— Разве так было у вас последние двадцать лет? — теперь Валук вынужден был ставить жесткую защиту, скрестив над головой турецкий меч и чекан.
— Так и было. Но это уже моя тайна! И моя правда, за которую я охотно сегодня сражаюсь. Охотно и легко. Вот главное мое преимущество.
— Но в конечном счете победит умение и опыт. Я думаю, у меня его несколько больше.
— Согласен. У вас больше опыта. Зато у меня есть любящее сердце, а вы всего лишь механизм, бездушный и бесчувственный.
— Вы начали оправдываться и утешать себя?
— Полно! Я сегодня родился заново. И я счастлив! — Глинка сделал выпад итальянским клинком.
Валук, предвидя действия соперника, присел на одно колено, пропуская клинок над плечом. Крюк его чекана зацепился за гарду шпаги. Последовал быстрый рывок, и оружие вылетело из правой руки пана Бонифация.
— Если бы мне захотелось поиграть в благородство, я позволил бы сопернику подобрать оружие. Но мне все это порядком надоело. Поэтому буду заканчивать.
Валук сделал несколько шагов назад и отбросил ногой шпагу подальше от места поединка. И тут что-то произошло. Валук даже замотал головой.
— Ежедневно рождаться! — повторил он слова Глинки и провел по глазам крагой.
Перед ним вдруг возник, держа пехотный палаш, человек в длинной черной одежде, с темной, почти черной кожей, с мелкими кудряшками на голове. Человек этот был настолько худ, что, казалось, легкий ветер мог запросто приподнять его над землей; Валук увидел выпирающие скулы, впалые виски, провалившийся рот; но самое невероятное было то, что на обеих кистях рук зияли темные раны с запекшейся по краям кровью, словно его прибивали гвоздями к кресту.
Видение исчезло. Снова появился Бонифаций Глинка, изящно державший пехотный палаш за рукоять правой рукой, а за острие — большим и указательным пальцами левой.
— Черт бы меня побрал! Что это было? — Валук громко выругался.
— Можете не волноваться. Именно черт вас и приберет!
Глинка отбивался от наседающего соперника, который проводил очередную атаку обеими руками, страшно вращая перед собой чекан и турецкий меч.
— Опыт превосходен!
— Что?! — спросил Валук и на секунду замешкался.
У него опять перед глазами возник худой чернокожий человек. И тут же последовал удар в плечо. Доспех выдержал, но рука повисла плетью и выронила смертоносный чекан.
— Что?! — еще раз переспросил он.
— Стоп! — закричал Соколинский. — Предлагаю бойцам взять оружие для обеих рук.
— Турецкий меч и пехотный палаш! — выдохнул Валук.
— Два пехотных палаша! — переводя дыхание, огласил свой выбор Глинка.
И уже обращаясь к сопернику:
— Один русский монах рассказал мне потрясающую историю. Так вот, мир, если верить его учению, не только то, что мы слышим или видим, осязаем или вдыхаем, а много всего другого, что неподвластно нашим органам чувств. Рядом с нами, за нас и наши души идет непрестанная битва. А мы — лишь отражение ее. И побеждает тот, за кого незримые силы в незримом мире лучше сражались. Вы готовы? Тогда приступим?
— Приступим! — Валук забыл об осторожности и бросился в открытую атаку.
ГЛАВА 13
Письмо было написано мелким, убористым почерком, но читалось легко. Первые же строки привели Болена в замешательство.
«Все это произошло ровно двадцать лет тому назад. У меня была любимая девушка по имени Милена и был друг Вацлав. Мы с Миленой уже считались женихом и невестой и, пожалуй, не было на земле никого счастливее нас. Хотя я часто замечал, как Вацлав смотрит на мою невесту. В глазах его читалось столько боли и тоски, что сердце мое не раз обливалось кровью. Хотя Вацлав и происходил из очень знатного и богатого рода, Милена все же предпочла меня. За месяц до нашей женитьбы началась та самая Смоленская война. Я хоть и бедный, но по происхождению шляхтич, обязан был встать под штандарты короля Сигизмунда. Вацлав тоже. Мы плечом к плечу сражались в четвертом гусарском полку и гордились своей участью. Война продлилась непредсказуемо долго. Наконец Смоленск пал. Остатки разбитой армии Шеина отошли к Москве. Казалось бы, вот и вновь наступило мирное время, где будет много солнечного света и пьянящего человеческого счастья. Милена из Кракова перебралась в Смоленск, чтобы быть поближе ко мне. Но, как говорится, человек предполагает, а Бог располагает. В бою с партизанами я получил серьезное ранение осколками в живот. После таких повреждений человек обычно теряет жизнь. Я долгие месяцы боролся со смертью, валялся в беспамятстве где-то в районе Орши, даже лекари удивлялись моему упрямству, никто не верил в мое выздоровление.
А Милена получила извещение о моей гибели. Так, к сожалению, бывает довольно часто. И сразу скажу: Вацлава я ни в чем не подозреваю. При всех своих чувствах это человек благородный и честный. Просто из госпиталя могли отправить такое извещение, не веря, что я выживу. Или перепутали среди трупов.
И вот моя невеста, находясь на малом сроке беременности, узнает, что ее жених погиб! Это трудно даже представить. Невозможно предположить, что с ней могло бы случиться! Сколько всего ей пришлось пережить, только Бог знает!
