– Свиньи? Ну, если только призовой…
Оба смеются, но потом она снова становится серьезной.
– Всегда спрашивай себя, Алек Говард, за что и как тебе придется просить прощения. Думай, прежде чем сделать какую-нибудь глупость. Это единственное, о чем я тебя прошу.
И вот он сидит на водительском месте. В рюкзаке коробка дорогого шоколада, с маркой «Свободная торговля»[44], Кэрри такой любит. Купить эти конфеты показалось ему удачной идеей, но теперь… он не знает, брать их с собой или нет. Слишком мало или слишком много? Может, лучше прийти с пустыми руками и посмотреть, что будет?
Прошла ведь только неделя. Алек считает себе щедрым – если отец чему и научил его, так это щедрости, – но боится ошибиться с подарком, испортить впечатление.
Слишком много ожиданий, слишком скоро — звучит в его голове голос Валери. Черт, он не в состоянии сделать девушке подарок, не погрузившись в рефлексию.
За что и как тебе придется просить прощения?
Дверь открывается, на пороге появляется Кэрри – длинные темные волосы, широко поставленные темные глаза, медленная улыбка и загорелая кожа.
Алек подхватывает с сиденья рюкзак. Посмотрим, что из этого выйдет.
– Привет, Валери.
Шериф Обадия Талли напоминает бочонок на коротких и худых ножках. Форму ему шьют на заказ, но даже личный портной не может сделать настолько своеобразную фигуру элегантной. Валери кажется несправедливым, что Талли не приходится заботиться о том, чтобы его тело не стыдно было показать на пляже. Если бы он хоть немного смущался того, как выглядит – это свойственно почти каждой женщине… Но нет, самодовольный как павлин, он поправляет ремень под огромным нависающим животом.
– Шериф. Что привело вас к моим дверям?
– Ну, не совсем к вашим, Валери, – Талли никогда не отказывал себе в удовольствии уколоть ее.
По мере того, как расследование об исчезновения Лили захлебывалось, жалобы Валери становились все громче, ее муж пил все больше, а Талли мечтал им отплатить за истрепанные нервы. Он начал увязываться за ней по вечерам, когда она возвращалась домой, или не скрываясь следовал за ней вдоль стеллажей в супермаркете. Он убедил полицию штата и ФБР, что Лили Уинн сама сбежала из дома. В своих показаниях он парой слов превратил отличницу в сорванца в юбке.
А потом у Чейза Уинна закончились деньги и он уехал из Мерси-Брук.
А потом книжный магазин, где работала Валери, закрылся, и она лишилась работы.
А потом пришлось продать дом, и будущее стало совсем мрачным.
И тут на сцене появился Рейд Говард – почти год спустя после исчезновения Лили – и предложил ей работу, дом и даже некоторое подобие ребенка. После этого Талли уже не хватало смелости мучить ее, так что сейчас Валери приходилось только гадать, зачем пожаловал Подонок Талли.
– Чем я могу помочь тебе, Обадия? Или ты пришел просто обменяться любезностями?
– Я подумал, что тебе будет интересно узнать о том, что Люциус Андерсон покинул нас…
– Покинул? Как? Что это значит? Никогда не слышала более нелепого выражения. – Валери устраивает дымовую завесу, пытаясь скрыть, какое впечатление на нее произвела эта новость. От смятения и печали ноет под ложечкой. Она сглатывает, вспоминая последний разговор с Люциусом – точнее, ссору с ним. Вспоминает четко подписанный конверт на кухонном столе. – Что случилось?
– К нему в дом вломились, – говорит Талли, сдвигая шляпу на затылок и открывая линию отступающих седых волос и полоску, оставленную слишком тугим краем шляпы.
– Вломились в дом? Это у нас-то? – Ее удивление совершенно естественно. Не похоже, чтобы шериф ожидал что-то другого, но он все равно надулся и выпятил грудь, как бентамский петух перед дракой.
– Все знают, что в лесах за городом находится несколько нелегальных лабораторий, где производят метамфетамин. Этим людям ничего не стоит натворить бед, проходя через наш городок. Вам, Валери Уинн, это должно быть известно лучше, чем многим другим.
– Но что могло понадобиться этим наркоманам в доме Люциуса Андерсона? Он ничего не держал у себя, даже когда в его распоряжении была аптека, набитая лекарствами.
– Может, какой-то наркоман об этом не знал?
– Вот и узнайте!
– Видите ли, я здесь исключительно по доброте, учитывая, что Люциус кое-что значил для вас. Или нет?
– То, что происходило между мной и Люциусом, вас не касается. – Рука Валери дрожит на дверном косяке, холодный пот выступает на коже – под мышками, на спине. Она откашливается, снова вспоминает о письме, которое лежит на столе. – Простите, Обадия, я не хотела с вами ссориться. Просто я… потрясена. Потрясена, и все.
Он отступает на несколько шагов, словно удивленный ее попытками примирения, потом кивает, прищуривается и небрежно спрашивает:
– Вы случайно не разговаривали с ним в последние дни? С Люциусом. Он ни о чем вам не рассказывал?
