Сегодня ты как следует промокла, мысленно обратилась я к лужайке, и на тебе наверняка останутся следы ботинок или туфель незваного гостя. Следов не было. Но что-то привлекло мой взгляд, и я осторожно шагнула на траву, чтобы посмотреть поближе.
Мой сад резко сужается слева, и стена с той стороны сделана из камня. В нее врезана истертая временем старинная каменная плита. Она висит низко, на уровне глаз ребенка, не слишком большая, и сделана из того же камня, что и стена. Я провела в этом доме девять месяцев, прежде чем заметила ее. На ней вырезано только «[…] САД КОЛЛЕДЖА СВ. ИОАННА», причем первое слово почти стерто временем и непогодой, и разобрать его невозможно. Стена эта на несколько столетий старше здешних домов. Викторианские строители, очевидно, сохранили этот осколок прошлого, поскольку он почти совпадал с границей одного из крохотных садиков, которые разбивали вокруг домов.
В траве у плиты с надписью что-то лежало.
Украшение, которое я оставила в хлебнице.
Полчаса спустя я сидела в комнате с чашкой чая. Брошка лежала передо мной на кофейном столике. После того, как задняя дверь была закрыта, в доме стало уютно и тепло.
Никаких сомнений, это была моя брошь, нечто вроде треугольника, в каждой вершине которого находился небольшой зеленый полудрагоценный камень. Несколько лет назад, заметив ее в лавке, где торговали старьем, я даже не подумала, что это антиквариат. Форма броши была предельно проста – треугольник с неравными, чуть изогнутыми сторонами, – но украшение показалось мне, не специалисту, удивительно современным.
Теперь брошь выглядела совершенно иначе. Вернувшись с новым приобретением в квартиру, где я тогда жила, я собиралась отдать ее в чистку. Но потом решила, что патина мне нравится, и оставила все как есть. С тех пор металл потускнел еще сильнее, и когда несколько месяцев назад я положила брошь в хлебницу, был уже совсем черным.
Теперь он сверкал. Серебро – сомневаться, что брошь серебряная теперь не приходилось, и это означало, что моя покупка оказалась куда более выгодной, чем я думала – так вот, серебро блестело так, что казалось белым. Металл не просто стал светлым, брошь выглядела так, будто ее сделали только что. Процесс, обновивший поверхность, выявил и кое-что другое. Вся брошь была покрыта рисунками. На серебро поразительно тонкими линиями был нанесен сложный кельтский узор. Сначала он показался мне слишком перегруженным, запутанным, но чем дольше я смотрела – а я провела некоторое время за этим занятием, – тем сильнее становилось впечатление, что передо мной изображение, которое я не могу понять. Оно казалось прекрасным, не от мира сего и очень древним. Вот только раньше этого рисунка на броши не было.
Как я уже упоминала, когда я ее купила, она была покрыта патиной, – но находилась на ранней стадии окисления, когда любой рисунок на металле (или дефект) становится более, а не менее заметным. Клейма проступают более четко. Когда рассматриваешь безделушку, собираясь потратить на нее свои кровные, такой узор трудно не заметить.
Так откуда же узор взялся теперь?
Я вдруг вспомнила, что мои покупки валяются посреди комнаты – я оставила их там, когда увидела распахнутую заднюю дверь. Я вскочила и бросилась к сумке. На обертке мороженого уже блестели капельки воды, свидетельствовавшие о том, что оно существенно продвинулась по пути таяния, а все из-за того, что я не экономлю центральное отопление. Продолжая раздумывать об узоре на броши, я отнесла мороженое на кухню и положила в морозилку моего дешевого маленького холодильника.
Выпрямившись, я посмотрела на хлебницу, и вдруг что-то заставило меня заглянуть в нее. Я почувствовала запах старого хлеба, но на этот раз он казался гораздо сильнее. Это было странно. В хлебнице лежал листок бумаги.
Я прекрасно понимала, что он не может оказаться тем же, который я обнаружила вчера, ведь я положила его в ящик бюро – старого и унылого предмета обстановки, принадлежавшего еще моей бабушке. Взяв листок в руки, я прочитала:
«Надеюсь, тебе понравилось то, что я сделал с этой вещью.»
Не было никакой необходимости сравнивать почерк обеих записок. Он был одним и тем же. На листке была еще строка, чуть ниже первой. Почему я сразу ее не заметила? Возможно, потому что она была не такой яркой. Но и не выцветшей…
Я смотрела на нее, чувствуя, как волосы встают дыбом, а строка, вначале едва заметная, налилась цветом и стала такой же яркой, как предыдущая:
«Относительно тебя у меня тоже есть планы».
Нет, я не бросилась звонить в полицию.
Я могла это сделать. Наверное, так и нужно было поступить. Я вполне могла сказать копам, что когда нашла записку, обе строки уже были там. Я не обязана рассказывать им, что записка лежала в моей хлебнице. Не обязана говорить, что кто-то неизвестным мне способом сумел нанести на брошь тонкий и сложный узор, выглядевший так, будто он всегда там был.
