– Если что-то принесет ему благосклонность Леди, он это сделает, – замечает Артур. – Он от нее без ума. Он на все готов.
– Как ты ее назвал?
– Я ее назвал Леди. Так ее все называют.
Я так зла, что готова выругаться, как конюх.
– Ну конечно, Ее Светлостью они ее звать не могут, – резко говорю я. – Или Вашей Милостью. Она всего лишь дочь простого рыцаря. Для Генри Перси она оказалась недостаточно хороша.
– Ей нравится все, что ее выделяет, – продолжает Артур. – Ей нравится быть заметной. Нравится, когда король ее прилюдно отмечает. Ее приводит в ужас мысль, что все подумают, будто она просто его шлюха, как ее сестра, как все остальные. Она все время заставляет его обещать, что все будет по-другому. Она не хочет стать еще одной Бесси, еще одной Марией. Она не будет очередной прачкой или французской потаскухой Жанной. Ей нужно быть особенной, нужно от всех отличаться. Все должны видеть, что она не такая.
– Подменная кобыла, – грубо говорю я.
Монтегю смотрит на меня.
– Нет, – говорит он. – Поймите, леди матушка. Это важно. Она куда больше, чем нынешняя его лошадка.
– Да чем же большим она может быть? – нетерпеливо спрашиваю я.
– Если королева умрет…
– Боже сохрани, – тут же говорю я, осеняя себя крестом.
– Или, скажем, если королева удалится от мира вести религиозную жизнь.
– Думаешь, она этого хочет? – удивленно спрашивает Артур.
– Нет, конечно не хочет! – восклицаю я.
– Все возможно, – настаивает Монтегю. – Возможно. И на самом-то деле надо бы ей так и поступить. Она знает, что Генриху нужен сын. Фитцроя недостаточно. Принцессы Марии недостаточно. Королю нужен законный наследник мужского пола, не бастард и не девочка. Королева это знает, любая принцесса это знает. Если бы она могла подняться до величия, если бы могла поступить великодушно и щедро, то она бы удалилась от брака, приняла постриг, и тогда Генрих смог бы снова жениться. Она может так поступить.
– Ах, вот как ты считаешь? – едко спрашиваю я. – Так считает мой сын, всем обязанный королеве? Так считает придворная молодежь, которая поклялась королеве в верности?
Вид у него неловкий.
– Я не один так говорю, – отвечает он. – И куда больше тех, кто так думает.
– Пусть так, – говорю я. – Даже если она решит уйти в монастырь, – а я клянусь, что не решит, – для Анны Болейн это ничего не изменит. Если королева отойдет в сторону, то только ради того, чтобы король женился на французской или испанской принцессе. Королевская шлюха останется всего лишь шлюхой.
– Королева-консорт? – предполагает Монтегю.
– Наложница? – улыбается Артур.
Я качаю головой.
– Мы что, магометане? В очах Господа и по закону этой страны эта девица не может быть никем, кроме шлюхи и прелюбодейки. В Англии не заводят наложниц. У нас не бывает консортов. Она это знает, и мы знаем. Лучшее, что она может получить, – это право танцевать при дворе после того, как удалится королева, и титул вроде Леди, которым будут ее называть те, кто слишком сладкоречив, чтобы назвать шлюху шлюхой. Все остальное – вздор.
Я не смею просить Монтегю тайно мне писать, так что все новости этого лета я узнаю из осторожных намеков в его пространных незапечатанных письмах или из сплетен возле ворот замка, принесенных случайным торговцем или медником из Лондона. Монтегю пишет мне о семейных новостях: новорожденная дочь Артура, Маргарет, процветает, Урсула вышла после родов, она подарила Стаффордам еще одного мальчика, еще одного Генри, а потом однажды он сообщает мне со сдержанной гордостью, что у него тоже родился сын. Я целую письмо и прижимаю его к сердцу. Будет новый Генри Поул, будет еще один лорд Монтегю, когда моего сына и меня не станет, этот малыш, этот Генри станет еще одним шагом нашей семьи к новому величию.
Монтегю приходится молчать о новостях. Он не может ничего рассказать мне о королеве и о дворе, он не может рассказать, что король вызвал Томаса Мора погулять с ним в саду Хэмптон Корта и среди вечернего птичьего пения и аромата роз признался, что боится, что его брак недействителен. Он заявил, что его сестра Маргарита, вдовствующая королева Шотландии, не смогла получить развод у Папы, но его брак – совсем другое дело, Господь показал ему, болезненно, но очевидно, смертями его детей, что этот брак не благословлен. И Томас, будучи добрым советником, подавляет сомнения в божественной природе этого откровения и обещает, что подумает об этом и вынесет суждение, взвешенное юридическое суждение, чтобы дать совет своему господину.
Но осторожность Монтегю ничего не меняет, потому что к концу лета все королевство знает, что король ищет способ прекратить брак с королевой. Все королевство знает, но в королевских покоях в Ладлоу об этом не произносят ни слова. Я сама удивляюсь тому, как твердо управляю своим домом. Никто не повторяет омерзительных сплетен при молодой женщине, вверенной моему попечению, мир принцессы рушится вокруг нее, а она об этом не подозревает.