Валери понимает, к чему он клонит:
– Хотите знать, не боялся ли он кого-нибудь? Не замечал ли кого-нибудь возле дома?
– Да, вроде того.
Она качает головой:
– Обадия, вам известно, что наши с Люциусом отношения ничем хорошим не кончились. – И это действительно было так. Люциус был уверен, что после отъезда Чейза Валери выйдет за него. – Я последний человек, с которым он бы этим поделился.
Но думает она о том, что на прошлой неделе видела Люциуса в супермаркете, и ей даже показалось, что он хочет ей что-то сказать, но потом он отвернулся.
Она пожимает плечами, примирительно протягивает Талли руку, который с удивлением пожимает ее. Она надеется, что действует не слишком грубо.
– Держите меня в курсе. Он был мне небезразличен, и не важно, что между нами произошло.
Она закрывает дверь еще до того, как он подходит к своей машине. Она не слышит, завел он двигатель или нет, не слышит, отъехал ли он от дома. Ее мысли заняты другим.
Валери никогда не думала, что Талли имеет отношение к исчезновению Лили. Она никогда не думала, что он может кого-то покрывать. Считала его некомпетентным и достойным презрения, и не скрывала своего мнения о нем. Она прислоняется к крепкой деревянной двери, чувствуя, как подступает волна дурноты.
Во сне Лили зовет ее… Лили в черном платье с блестками, сшитом специально для выпускного, в очаровательных красных туфельках на высоких каблуках. Лили – ее темные волосы уложены в модный шиньон – у девочки особые вкусы. Лили, исчезнувшая за день до выпускного вечера по пути домой от обувного магазина на Мейн-стрит, где она покупала гелевые вставки, чтобы ноги не выскальзывали из красных шелковых туфелек.
На самом деле Лили ни разу не вышла на улицу в этом платье и туфлях, так что воспоминания Валери основаны только на подготовке к празднику, когда они вместе экспериментировали с косметикой и прической. Лили училась ходить на высоких каблуках в коридоре наверху, пока не стала держаться совсем уверенно.
Лили наполняет сны Валери, но иногда вместо лица дочери она видит свое собственное.
Вернувшись на кухню, Валери успевает сесть раньше, чем колени у нее подкашиваются. Перед ней остывший кофе и конверт. Однажды, когда они голые и вспотевшие лежали рядом, Люциус Андерсон рассказал, что чистописанию его учил строгий дед, а другие дети смеялись над ним, потому что никто больше так не писал.
Валери думает, что Люциус, наверное, отправил это письмо перед тем, как его убили. Гадает, не подозревал ли Обадия Талли чего-нибудь в этом роде. Она разрывает конверт, вытряхивает из него листок белой бумаги, разворачивает его.
Знакомым затейливым почерком выписаны слова: «Камера наблюдения, аптека Андерсона», а затем: «Прости». И все. Всего несколько слов, но она не понимает их смысла. Ее мозг бунтует, она переворачивает листок, и дыхание перехватывает.
Черно-белая распечатка, должно быть, на струйном принтере, вспотевшие пальцы размазывают край изображения: знакомый черный «Мерседес C300» катит по Мейн-стрит. Дата: день исчезновения Лили Уинн. Время: спустя целый час после закрытия магазинов. И дорога пуста, потому что все хотят попасть домой и приготовить себе еду.
Валери наклоняется все ниже, потому что фото сделано под углом, позволявшим заглянуть в лобовое стекло и увидеть лица водителя и пассажира.
Это может ничего не значить. Совсем ничего.
Это может ничего не значить, уговаривает она себя, и эта машина не имеет никакого отношения к исчезновению Лили. Это ничего не значило бы, говорит она себе, если бы она не знала так хорошо автомобиль и водителя. И если бы Лили, смеющаяся Лили, не сидела рядом с ним. Валери выворачивает прямо на кухонный стол.
На экране Джон Уик[45] с невозмутимым видом идет вперед, убивая всех вокруг. Кэрри сидит на коленях Алека, грохочут выстрелы, умирающие стонут… Наконец откуда-то из глубины дома доносится звук открывающейся двери, а затем голоса – женский и детские. Алек осторожно пересаживает Кэрри на диван, отодвигается на несколько дюймов влево, немного меняет позу. На кофейном столике стоит наполовину пустая коробка любимых конфет Кэрри. Она дарила ему такие на день рождения.
Кэрри делает вид, что дуется, но со смехом протягивает руку за новой конфетой. От нее пахнет ванилью. Хорошо. Это хорошо, думает Алек.
– Не волнуйся, сейчас мама начнет проверять их домашние работы. – Кэри пересаживается в уголок дивана, пальцами ноги толкает его в бедро. – Эй, а когда твой отец вернулся?
– Он не дома.
– Нет, – говорит она. – Я видела его утром.
– Ты, наверное, ошиблась. – Алек садится прямее.
– Я была на пробежке на Мейсон-роуд, он притормозил и помахал мне рукой. – Она прикусывает губу. – Знаешь ли, твоего отца я ни с кем не спутаю.
Кэрри прячет легкую обиду за улыбкой, a Алек чувствует озноб, словно по спине медленно ползет паук, перебирая холодными лапками.