И пока Варя приводила себя в ванной в порядок, он предавался в комнате не праздным размышлениям, а вопросом: стоит ли овчинка выделки? Так ли уж ему хочется продолжать это знакомство? Вопрос остался открытым, поскольку Варя вошла в комнату сообщить о том, что наконец-то готова.
Выглядела она сейчас совершенно другим человеком. Даниил даже улыбнулся от удовольствия. Изящное платье чуть за колено, подчеркивающее фигуру, фигурка у девицы оказалась весьма ничего, раньше он этого не заметил. Босоножки на шпильке, волосы уложены в замысловатую прическу из кос. «С такой, пожалуй, не стыдно в приличном месте появиться», – решил Даниил, поднимаясь с дивана.
Глава 11
1893 г.
Елизавета Николаевна влюбилась. Случилось это два года назад, ей было тридцать шесть, она ни о чем не мечтала, ничего не ждала и даже не могла понять, как такое произошло. Жила она к тому времени у своей младшей сестры, бывшей замужем за инженером Виктором Владимировичем Ковалевым и имевшей в счастливом браке пятеро детей, в просторной квартире на Петроградской стороне.
С Дмитрием Константиновичем Вересовым они познакомились у общих приятелей. Встречались несколько раз, потом он нанес визит, другой, стал регулярно бывать у них в доме, очень понравился сестре и зятю, потом последовали приглашения в театр, на концерт, на загородную прогулку. Дмитрий Константинович был человеком приятным, образованным, очень любезным, с солидными сдержанными манерами и приятной, хотя и не выдающейся внешностью. И Елизавета Николаевна не заметила, как увлеклась им. Отношения их складывались ровно, Дмитрий Константинович оказался романтиком. Букеты, записки, маленькие трогательные сувениры, тайные пожатия руки, а затем пылкие, короткие поцелуи в темной прихожей и прочие атрибуты романов удивительным образом тронули обычно строгую и даже пуритански выдержанную Елизавету Николаевну. Она стала носить голубое и розовое, полюбила кружева и банты, и вообще, словно бы помолодела лет на пятнадцать, почувствовав себя совсем юной девушкой. И произошли эти перемены всего за каких-нибудь полтора месяца. А потом все оборвалось в один день.
Объяснение происходило в гостиной, где висел портрет Гаршина. Дмитрий Константинович вышел из кабинета Виктора Владимировича, куда заходил по одному «незначительному делу», и, проходя мимо поднявшейся ему навстречу Елизаветы Николаевны, холодно мимоходом бросил:
– Прощайте, сударыня.
– Как, вы уже уходите? – растерялась мгновенно потускневшая Елизавета Николаевна, но тут же спохватилась и, схватив Дмитрия Константиновича за руку, удержала его на пороге комнаты. – А чай? А потом мы собирались на прогулку?
– Сожалею, – сухо ответил Дмитрий Константинович, намереваясь покинуть гостиную.
– Что стряслось, вы что, поссорились? Это из-за Виктора Владимировича? – встревоженно, со слезами в голосе, спросила Елизавета Николаевна.
– Да, поскольку он не счел возможным оказать мне небольшую услугу, на которую я весьма рассчитывал, мне здесь бывать более незачем, – решительно забирая у Елизаветы Николаевны руку, проговорил гость.
– Как так? А как же я? Как же мы? – лепетала бессвязно Елизавета Николаевна, пытаясь понять смысл происходящего.
– Мы? – с холодной язвительностью переспросил Дмитрий Константинович и, не скрывая мстительного удовлетворения, пояснил: – Никакого «мы», сударыня, нет и не было. Мне был интересен ваш зять, я решил, что, ухаживая за вами, я, возможно, скорее добьюсь своей цели. Войду в вашу семью и заслужу его симпатию, чтобы заручиться его помощью в одном деликатном деле. Но, вероятно, ваш зять гораздо менее дорожит вашим счастьем, чем мне это мнилось. Он категорически отказался помочь мне. На сем мой интерес к вашему семейству закончился. Прощайте.
Елизавета Николаевна стояла, онемевшая от ужаса и унижения, прижав ко рту руки, словно стараясь сдержать рвущиеся наружу чувства, ее щеки горели, словно от пощечин.
– Ах, да, – останавливаясь на пороге, добавил мимоходом Вересов, – мой вам совет, уберите этого вурдалака из гостиной, вон как у него глаза сверкают, того и гляди из портрета выскочит и сожрет меня. Он вам своим зверским видом только гостей распугивает. – И негодяй кивнул в сторону портрета Гаршина.
Последнее замечание вывело Елизавету Николаевну из состояния хрупкого равновесия, и она с истеричной эмоциональностью воскликнула:
– Не смейте! Не смейте оскорблять память прекраснейшего из людей! Вон из нашего дома!
– Как пожелаете, – равнодушно пожал плечами Дмитрий Константинович и вышел.
Елизавета Николаевна обессиленно повернулась к портрету, словно ища в нем поддержки. Глаза Всеволода Михайловича светились такой проникновенной добротой и любовью, ей даже показалось, будто в них светятся слезы жалости и сочувствия.
Елизавета Николаевна всхлипнула и, совершенно несчастная, опустилась на диван, дав волю рыданиям.
А на следующий день стало известно, что Дмитрий Константинович скончался накануне вечером по пути домой, попав под конку. Ему перерезало ногу, и он истек кровью.
