Он припал губами к ее рту. Страстный, но не грубый поцелуй, заставил ее глаза открыться. Над ней нависало незнакомое лицо. Она никогда не видела этого мужчину, и он произвел на нее не самое приятное впечатление.
Почему он целует ее, еще не проснувшуюся, тем более что она никогда не видела его? И вообще, что он делает в ее спальне? Она была так напугана, что дыхание на мгновение перехватило. Зажмурив глаза, она пожелала, чтобы он исчез.
Но он никуда не исчез. Она вдруг почувствовала боль. На кончике пальца выступила капелька крови, и, попытавшись сесть, она почувствовала слабость, тяжесть неудобной одежды, тяжесть своих волос, тесноту корсета и узких остроносых туфель.
– Ох, – сказала она. – Ох. – Она хотела заплакать, но не могла позволить себе этого перед незнакомым мужчиной. В ее голосе слышалось возмущение.
Она оттолкнула его, и на лице мужчины отразилось недоумение. Он позволил ей оттолкнуть себя. Иначе ей просто не хватило бы на это сил.
Наверное, это был очень хороший человек. Он смотрел на нее с заботой. Она видела, как он устал. Одежда его порвана, руки расцарапаны. Он только что совершил какое-то трудное и, быть может, опасное дело. И должно быть, именно поэтому не подумал, что она может испугаться, проснувшись от поцелуя незнакомого мужчины. И должно быть, поэтому не заметил кровь на ее пальце.
Мужчина ничего этого не заметил, и поэтому она подумала, что как бы ни полюбила его потом, все равно всегда будет немного бояться его.
– Мне снился такой восхитительный сон, – проговорила она, стараясь не выдать неудовольствия, которое ощущала.
Карен Джой Фаулер
Милая Венди Дарлинг[21]
В последнюю майскую пятницу 1915 года Венди в последний раз ночевала в доме отца. Она спасла тревожным сном, волнуясь о завтрашней свадьбе и о секретах, которые хранила от жениха.
Комната ее прежде была детской, однако те дни уже канули в небытие. Она перестала видеть девичьи сны так давно, что даже отголоски видений попрятались по углам. Теперь комната стала обыкновенной спальней с очаровательным пологом над кроватью, серебряным зеркалом и огромным платяным шкафом, который все еще чудесно пах красным деревом, несмотря на то, что простоял у стены шесть лет, а может и больше.
Впрочем, иногда по ночам… Иногда по ночам высокие французские окна оставались открытыми, и занавеси вздувались и парили в воздухе. В такие ночи лунный свет лился в комнату с искренним теплом и напоминал о тех вечерах, когда она что-то нашептывала в темноте братьям, пока все они не засыпали, и снились им невероятные, невозможные вещи.
Венди слишком долго жила в детской вместе с Майклом и Джоном. Ей следовало поселиться отдельно намного раньше, однако сперва отец не желал уступать свой кабинет и превращать его в еще одну спальню, а потом, когда наконец решился, дети уже не хотели разъезжаться по разным комнатам. Венди уже начала видеть Забытых Детей, они стали ей сниться, и безопаснее было держаться вместе.
Весь день накануне ее свадьбы, с утра и до вечера, невысоко над землей висел клочковатый, что-то нашептывавший туман. Несколько раз она просыпалась с неловкими мыслями о Джаспере, барристере[22], за которого ей предстояло выйти замуж. Днем мысль о том, что она станет миссис Джаспер Гилберт, ее радовала, а ночью расстраивала. Открыв глаза, Венди несколько мгновений смотрела в туман, а потом снова засыпала.
Наконец она проснулась и увидела не туман, а лунный свет. Окна были открыты, и занавеси, словно привидения, колыхались в лунной желтизне.
Это сон, решила Венди, иначе и быть не может. Она поняла это потому, что туман исчез. И еще потому, что светила луна, шторы шевелись очень медленно, ну и, конечно же, потому, что рядом были Забытые Дети.
Лежа на боку, утопая половиной лица в подушке, набитой пером, она смотрела на них. Сперва она заметила только троих: двое стояли возле дивана, третий прятался во вздувшихся шторах. Лицо четвертого потемнело, и он казался мрачнее, менее эфирным, чем остальные, хотя и был самым младшим. Она не видела их много лет. С тех пор, как родители обратились к доктору, утверждая, что Забытые Дети – плод ее воображения. Она так и не простила Джона и Майкла за то, что они рассказали родителям о ее частых визитах к Забытым Детям, и начала жалеть об этом после гибели брата во время пожара в шляпной мастерской в 1910 году. Боже, как она его любила.
Когда случился пожар, она уже несколько лет не видела Забытых Детей. После пожара Венди часто молилась о том, чтобы Майкл приходил к ней по ночам.
– Венди, – прошептал один из Детей во сне, озаренном луной.
– Привет, ребята, – проговорила она, краснея под одеялом, чувствуя, как колотится сердце. Ей хотелось закричать, разрыдаться, но она не понимала, что чувствует – страх или просто горе. Как будто горе – это просто.
Конечно, она узнала всех четверых, она знала их имена, но не позволила себе произнести их – ни вслух, ни мысленно. Могло показаться, что она снова приглашает их в свои сны, но они не были там желанными гостями.
