На следующий день молодой человек обратился к главе города Самуилу Соколинскому с просьбой об изменении фамилии, но с сохранением титулов рода Новаков. Соколинский не стал препятствовать. И Болен Бонифациевич Глинка с гордым сердцем пошел служить в четвертый гусарский полк Его Величества короля Владислава.
А через два дня началась долгая, изнурительная война. Вокруг польской армии крутились толпы мародеров и маркитантов. Среди этой своры можно было повстречать грязную, постоянно беременную проститутку по имени Алисия.
В зимние месяцы, когда лютовали невиданные до сей поры морозы, а польская армия остро нуждалась, взбешенные солдаты перебили всех мародеров, проституток, маркитантов и прочую паразитирующую на войне шушеру. Их тела выбросили за красную крепостную стену на съедение одичавшим собакам и оголтелому воронью.
В 1634 году войска московского воеводы Михаила Борисовича Шеина, сохранив знамена и артиллерию, отступили от Смоленска.
Спустя два месяца Болен и Анжела сыграли свадьбу. Через год у них родились двойняшки, мальчик и девочка, которых назвали Бонифаций и Милена.
Вторую Смоленскую войну русские проиграли. Но спустя двадцать лет другой московский государь, Алексей Михайлович, освободит древнюю столицу кривичей от захватчиков.
В 1654 году Болен Бонифациевич Глинка, окончательно разуверившись в польской короне и европейском миропорядке, примет православие и перейдет на службу русскому царю. Но в одном из литовских походов погибнет смертью храбрых.
Агнешка Новак выйдет замуж за обрусевшего немецкого барона Иоганна Генриховича Энгельгардта и счастливо проживет долгую семейную жизнь, никогда не расставаясь с родным городом.
Что же касается монаха Саввы, то его ждет нелегкий путь. Через полгода вместе с казаками южных украин он будет сражаться против многотысячного войска крымских ханов. И не погибнет. Нет.
Ну, вот, пожалуй, и все!
ЭПИЛОГ
Такой засухи не случалось много лет, даже старики начинали считать по пальцам и сравнивали все засушливые годы, которые им удалось пережить.
Тибр превратился в грязный ручей, поблескивавший между двумя грядами отбросов, обнажившихся из-за падения уровня воды. Реки Анио, Тепула и Юлия, проведенные с гор Латия и Сабины, не могли удовлетворить потребности римлян. Только Альсиетина, что питала квартал Яникул, принося воду из самой Этрурии, еще кое-как сохраняла подобие водоема.
Марций подобрал с берега Альсиетины плоский камешек и положил в рот, чтобы как можно дольше не напоминала о себе жажда, покрутил в руке посох Геркулеса и, стуча им по камням Остийской дороги, отправился в путь.
Старик, которого Марций повстречал в латринах, был недавно распят вниз головой. Он мучился недолго. Но перед смертью успел рассказать Марцию о том, что где-то в горах Эфеса есть домик матери Иисуса Христа, Марии. Именно туда увел Богородицу апостол Иоанн.
Марций обязательно отыщет домик Марии, чего бы это ему ни стоило.
МЕРКУРИЙ
ГЛАВА 1
И сказал Чингисхан: «Величайшее наслаждение и удовольствие для мужа состоит в том, чтобы подавить возмутившегося и победить врага, вырвать его с корнем и захватить все, что тот имеет; заставить его замужних женщин рыдать и обливаться слезами».
Топот десятков тысяч копыт. Вот она — истинная музыка степи. А вой тетивы, пение стрел и лязг боевого железа — это музыка монгола. Хайду вел полтумена к северо-западным рубежам Руси. Бату-хан доверил ему пять тысяч отборных всадников. Шли опятиконь, поставив рулоны свернутого войлока на свободных коней — издалека пятитысячный отряд выглядел двадцатипятитысячным войском… Смоленск должен подчиниться, встать на колени, иначе — все до пепла, до праха, до основания. Кое-кто думает, что кривичи — искусные бойцы. Бред собачий. Сколько пало империй и сколько еще падет! А Смоленск — всего лишь маленький прыщ, которому суждено войти в состав Золотой Орды и стать очередным данником Джучиева улуса.
Хайду недавно исполнилось сорок лет, и он хотел отпраздновать эту дату очередной победой. Урусы не празднуют сорокалетие. Это у них считается дурной приметой. Все они — собачьи выкормыши! Сожалел монгольский джихангир только об одном: слишком уж мал был Смоленск для его честолюбивых планов. Вряд ли взятие этого города кто-нибудь когда-нибудь назовет крупным событием в военной истории.
Хайду происходил из монгольского колена Наймань. В лето Жинь-сюй (1201) найманьские войска потерпели поражение от Чингисхана. Сражение произошло в урочище Чой-дань. Наймани покорились. Много, очень много мужчин этого колена было перебито. Взятых в плен женщин и детей поделили между собой победители. Хайду исполнился год, когда ярмо дикого степного рабства сдавило его в жестоких тисках. Его мать Чор-бцзи крепко глянулась Балгату, одному из лучших батыров Чингиса. Став наложницей в гареме Балгата, она родила двух сыновей, которые по праву рождения получили титул нойонов. А Хайду остался рабом, любимым рабом своего хозяина. Через двадцать лет Балгат умер. Погубило степного воина неумеренное пьянство.
