Чуть смутившись, он переступил с одной лапищи на другую и едва ли не пополам согнулся, чтобы нашептать старухе что-то прямо на ухо. Та лишь деловито кивнула в ответ, схватила мужика за нос и с хрустом дёрнула. Вспыхнуло свечение, лицо мордоворота засияло, а потом погасло, явив миру вполне ровный нос. Тут-то и выяснилось, что уродливым его вовсе не свёрнутый шнобель делал, но сам он втянул воздух с таким наслаждением, а улыбнулся такой счастливой улыбкой, что на мгновение даже стал вполне приятным на вид. Но это мгновение быстро прошло.
— А остальное?
— Живот — на той стороне вылечу, — хмыкнула ведьма. — А за энто самое придётся доплатить.
— Инквизитору сдам! — возмутился мордоворот.
— Дык сдай, — пожала плечами старуха и ехидно продолжила: — И глянешь, поможет оно от мужского бессилия али нет.
Мордоворот затрепетал ноздрями и немного порозовел, но спорить с ведьмой не стал. Присел на пол и, напрягая жилы, вдруг приподнял вверх кусок мостовой. Марьяна Ильинична аж моргнула трижды. Оказалось, что это такой замаскированный люк, и под одним из камней в неровной брусчатке была скоба, за которую и потянул страдающий импотенцией силач. Шея налилась кровью, проступили вены, лицо побагровело. Но люк, выложенный брусчаткой он таки поднял, и даже рожа не треснула.
И путники спустились в мрачные чертоги городского подземелья.
Глава 10Владимир Ильич
Событие двадцать четвёртое
Поймите, что деньги — это просто символ. Настройте мышление на изобилие, и вам всегда будут даны деньги, не важно как.
Даже если потеряете работу, деньги к вам придут другими путями.
— Ты, значит — сынок? — медсестра бровьми союзными лобик наморщила. Скуксилась.
— Ага — мажор, — лёжа покивал ей Левин, он же Костик.
— Мажор? — морщинок добавилось, хотя куда уже.
— Ну, мажорная нота. То есть сынки богатых известных родителей, у которых всё хорошо: и машина, и квартира, и дача в Переделкино. Вуз престижный. Все у нас хорошо, живём на мажорной ноте, поэтому — мажоры.
— Мажор… — демонесса попробовала слово на вкус.
— Я не выбирал родителей. Заметь. Но родители хорошие, и я их почти не вижу. Всегда в разъездах, работают. Сейчас уехали в Аргентину. А я тут один брошенный, — поведал тяжёлую судьбу Костика Владимир Ильич дьяволице.
Как-то само вырвалось. Защищать бросился реципиента.
— В Аргентине. Слушай, мажор, а ты мне можешь джинсы достать «Леви Страус» с пуговками на ширинке? — Демонесса ткнула себе вниз живота пальчиком со следами красного лака.
Ширинки там не было, были пикантные складки на тонком белом халатике.
— Только женские, они застёгиваются наоборот.
Владимир Ильич чуть прикрыл глаза, выуживая из памяти Костика дату. Двадцатого июля 1983 года было, когда он на дачу с друзьями поехал. День там, да потом второй и плюс ночь в больнице. Выходит, сегодня двадцать второе июля 1983 года.
Да, с джинсами в СССР пока не очень. В каждом отделе не продают. Женские определённого размера достать, наверное, вообще тяжело, а с таким изыском, как пуговицы вместо молнии, и подавно — такие у спекулянтов не купишь, а если и купишь, то это три или четыре зарплаты медсестры.
— Я попробую.
— Ты попробуй, мажор. Я их при тебе мерить буду, — подмигнула дьяволица.
— Хм. Я тогда на размер меньше достану, — попытался пошутить Левин.
Нет, с джинсами в СССР шутить нельзя.
— Зачем? Дешевле?
— Н-да!? Нет, тут другой бонус. Ты их долго будешь натягивать и по-всякому вертеться…
— Ха-ха-ха. «Вертеться», весёлый ты, мажор. Слушай, забыла, как тебя дядька назвал? — сначала колокольчики зазвенели, потом тон стал деловым.
— Костик. Константином меня назвали, в честь дедушки.
— Точно, Костик. Похож. А отчество? — демонесса головку чуть набок наклонила и носик вздёрнутый ещё вздёрнула.
— Олегович.
— Константин Олегович. Нормально, так и буду тебя звать. Костик — это несолидно. Ты же солидный. Константин Олегович, а когда джинсы можно ожидать?
Не, не получилось у дьяволицы просящей улыбки, получилась ехидная.
— Выздороветь надо, из больницы выписываться. В ГУМ зайти. Может, там есть, а если нет, то придётся матери звонить. Пока посылка из Аргентины дойдёт. Но сначала всё одно выписаться надо, — прикинул варианты и сроки, покопавшись в памяти реципиента, Владимир Ильич.
— Я помогу тебе быстрее на ноги встать. Сегодня дома сварю бульон куриный, наваристый и принесу вечером. И бананов куплю.
— Кхм…
— Ты про деньги? Ничего. Джинсы того стоят. Не разорюсь.
Твою налево! Сколько там медсестра сейчас получает: рублей девяносто — сто? А уборщица, что надраивала его палату — шестьдесят? Не для людей социализм строили. А для кого? Инженер сто двадцать — сто тридцать получает. Пять лет прожив на стипендию. А у него жена и маленький ребёнок. И квартира далеко не сразу. В общаге несколько лет жить. Даже снять квартиру практически невозможно. Пока станет директором…
— Тебя как звать-то, кормилица? — запершило в горле у Левина.