– Ты забыла нас, Венди. А обещала, что никогда не забудешь.
Она зарылась щекой поглубже в подушку, перья покалывали сквозь ткань ее кожу.
– Я не забывала вас, – прошептала она, чувствуя, как покрывается потом. Под этими одеялами слишком жарко. – Вы существовали только у меня в голове. Я вас не забыла, но родители и доктор Госс сказали, что я должна убедить свои глаза не видеть вас, если вы снова появитесь.
– Значит, ты без нас не скучала?
Венди сглотнула, ее пробирала дрожь. Она не скучала.
– Я сплю, и надеюсь, что ваше появление вполне нормально.
Забытые Дети переглянулись и невесело рассмеялись. Скорее фыркнули, чем улыбнулись. С неодобрением. Лунный свет пронизывал призрачные фигуры.
Тот, кто стоял ближе и сурово смотрел на нее, придвинулся ближе.
– Ты должна была стать нашей матерью.
Венди не могла вздохнуть. Она отодвинулась к стене, подальше от них. Их глаза, эти молящие глаза, вселяли ужас. Зажмурившись, она прошептала:
– Проснись, Венди… Прошу тебя, проснись.
– Разве ты не помнишь? – снова заговорил тот, что сурово смотрел на нее. Она невольно открыла глаза, но обнаружила, что все еще спит.
– Прошу тебя, вспомни, – проговорил другой, легкий и невысокий, с пухлыми губами и глазами, полными слез.
– Нет, – прошептала она.
Крючок. Прикосновение мягкой плоти к ее собственной. Боль. И кровь в воде.
Ее тело затрепетало от воспоминаний, хлынувших в память и тут же отправленных назад – под замок в темные шкафы, в неглубокие могилки.
– Уходите, – прошептала она, – прошу вас. У меня еще вся жизнь впереди.
Она не знала, с кем говорит – с Забытыми Детьми или с воспоминаниями.
– Мой жених – хороший человек. Может быть, когда мы поженимся, то сможем взять к себе одного или двух из вас. Он добрый, понимаете. Не как…
Дверь в ее памяти захлопнулась.
– Не как кто, Венди?
Крючок, – подумала она. – Мой Джеймс.
– Нет! – завизжала она, отбрасывая покрывала, выпрыгивая из постели, чувствуя на щеках горячие слезы. – Оставьте меня, проклятые! Дайте мне жить!
Выставив вперед пальцы, скрюченные как когти хищной птицы, она прыгнула на ближайшего из Детей. Пройдя сквозь него, она ощутила, как по коже побежали холодные мурашки, упала на коврик у кровати, свернулась клубком, сотрясаясь от рыданий.
Освещенная луной, она лежала так, что колышущиеся шторы не могли дотянуться до нее, и наконец, убаюкав себя рыданиями, провалилась в сладкие и успокоительные глубины сна.
Проснувшись на рассвете, промерзнув до костей, чувствуя боль, она снова заползла под одеяла, чтобы согреться, и сказала себе, что в ее жизни больше никогда не будет такой ночи – полной страха и дурных снов. Всю оставшуюся жизнь она будет просыпаться возле Джаспера, который обнимет ее и прогонит ночные тени поцелуями.
Восходящее солнце сулило ясное голубое утро.
Туман исчез, не оставив следа.
Мир снова стал казаться Венди реальным, лишь когда экипаж остановился у церкви. Двери и ступени были украшены цветами. От красоты мгновения у нее перехватило дыхание. На губах появилась улыбка, расцвела смехом, Венди обернулась и посмотрела на сопровождавшего ее отца, брюзгливого банкира, и увидела, что он тоже улыбается, – более того, сияет, – и глаза у него на мокром месте от любви и гордости за дочь.
– Наверное, ты и не думал, что доживешь до этого дня? – поддразнила его Венди.
Джордж Дарлинг откашлялся и взял себя в руки.
– Всякое бывало, – согласился он. – Однако мы уже здесь, дорогая. Мы. Здесь. Приехали.
Глубоко вздохнув, он вышел из экипажа, украшенного цветами, которые прислали подруги матери Венди. Все они были активными участницами комитета Цветочных Шоу в Челси. Из церкви вышли шаферы, однако отец Венди взмахом руки отослал их прочь и сам помог дочери выйти из экипажа.
Джордж отступил назад. Он не был сентиментальным, но было заметно, что он борется с обуревающими его чувствами. Среди вполне ожидаемых эмоций, Венди заметила признаки тревоги.
– Ты просто прекрасна, – сказал отец.
Венди знала, что он говорит правду. Она редко позволяла себе предаваться откровенному тщеславию, однако в день свадьбы, в этом платье… такая слабость простительна. Отороченный простыми кружевами молочно-белый атлас попался ей на глаза одним из первых, и она выбрала именно его. Платье с глубоким вырезом на груди и короткими рукавами было простым и элегантным, скромная вуаль и короткий шлейф лишь подчеркивали это. Отец помог дочери подобрать шлейф, расправил его, и рука об руку они повернулись к церкви.
– Мисс Дарлинг, – обратился к ней один из шаферов, имя которого она вдруг забыла. Она ужаснул