– Подумай сама, – сказала я подтолкнув ее к наименее плотоядному из моих табуретов. – Я была добра к тебе, хотя любой другой уже давно позвонил бы по номеру, на вон той картонке из-под молока, чтобы получить награду за информацию о тебе. Между прочим, за тебя обещали золото фей! Настоящее, а не такое, которое исчезает через час. Не стану даже упоминать о том, что ты в любой момент способна покусать моих клиентов, и они превратятся в оборотней. Честно говоря, им это пошло бы только на пользу, а мне принесло бы больше чаевых. Но, как говорится, рука руку моет, даже если одна из этих рук иногда оказывается щупальцем. Или когтем. Хотя ты, наверное, не захочешь, чтобы кто-нибудь из Жрецов-Осьминогов Уилмингтона омыл какую-нибудь часть твоего тела, если только тебе не хочется, чтобы на твоем теле появились нестираемые и загадочные татуировки, оставленные чернилами спрута. О чем это я?..
– Ты пыталась шантажировать меня, – проговорила Антония с хрупким достоинством. – Очень хорошо, Рашель. Ты показала, из чего сделана твоя дружба. Я сыграю на твоей вечеринке.
– Прекрасно. Именно этого я и хотела. – Черт побери, давно пора написать пособие «Как добиться согласия феи», чтобы вести с ними дела, не вникая в подробности этой их фейской драмой.
Мы вместе устроили настоящий пир в Квакер-холле со всей подобающей ситуации рваной свининой[26] и жареной окрой[27]. Конечно, если учесть, что большинство гостей имели отношение к застройке города, следовало бы предложить им запеченную девственницу. Я серьезно.
Итак, на чем же я остановилась? Ах, да. Публика как обычно состояла из церковных леди, второсортных политиков, местных бизнесменов, и так далее. Двое мужчин выделялись на их фоне, как два хорнетавра на бое быков.
Себастьян Валькур был рослым, с тонкими скулами и высоким лбом, с роскошными волнистыми и темными волосами, которые, вероятно, приходилось сушить феном не меньше часа. На нем был прекрасный костюм, однако рубашку он носил расстегнутой до пупа, открывая безволосую и очень дорогую грудь. Я не шучу – я была знакома с одним стриптизером по прозвищу Велкро, он был три четверти эльфом и за такие грудные мышцы пошел бы даже на убийство.
Другой удивительный красавец по имени Гилберт Лонгвуд тоже был высокого роста, крепкого сложения и напоминал классическую статую. Его руки были похожи на морские утесы; торс, увенчанный крупной головой с квадратной челюстью был подобен мраморному бюсту – с той лишь разницей, что в глазах были зрачки. Он протянул мне руку и от этого каменного рукопожатия колени у меня подкосились. Впрочем, Гилберт и Себастьян видели на этой вечеринке только одну женщину.
Как только Антония заиграла, все остальные развлечения закончились – собравшиеся плотно обступили ее, и мне без особого труда удалось бы получить от них разрешение даже для того, чтобы устроить в церкви площадку для боулинга. Потом, когда я разговаривала с Гилбертом, Себастьян балетным пируэтом перелетел через зал, приземлился перед Антонией и в изящном поклоне поцеловал ей руку, что-то произнес, и она рассмеялась.
– Какой увлекательный прием, – проговорил Гилберт, стараясь не замечать акробатические ухаживания Себастьяна. – Не думаю, чтобы хотя половина собравшихся проявлял подобные эмоции с того дня, когда несколько лет назад городской историограф устроил самосожжение. – Звуки его голоса казались мне звоном гонга, доносившимся из крипты. Смысл того, что говорил Гилберт, почти ускользал до меня, но я поняла, что он – сын богатого скульптора, представителя самого видного из семейств, населявших Ивнинг-Фоллз.
Наконец Гилберт перестал притворяться, что не обращает внимание на Антонию.
– Да, – проговорила я. – Это моя находка. Я открыла ее и научила всему, что она знает. Но кое-какие тайны приберегла для себя, если вы понимаете, о чем я, а я в этом не сомневаюсь.
Я подмигнула ему.
– Прошу простить меня, любезная леди, – произнес Гилберт, кланяясь. В его исполнении это движение напоминало разводной мост: сперва наклон, потом подъем. Он направился через весь зал, старательно обходя желавших расспросить его о планах по застройке города (вот шакалы!), к Себастьяну, который в это самый момент чокался бокалом вина с Антонией.
Я стояла далеко и не слышать подробностей разговора, однако выражения их лиц сообщили мне все, что следовало знать.
Губы Себастьяна улыбались, но янтарно-зеленые глаза пылали страстью к Антонии, даже когда он сказал что-то резкое Гилберту. Тот улыбнулся в ответ, и замысловатый и остроумный выпад Себастьяна отскочил от его гранитной физиономии. Он с вожделением смотрел на Антонию, которая, слегка покраснев, изучала глубины бокала с безалкогольной вишневой газировкой.
Так рождался любовный треугольник, способный вспороть своими углами твое тело и отдать трепещущие внутренности на поживу всевозможным инфекциям, включая резистентный к лекарствам стафилококк, изводивший меня в последнее время. Я всегда мою руки дважды, сперва антибактериальным мылом, потом святой водой. О чем это я?
