленькая, но отважная часть ее души готова рискнуть, кивнула и сказала, что ей будет очень приятно, спасибо.
Так что сначала был кофе, a через неделю ужин, и еще три ужина, а потом концерт в Симфони-холле. Роб работал старшим кредитным аналитиком в крупном международном банке, переместившим свою британскую штаб-квартиру из Лондона в Мидлендс, и она уже представляла себе, как пригласит его к своим родителям, ведь он был именно таким привлекательным и успешным молодым человеком, который, по мнению ее матери, должен повести ее засидевшуюся в девицах дочку к алтарю; именно таким перспективным зятем, который мог бы покритиковать тестя за его правые убеждения, ловко разжигаемые «Дейли Мейл», и тот бы его не осудил.
Фотографии их свиданий иногда призраками всплывали в комментариях к постам ее подруг. Ее преследовали отрывки полузабытых разговоров. По коже пробегали мурашки, когда она вспоминала прикосновения его руки, когда он помогал ей выйти из такси, или ноги, когда они сидели рядом на концерте. Роб всегда относился у ней с вниманием и уважением, однако теперь, глядя на те же снимки, она замечала намеки на то, что скрывалось за ними – темные пятна на гладком фасаде его обаяния. То, как на каждом снимке он чуть-чуть наклонял голову в одну и ту же сторону, как будто знал, что этот ракурс – самый выгодный. И то, как в конце одной поездки на такси к ней домой, когда она положила голову ему на плечо, он брезгливо и с явным неудовольствием смахнул волос, оставшийся на рукаве его пиджака.