— Марина.
— Хм… Кха. Кха.
А что сейчас с его Марьяной. Дюймовочка, где ты?
— Пить хочешь? — бросилась к нему демонесса Марина.
— Угу.
На этот раз ложечки алюминиевой в рот ему не совали. Дали в зубы кружку не менее алюминиевую. Вода была тёплой и хлоркой пованивала. Или напиталась от запаха в палате, или это сейчас в Москве воду от души хлорируют. Но пошла и эта тёплая и вонючая хорошо. Пустыня Атакама сдулась сразу. Ещё бы кофейку. Не сладкого, но с молоком.
— Всё, хватит пока, — отобрала изделие авиапрома демонесса Марина.
— Кофейку бы? — озвучил мечту Левин, обтирая ладонью пролитую воду на груди.
— Перетопчешься. Я сейчас пойду смену сдавать, медсестру будут звать тётя Паша… М-мм. Прасковья Ильинична. Я ей передам, что ты мажор. Да и заведующий наш, Кузьмин Иван Леонидович, ей, не сомневайся, про тебя отдельно всё объяснит. Не каждый день ему из ЦК КПСС звонят. Всё. Вечером принесу куриный бульон и бананы. Может, книжку какую надо, фантастику? — застыла, уже открыв дверь в палату, дьявольская медсестра Марина.
— Тетрадь чистую с шариковой ручкой.
— Стихи писать? — хихикнула демоница.
— Стихи.
Опять хихикнув Марина унеслась, шлёпая сланцами по коридору. И появилась минут через пять уже с худой, как сушёная вобла, женщиной лет сорока пяти с посыпанными перцем висками в дореволюционном белом платочке на голове. Халат был у тёти Паши ниже колена, и под ним ещё и нижняя юбка угадывалась. Не, если по чесноку, то и хорошо это. Разные с Мариной у тёти Паши стати. Пусть будет халат подлиннее.
— Вот, тётя Паша, это и есть Константин Олегович Квасин. Он смирный, есть ему до вечера нельзя, только пить. Остальное… вы и без меня разберётесь. Да, я вечером приду и ему куриного бульона принесу.
— О как?! Гляди, Маринка, опять обожгёсься.
— Тётя Паша! — сделала круглые глаза демонесса.
— А я тебе и в прошлый раз говорила.
— Тётя Паша!
— Иди. Твоя жизнь. Профукаешь, — вобла повернулась к Костику и погрозила ему пальцем: — Мне Маринка как дочь, обидишь — найду и кастрирую. Понял ли?
— Понял, не дурак. Дурак бы не понял, — попытался отшутиться Левин, но на строгом лице Прасковьи Ильиничны не дрогнул ни один мимический мышц.
— Лежи. Если чего, то вон кнопка за головой.
И обе медсестры — и старая, и как дочь — покинули палату.
— Даже и не думал. У меня Дюймовочка. Да! Где ты, Марьяна?
Событие двадцать пятое
В Боливии фиеста, салюты и фанфары.
Убит палач Эрнесто, нет больше Че Гевары!
Спокойно спите люди любого цвета кожи.
Никто вас не разбудит, ваш сон не потревожит.
Медсёстры ушли, и Владимир Ильич, прикрыв глаза, решил основательно покопаться в памяти Костика — даже на первый взгляд там куча всяких отличных штукенций имелась. А если копнуть? Не дали, только закрыл глаза, как хлопнула дверь в палату.
— Ну-с, молодой человек, теперь никто не мешает, осмотрю вас перед уходом. Как себя чувствуем? — доктор Сидоркин, что и убил настоящего Костика, отбросил с него простынку.
Очевидно, хотел причиндалы рассмотреть. А, нет — потрогал прилепленную на лейкопластырь нашлёпку из бинтов на пузе. Трубочку с дренажом потрогал. Пузу больно эдак потрогал, потом руку с катетером потрогал, посмотрел на вновь установленную капельницу и её потрогал.
— Нормально всё. Пить только всё время хочется, — сообщил ему Левин.
— Понемногу можно. Рот тоже полоскайте. Это снимет сухость во рту. Ну, оставляю вас, молодой человек, добавили вы мне седых волос. Разве можно при аппендиците переедать и, наплевав на боль и симптомы другие, забираться как можно дальше от медицины. Н-да. Могли бы и не выжить. Ну, впредь наука будет. Думать нужно о здоровье.
— Можно я пошучу? — вспомнил прикольную фразу про врачей Владимир Ильич.
— А умеете? — это тоже шутка, надо понимать, была.
— Каждый врач должен помнить, если болезнь не начать вовремя лечить, она может пройти сама, — выдал всё же цитату Левин.
— Ха. Правда смешно, — хрюкнул толстенькими щёчками Сидоркин, накрыл причиндалы Костика простынкой и кивнул, как поручик Ржевский. — До свидания. Послезавтра увидимся. Надеюсь, больше сюрпризов от вас ждать не стоит. Да, скальпеля или тампона я внутри у вас не забыл. Не должен был. Наверное. Хотя…
Хирург снова хрюкнул, снова головой мотнул и скрылся за скрипучей дверью. «Масла машинного попросить у дяди Волеслава надо», — подумал Левин и как-то незаметно для себя, вместо ревизии головы реципиента, этой головой заснул.
Проснулся Владимир Ильич от того, что его тормошила тётя Паша.
— Перевязку сейчас делать будут. Утку подать?
Левин прислушался к организмусу. Да, утка не помешает.