Ах да, о любовном треугольнике. Равнобедренном, образованном горящим желанием, которым оба мужчины воспылали к прекрасной и страдающей от разбитого сердца даме. Я тут же подумала, что из этой ситуации можно выжать немало денег.
И конечно же, способ нашелся. Я позаботилась о том, чтобы Антония не давала своих контактов (даже в Твиттере!) ни тому, ни другому. Тот, кто хотел ее найти, должен был явиться в «Бар и Гриль» к Рашель. Я намекнула обоим, что особое впечатление на Антонию производят крупные, крепко выпивающие мужчины.
Весь следующий месяц мне ни разу не пришлось включать телевизор с большим экраном. Себастьян и Гилберт, с лихорадочным пылом увивавшиеся за Антонией, предоставляли мне больше бесплатного развлечения, чем десять сериалов «Женаты… с детьми»[28]. Или даже одиннадцать. Себастьян подарил Антонии крошечного единорога из пьютера[29], танцевавшего на ее ладони, но в другое время неподвижного. Гилберт притащил столько цветов, что в баре, впервые с 1987 года, воздух стал свежее.
В тот самый вечер я наблюдала за Гилбертом, смотревшим на Антонию, которая, сидя на своем табурете, прерывающимся голосом исполняла балладу. Ноги, видневшиеся из-под длинной парусиновой юбки, были скрещены на перекладине табурета.
Он смотрел на ее трагические лодыжки – такие изящные и трогательные, что сухожилия казались сплетением сердечных струн – и его большие карие глаза увлажнялись.
A потом явился Себастьян в компании двух удивительно прекрасных и неестественно оживленных мужчин со странными глазами. Всякий раз, когда мне начинало казаться, что их брови уже не могут стать более выразительными, а взгляды – более тусклыми, как они доказывали обратное. Эти брови обладали драматическим диапазоном в тысячу Кеннетов Брана[30] – быть может даже по тысяче Брана на каждую бровь. Эта парочка обменивалась пустыми ироничными улыбками, в то время как Себастьян не отрывал взгляда от дрожащих губок и огромных скорбных глаз Антонии.
Прошло несколько недель – и нескольких тысяч, потраченных на крепкие и изысканные напитки – и Себастьян и Гилберт начали рассказывать Антонии о своей страсти.
– Сердце, сраженное столь глубокой раной как ваша, миледи, нуждается в уходе, – грохотал басом Гилберт. – У меня сильные руки но прикосновение их легко, они охранят вас.
Его бачки образовывали идеальные прямоугольники, обрамлявшие идеально вылепленные скулы.
– Боюсь… – Антония отвернулась, чтобы убрать гитару в чехол, так чтобы страдания на ее лице не было видно хотя бы мгновение. – Боюсь, что единственным выходом из моего положения является одиночество, украшенное доброй дружбой с Рашель. Но я благодарна и за ваше предложение дружбы, Гилберт.
Вскоре после этого и Себастьян явился Антонии без дружков. – Моя дорогая, – молвил он. – Ваша краса затмевает достоинства рекламы всех известных мне пивных. Однако нечто, таящееся в ваших песнях, в ваших печальных мелодиях, волнует меня так как ничто пережитое мной. Вы должны согласиться и стать моей, иначе у меня не останется иного выбора кроме как сделаться еще более таинственными, стать тайной даже для себя самого. Неужели я произнес такие слова вслух? Я просто хотел сказать, что зачахну. Посмотрите на мои брови, и вы поймете всю серьезность моих слов.
– Ох, Себастьян. – Антония сперва усмехнулась, потом вздохнула. – Если бы у меня остался хоть кусочек сердца, я бы отдала его вам. Но перед вами совершенно опустошенная женщина.
Бла-бла-бла. История продолжалась, и мне пришлось снова заказать несколько марок односолодового виски, не говоря уже о коньяках среднего ценового диапазона, и о «Южном Комфорте»[31].
И кто знает, сколько еще это продолжалось бы, если бы однажды оба конкурента, Себастьян и Гилберт, не явились ко мне вечером, когда Антонии не было. (Как вы уже догадались, дело происходило в полнолуние). Начался спор о том, кто больше заслуживает руки Антонии. Гилберт рокотал о том, что Себастьян хочет лишь использовать ее, а Себастьян заявил, что Гилберт слишком большой и тупой для такой женщины. Гилберт размахнулся и нанес удар, но не попал в Себастьяна, и я тут же отправила их продолжать выяснять отношения за дверью.
После недолгой паузы все поспешили наверх, чтобы посмотреть, как идут дела. Себастьян плясал словно Принц на раскаленной решетке, а Гилберт наносил удары огромными кулачищами, но все время промахивался. Наконец Гилберт задел плечо Себастьяна и тот шлепнулся на землю. Тут события приняли чрезвычайно интересный оборот: лицо Себастьяна стало жестким, кожа натянулась на скулах, изо рта показались клыки. Сделав в воздухе сальто, он отвесил Гилберту пинок, но тот выставил ему в лицо кулак величиной с хороший валун. Драка приняла односторонний характер: Гилберт лупил Себастьяна.