Монгольский обычай суров. Рядом копали две ямы. Одну для усопшего, а другую — значительно глубже, со специальной нишей. Ниша должна быть под могилой. В нее-то и опускали любимого раба или рабыню. Когда тело начинало агонизировать, а дух — устремляться к Вечному Синему Небу, его вытаскивали наверх, шаман приводил в чувство, а затем вновь засыпали землей. Так делали трижды. Если после третьего раза раб оживал, ему давали свободу. А если нет — оставляли под могилой хозяина.
Сильный организм молодого найманьца выдержал. Его спросили: чем он хочет заниматься? Вместо ответа Хайду молча протянул руку к мечу. С тех пор минуло еще почти двадцать лет. Медленно, шаг за шагом взбирался бывший раб по крутой лестнице военной иерархии. К сорока годам у него был титул нойона — строгого деления на касты у монголов не было, титул присуждался за доблесть и военные заслуги, — полтумена отборной конницы и десятки боевых шрамов на задубевшем от походных ветров теле. Сейчас, ведя войско к стенам Смоленска, он не думал о том, сколько его товарищей погибнет. Иные мысли беспокоили военачальника: назначит ли Бату-хан, после падения города, его темником, командиром целого тумена, и полюбит ли его Моналунь. Он, конечно, мог бы взять Моналунь в жены без ее согласия, просто заплатив выкуп, но не хотел. Хайду знает, что такое неволя. Уррагх. Он несильно ударил пятками под ребра белого жеребца, и тот полетел по ломкой ноябрьской траве, увлекая за собой остальных.
Руссы погрязли в междоусобицах, христиане бьются с язычниками. Все города, вздумавшие сопротивляться, пали, а многие стерты с лица земли. Смоленск сам на золотом блюде вынесет ключи. Уррагх. А если нет? Ну что ж — будет много хабара, красивых женщин и крови. Будет хорошее пиршество для звонких клинков.
— Алиха! — крикнул Хайду, вздыбив коня. — Давай сюда этого мальчишку. Пусть едет рядом со мной и показывает дорогу.
Шеренги воинов расступились, пропуская седока, ноги которого были связаны под брюхом стареющей кобылы. Правой рукой он сжимал узду, а левая была по локоть отрублена. Пустой рукав крепко схвачен кушаком и прижат к телу.
— Руку съел, что ли? Три дня назад обе сам видел, — удивился Хайду.
— Нет, дяденька, — Голята всхлипнул, — твои срубили. Откуда мне знать, что огонь ножом нельзя трогать. Я мясо достать хотел.
— Таков обычай. Огонь — это бог. А бог может обидеться и перестать помогать. Но если уже в седле, значит, Чжой-линь не зря слывет одним из лучших лекарей Поднебесной, а теперь и не только… Уррагх. Где по-монгольски говорить научился? Мы на Русь совсем недавно пришли.
— А я, дяденька, ловкий разумом. Год назад привезли к нам в деревню израненного татарина. Мать давай его выхаживать — и выходила. Он еще и подмороженный был. Кто таков? Откель? Так и не сказал. У нас ведь как. Если человек хворый и оружие в руках не держит, значит, не враг. Он давай меня языку вашему научать, а я его — нашему. Все ж мы люди. Войны кончаются, а нам жить, может, вместе дальше придется. Зачем простым-то людям воевать? Простые люди должны хлеб сеять, рыбу ловить, торговать по надобности.
— К Смоленску хорошо приведешь? Откуда путь знаешь?
— С отцом коробейничал. Точно приведу. А вы, дяденьки, уж не воевать ли? Эко силищи-то!
— А там и поглядим, — Хайду начинал нравиться смышленый мальчишка, особенно это его «дяденька». — Зависит не только от нас. Откроют ворота, присягнут на верность бунчукам Орды — коней накормим, ясак возьмем, десятиной обложим и уйдем. А коль воевать начнут, все разрушим.
— А вдруг поначалу начнут, а потом одумаются?
— По нашим законам так: если хоть одна стрела вылетела навстречу монголу — смерть.
— А зачем так далеко нужно ездить коней кормить? У вас своего сена мало?
— Тебе сколько лет?
— Шестнадцать.
— Наши дети уже в семь лет знают, зачем нужно далеко коней кормить.
— Ваши все про коней знают, а наши зато греческой грамоте научаются. Только те, конечно, что христианами значатся. Христиане с язычниками на Масленицу стенка на стенку дерутся. Я тоже дерусь. У меня хорошо получалось. Теперь вот — не знаю! — Голята посмотрел на пустой рукав.
— А ты кто: язычник или христианин?
— Мне, по правде сказать, и тех и других жалко. Так иной раз калечим друг друга! Христос ведь всех любить завещал.
— Значит, христианин. А вот я пришел на твою землю, топчу ее копытами коней, людей убиваю, граблю, разоряю. Что ж, и меня любить нужно?
— Да, дяденька. Карать ведь тоже в любви можно. Христос тоже с мечом пришел. Еще про ад и рай могу рассказать. От отца Алексия услышал. Приходит как-то к одному человеку ангел и говорит: «Давай я тебе ад и рай покажу». Взял за руку того и повел. Заводит в первую избу, а там люди сидят вокруг стола, голодные и злые. На столе полный чугунок каши, да толку что: люди дерутся промеж собой, не дают друг дружке ложку до рта донести. Ну, ад, одним словом! Повел ангел человека в другую избу. И там люди вокруг стола сидят, но все счастливые и сытые, а все потому, что один другому ложку с кашей ко рту подносит. Суть-то в том, что на земле тоже ад есть, и рай сами люди делают.