Проблема заключалась в том, что если я не расскажу как можно точнее и подробнее обо всем, то не смогу описать, что же на самом деле произошло. Они подумают, что ко мне в дом наведывается кто-то из местных хулиганов, a я уже знала, что это не так. Знала или подозревала, и теперь настала пора честно признаться себе – подозревала с самого начала. Потому что говорила неправду.
Ложь была незначительной, но я солгала о том, что было очень важно.
Вернувшись домой в тот первый вечер после обеда с боссом и почувствовав, что кто-то побывал в моем доме, я проверила заднюю дверь и она оказалась незапертой. Так я сказала.
Но это неправда.
Задняя дверь была заперта.
Причем заперта изнутри. Как и окна на всех этажах. Как и передняя дверь, пока я не отперла ее сама. Никто не мог войти в дом снаружи, чтобы забрать записку из ящичка, а потом и брошь на кухне.
Тот, кто сделал это, находился внутри.
Не знаю, как давно… Возможно всегда. Я уже начала об этом догадываться. Он был тут с тех пор, как построили дом, на земле, которая была когда-то огороженным лугом – на небольшом холме, на опушке леса, у ручья, журчавшего теперь под землей.
До того дня, когда моя жизнь пошла наперекосяк – после того, как моя коллега сбежала, взвалив на мои плечи свою работу, – я украдкой посидела часок в интернете и провела исследование, которое, наверное, следовало провести уже давно. Я предполагала, что на каменной плите в стене моего сада раньше было выбито слово «МЕМОРИАЛ», означавшее, что здесь начинается часть сада, куда люди приходят, чтобы помянуть усопших.
Но так и не смогла найти свидетельства существования подобного уголка в нашем районе, хотя архивные материалов об этой части Лондона предостаточно, а кроме того… Кроме того, я так и не поняла, почему эта плита расположена так низко, будто предназначена для того, кто ниже среднего роста.
Я нашла упоминание о «Дарованном Саде». На любительском сайте, посвященном местной истории, без ссылки на источник утверждалось, что древний участок, принадлежавший Колледжу Святого Иоанна, – один из примеров давно забытого обычая ограждать крепкой стеной луга, холмы и леса, о которых известно, что там живут или собираются лесные эльфы, духи и другие незримые обитатели нашего мира. Я предположила, что подобные создания навсегда остаются заключенными в этих стенах. На веки вечные.
Люди, застраивавшие наш район много сотен лет спустя, не могли об этом знать. Религиозные практики и предания, сохранявшие знания об этом обычае, давно забыты. Не стоило ожидать, что они заметят, что надпись на каменной доске повреждена – словно кто-то сколол первое слово, чтобы скрыть истинное назначение этой стены.
И как раз в тот момент, когда у моей коллеги сорвало крышу, и мне пришлось прекратить поиски, я нашла сайт, где увидела очень старую карту нашей части городка Кентиш-Таун. Изображение было очень плохим, деталей почти не разобрать, однако на этой карте была виден участок внутри пятидесяти акров, принадлежавших Кембриджскому колледжу. Огражденный стеной участок не имел названия, однако, совместив старинную карту с современной, где отмечена и моя улица, я поняла, что плита с надписью находилась на внутренней стороне стены, окружавшей небольшой клочок земли.
На котором стоит мой дом.
Я разогрела обед в микроволновке, и съела его, сидя перед телевизором и сделав звук погромче. Замороженное мясо под соусом карри оказалось гораздо вкуснее, чем я ожидала. Мороженое было отличным, а потом я прикончила всю пачку печенья. Я никак не могла наесться и чувствовала странные ощущения в низу живота.
Потом приняла ванну, а, вытираясь, заметила на своих плечах тонкие, но четкие линии. Ложась в постель, я почувствовала, что в комнате пахнет свежим хлебом.
Впрочем, не совсем хлебом. В этом запахе было что-то от свежевыпеченной буханки, но теперь, когда хлебница осталась далеко, на кухне, я поняла, что на самом деле пахнет зрелой травой, согретой летним солнцем. Теплой травой или только что распустившимися цветами. Чем-то жизненно важным, но тайным.
И древним.
Я заметила, что уголок покрывала на моей постели отогнут. Аккуратно, словно надеясь на приглашение. Рядом лежал листок бумаги, на котором уже проступили слова:
«Скоро, моя красавица».
Сначала я увидела только это.
Но прямо у меня на глазах появилась другая строчка – медленно, словно ее писал проникавший в окно лунный свет:
«Мне нужна еще только капелька крови.»
И тут мне показалось, что я слышу тихий скрип старых половиц под крохотными ножками в крохотной каморке на самом верху.
Впрочем, оказалось, что он не такой уж крохотный.
Если вы понимаете, о чем я.
Майкл Маршалл Смит
Маленькая Рыжая…[40]
Семь лет сплошных неудач. Думаю я, проводя осколком зеркала по руке, справа от длинной голубой вены, пересекающей старые тонкие шрамы.