Разумеется, в конце концов мне приходится ей сообщить. Я много раз завожу разговор, но слова все время застывают у меня на губах. Для меня это все небылица, я не верю, я не могу рассказать принцессе о происходящем, так же, как не могу всерьез рассказывать о Лэмбтонском Черве, словно это правда, а не нелепая легенда. Пусть все об этом знают, но это все равно может быть небылицей.
Да и потом, как я и надеялась, ничего не происходит. Или, по крайней мере, у нас нет надежных известий о том, что что-то произошло. Мы так далеко от Лондона, на самом дальнем западе, что не получаем надежных вестей. Но даже здесь мы узнаем, что племянник королевы Карл V Испанский вторгся в Рим, захватил Папу и удерживает его в плену. Это все меняет. Даже наш убеждающий всех кардинал с его медовыми речами не сможет убедить Папу, плененного испанским королем, вынести решение против испанки, королевы Англии. Любой сложный богословский довод короля о том, что жениться на вдове брата – грех, просто не будет услышан плененным Папой. Пока испанский император удерживает Рим, его тетке, королеве Англии, ничто не угрожает.
Все, что ей нужно сделать, – это держаться простой правды: Бог призвал ее стать женой короля Англии, и нет причин, по которым этот брак был бы недействителен. И я знаю, что она будет держаться этой правды до смерти.
В том самом замке, где жили страстные любовники Катерина и Артур, я молчу о любви, которая их связывала, молчу об обещании, которое он заставил ее дать: если он умрет, она должна стать королевой Англии и у нее будет дочь Мария. Я молчу о лжи, которую она рассказала и в которой я по ее приказу тоже поклялась. Я отстраняюсь от этого, словно это такая давняя тайна, что я даже вспомнить ее не могу. Втайне я боюсь, что рано или поздно кто-то, возможно, кардинал, или Томас Мор, или новый слуга кардинала Томас Кромвель, еще один человек из ниоткуда, спросит меня, были ли Артур и Катерина любовниками. Я молюсь о том, чтобы мои упражнения в забывчивости привели меня к тому, чтобы я по правде сказала, что никогда этого не знала и не могу теперь вспомнить.
Приходит летняя жара, принося с собой вспышку потливой горячки, и королева призывает принцессу к себе, чтобы та с нею и королем путешествовала по сельской местности, вдали от Лондона. Они снова собираются жить в уединении, пока страна страдает.
– Вы присоединитесь к ним в Сент-Олбансе, – говорю я принцессе Марии. – Я отвезу вас туда и отправлюсь к себе домой. Осмелюсь предположить, что лето вы проведете с ними.
– С кем? – встревоженно спрашивает она. – Кто еще там будет?
Бедная девочка, думаю я. Так она знает. Несмотря на то, что я ее оградила, она знает, что Анна Болейн повсюду следует за королем. Причиной ее молчания было не неведение, но благоразумие. Но у меня для нее хорошие новости, я позволяю себе торжествующе улыбнуться, чтобы она это увидела.
– Увы, – произношу я и умолкаю, пока ее глаза не загораются и она не улыбается в ответ. – Увы, я слышала, что многие при дворе заболели. Кардинал удалился в свой дом, прихватив врача, а Анна Болейн отправилась в Хивер. Так что двор будет небольшой. Возможно, только ваши отец и мать, и двое или трое придворных – Томас Мор, который так замечательно служит вашему отцу, и Мария де Салинас при вашей матери.
Ее лицо озаряется.
– Только отец и мать?
– Только они, – подтверждаю я и думаю, будет ли грехом молиться о том, чтобы проклятая шлюха умерла от болезни в Кенте.
– А вы? – спрашивает принцесса.
Я обнимаю ее.
– Я поеду к себе в Бишем и позабочусь о том, чтобы моя семья и люди не заболели. Это страшная болезнь, я буду им нужна. У Артура и Джейн недавно родился ребенок, я молюсь, чтобы они не заболели. И я стану вам писать, что у нас все хорошо, и буду думать о вас, дорогая.
– А я к вам вернусь, – ставит условие она. – Когда лето пройдет. Мы снова будем вместе.
– Конечно.
Болезнь страшна, Бог да простит Англии грехи, которые ее на нас навлекли. Многие говорят, что такое предсказывали, когда появились первые Тюдоры. Многие говорят, что у короля не может быть сына, а страна не может сохранить здоровье. Многие боятся настоящего и предрекают страшное будущее, вина за которое лежит на роде Тюдоров.
Все говорят про молодую женщину из Кента, которая несколько недель лежала, как мертвая, а потом вернулась к жизни и сказала, что принцы должны слушаться Папу. Теперь ее считают духовидицей и толпами стекаются слушать, что еще она скажет.
Но я и без пророчиц знаю, что нынче дурное лето. Когда из Лондона мне написали, что люди умирают на улицах, валятся в канавы, пытаясь добраться домой, я знала, что нас ждет дурной год, даже мою семью, которая прячется за высокими стенами большого замка. Джеффри и его жена Констанс переезжают ко мне, Артур отправляет ко мне детей, Генри и Маргарет, мою тезку, и новорожденную Марию с кормилицей. В письме, которое они привозят, говорится, что в Бродхерст пришла потливая горячка, и они с Джейн оба больны, что оба они станут молиться о том, чтобы выжить, а я – буду ли заботиться о его детях, как о своих?