Скажу еще, что Милена и Вацлав пытались отыскать меня. Ездили по госпиталям, осматривали трупы, но никто не знал, куда я подевался. Точнее, знал один человек, какой-то знахарь из тех мест. Это он забрал меня, беспамятного, из госпиталя и стал выхаживать на глухом лесном хуторе.
А Вацлав, после долгих поисков, предложил Милене руку и сердце. Она приняла его предложение, иначе ее и детей ждала голодная смерть.
Во так моя невеста стала Миленой Новак. А мои дети…
Когда я вернулся, было уже слишком поздно что-либо менять. Я увидел счастливую семью, обеспеченных детей и радостный, наполненный звонким смехом дом. Мы встретились с Вацлавом и Миленой и поклялись навеки сохранить тайну и унести ее с собой в могилу. Что нам оставалось? Судьба сулила моим детям блестящее будущее, я уже не говорю о титулах и наследстве.
И тогда я решил бросить военную службу и стать тем, кто дарит людям маленькое ежедневное удовольствие — печь пирожные и вкусные булочки. А заодно видеть, как растут и мои дети. Взяв кредит, я открыл кондитерский цех. Единственная моя радость заключалась в том, что я каждое утро выходил на улицу с лотком и шел по каменной мостовой города, зазывая на угощение всех маленьких проходимцев и сластен. Среди них ко мне бежали и мои Агнешка и Болен.
Даже когда преждевременно скончались Вацлав и Милена Новаки, я не посмел и подумать о том, чтобы открыться.
Но и беда иногда может быть очистительным огнем. Какой отец не бросится в бездну ради спасения сына?! Слава богу, это письмо вы прочтете, дети мои, когда меня приберет смерть.
Ну, вот теперь, кажется, все!..»
Болен оторвался от письма. Слезы текли по щекам, капали на бумагу, размывая строки. Вставало солнце. Он положил конверт в нагрудный карман и твердо направился к выходу. Менее чем через час его ждал Божий суд. Но, дернув за ручку, он с остановившимся сердцем понял, что дверь заперта. Тогда молодой человек ринулся обратно в комнату Агнешки, затряс решетки на окнах, закричал срывающимся голосом на всю улицу. Но люди проходили мимо, предпочитая не ввязываться в чужие истории.
— Откройте меня! Там, там меня ждут. На суде ждут. Ну помогите же, черт бы вас всех побрал!
Пометавшись по комнатам, но так и не найдя выхода, он опустился на табурет и уронил голову на руки. До него дошел смысл слов пана Глинки: «Какой отец не бросится в бездну ради спасения сына!» Господи, пан Бонифаций, этот старый хромой пирожник — его настоящий отец, и он сейчас там, бьется на арене Божьего суда!..
Болен, сдерживая вой, рвущийся изнутри, раскачивался, сидя на табурете, пока наконец тот жалобно не заскрипел и не затрещал под ним.
Он вскочил, повалив табурет, и, упершись ногой, стал отрывать ножку. После нескольких минут отчаянных усилий ему это удалось. Подбежав к окну, он просунул деревяшку между решеткой и рамой и повис на ней всем телом. Болен дергался, раскачивался, помогал ногами, отталкиваясь от стены. Наконец, толстые гвозди начали подаваться. Ему понадобилосьоколо получаса, чтобы окончательно выломать решетку. Распахнув окно, он выпрыгнул со второго этажа, перекатился через голову и, вскочив на ноги, побежал в сторону административных зданий.
***
— Все рождается, живет и когда-нибудь умирает, — Глинка отбил один за другим четыре опасных выпада соперника. — Вы так и не поняли, пан Валук, какие силы сегодня не дали вам сражаться так, как вы это умеете делать. А какие, напротив, помогли мне, старому кондитеру. Не отвечаете. Сбито дыхание и мышцы одеревенели? Еще немного усилий.
Глинка ловким маневром спровоцировал соперника на еще одну бесшабашную атаку, а затем, поймав на противоходе, пробил встречным ударом панцирь с правой стороны и коротко полоснул клинком по горлу. Валук закачался, упал на колени, отбросил меч и попытался зажать рукой фонтан хлынувшей крови.
И тут раздался крик:
— Отец!
Пан Бонифаций вздрогнул и обернулся, опуская оружие. В тот же миг, собрав остатки сил, Валук нанес снизу удар палашом в живот. Глинка, хрипло и коротко выдохнув, попятился.
— Закон парных случаев. Второй раз и опять в живот, — произнес пирожник, медленно опускаясь на землю.
— Отец! — Болен кричал и не слышал собственного голоса.
Подбежав к раненому, молодой человек опустился рядом и бережно положил седую голову пана Бонифация к себе на колени.
— Помни, Болен. Тот, кто любит добро, снисходителен к злу, а по-настоящему сильный снисходителен к слабости. Велик тот, кто умеет быть щедрым. Без врагов не может быть настоящего клинка. Радость возвращения до конца знает лишь тот, кто познал сосущую пустоту отсутствия.
Это были последние слова Бонифация Глинки.
Коллегия судей после непродолжительного совещания вынесла вердикт, который полностью оправдал Болена Новака. Судьба вернула ему доброе имя и поруганную честь.