Это было одно из наиболее ужасных и значимых событий, которое заставило Елизавету Николаевну всерьез задуматься о мистических свойствах картины, а слова покойного Вересова о кровожадном взгляде фигуры с портрета никак не шли из памяти. Но было и множество мелких происшествий, тем не менее складывавшихся в тревожную, запоминающуюся цепочку.
Все в доме стали замечать, что стоит кому-то обидеть Елизавету Николаевну и не извиниться, как с этим человеком тут же произойдет какая-нибудь неприятность. То горничная утюгом ошпарится, то кухарка поскользнется, ногу вывихнет и неделю хромает. Володя, старший сын хозяев, нервный и невыдержанный подросток, палец бумагой порежет глубоко и болезненно. И случаев таких не сосчитать. Замечаться, конечно, стало не сразу, и никто, кроме Елизаветы Николаевны, связать эти странности с портретом не пытался. Да и она-то сама над собой посмеивалась, а только старалась поскорее всех простить и со всеми помириться, укоряя себя в суеверии и буйных мистических фантазиях, к которым на старости лет начинают склоняться старые девы.
И вот опять история с крестьянским мужиком, которую на фантазии старой девы списать было сложнее, и теперь, сидя в своей комнате, она с тревожным волнением всматривалась в портрет, пытаясь отыскать в нем признаки темного начала. Но лицо Всеволода Михайловича светилось лишь привычными теплотой и любовью.
– Ах, – вздохнула Елизавета Николаевна, – все это муки нечистой совести и простонародные предрассудки, – решила она и, нырнув под прохладное одеяло, уснула, без тревог и сомнений, с приятной мыслью, что чудесное, спасительное покровительство ей оказывают ангелы-хранители, а не какие-то там заговоренные портреты.
Глава 12
Полупустая электричка дребезжала, постукивая колесами. Варя дремала, прикрыв глаза, рассматривая сквозь веки радужных солнечных зайчиков, мелькавших сквозь высокие сосны и ели, росшие вдоль железнодорожного полотна. Старенький состав вез Варю в Выборг, город хоть и русский, но проникнутый духом шведского рыцарства.
Было раннее утро, но Варя, как человек ответственный, решила не откладывать дело в долгий ящик, а раз дал Каменков задание, выполнить его вовремя и добросовестно. Поэтому вчера она вернулась со свидания в двенадцать, чем, кажется, расстроила Даниила, собиравшегося, вероятно, развлекаться всю ночь. Это в среду! Ничего себе у человека здоровье! Вот Варя, например, уважала режим. И в середине недели предпочитала спать ложиться вовремя, чтобы на следующий день трудиться с полной отдачей, а не зевать по углам, глотая черный отвратительный кофе, и ныть, жалуясь на мигрень и недосыпы. За годы учебы в аспирантуре у нее выработались и закалились самодисциплина и ответственность. Так что ненормированный рабочий день не был для Вари девизом откровенного безделья.
А вечер вчерашний прошел хоть и мило, но заурядно. Конечно, у Даниила не было времени как следует подготовиться и пригласить Варю, например, в театр или на концерт, хотя билеты в наше время и не проблема. Поэтому они просто посидели в ресторане, потом заехали ненадолго в клуб, а потом Варя попросила отвезти ее домой.
Что ж, во всяком случае, он ее не домогался и не по́шлил. Уже хорошо. В наши времена всеобщей пошлости и развязности и это праздник. Так решила Варя, анализируя прожитый вечер. Даниил не произвел на нее сильного впечатления, так, сплошная заурядность. Да, воспитан, да, смазлив, да, строен, да, обеспечен, да, при машине. Ну, так таких, как он, в многомиллионном городе пруд пруди.
Как уже было отмечено, Варя не считала внешность у мужчины весомым достоинством. Наличие машины ее тоже не впечатляло, она выросла в состоятельной семье и воспринимала устойчивый достаток как данность. А что еще в Данииле было примечательного? Чувство юмора? Весьма заурядное. Познания в искусстве, как он честно и предупредил, весьма поверхностные. Умение вести беседу? Да, но в пределах легкого флирта. В общем, кавалер тянул на четверочку с минусом, не более. А потому распрощалась Варя с Даниилом без излишнего трепета, чем, кажется, его несколько разочаровала. Ну, да хоть целоваться не полез, и на том спасибо.
Отогнав скучные мысли о Данииле, Варя встряхнулась и стала настраиваться на рабочий лад.
В Выборге перед Варей стояла нелегкая задача отыскать следы прежнего владельца картины Репина.
Как хорошо иметь связи и протекции, вздыхала блаженно Варя, сидя в закутке за шкафами местного архива. Ну, кого еще могли бы пустить вот так запросто в святая святых? Нет, простому смертному пришлось бы ограничиться официальным запросом и многомесячным ожиданием ответа. И то потом гадал бы, насколько добросовестно сотрудник архива подошел к решению твоего вопроса. Просто порылся в картотеке или сделал над собой усилие, залез в фонды, открыл старые дела, в которых могло быть упомянуто нужное имя. Варя излишней доверчивостью не отличалась и понимала всю важность человеческого фактора, а потому предпочитала полагаться лишь на собственные силы. Благо папа попросил дядю Веню, директора Центрального архива, тот позвонил в Выборг, и вот вам результат. Встретили как родную, еще и чаем угостили. А то пришлось бы еще искать способы раздобыть пропуск в архив, заручившись рекомендацией профильного учреждения, что тоже не просто.