О характере этих отношений биографы в мнениях не сходятся: одни считают, что между молодыми людьми был роман, и Варенька отвечала Мишелю взаимностью, но вмешалась Елизавета Алексеевна, которая боялась потерять внука (только что миновала угроза со стороны отца), да и родные Вареньки были недовольны – близкородственный брак невозможен. Другие считают, что Лермонтов сам испугался любви к Лопухиной и трусливо сбежал, когда стало ясно, что она отвечает взаимностью. Третьи убеждены, что никакой взаимности не было, и Лермонтов сбежал от отказа. Конечно, найти подоплеку событий через сто восемьдесят два года нереально. Мария Лопухина постаралась, как могла, – она уничтожила почти все, что касалось этой любви, нам остались лишь намеки.
В летнее письмо к старшей Лопухиной Мишель вписывает стихотворение, ныне известное каждому грамотному человеку в России:
Белеет парус одинокой
В тумане моря голубом!..
Что ищет он в стране далекой?
Что кинул он в краю родном?..
Играют волны, ветер свищет,
И мачта гнется и скрыпит…
Увы! он счастия не ищет
И не от счастия бежит!
Под ним струя светлей лазури,
Над ним луч солнца золотой…
А он, мятежный, просит бури,
Как будто в бурях есть покой!
Стихи посланы Марии Лопухиной, но обращены к Варваре – как объяснение. И он делает к этому письму такую приписку: «Мне бы очень хотелось задать вам один небольшой вопрос, но перо отказывается его написать. Если угадаете – хорошо, я буду рад; если нет – значит, задай я этот вопрос, вы всё равно не сумели бы на него ответить. Это такого рода вопрос, какой, быть может, вам и в голову не приходит!»
Но Мария все понимает правильно. «Она здорова, по-видимому, довольно весела, вообще ее жизнь такая однообразная, что даже нечего о ней сказать, сегодня как вчера. Я думаю, что вы не очень огорчитесь, узнав, что она ведет такой образ жизни, потому что он охраняет ее от всяких испытаний; но с своей стороны я бы желала для нее немного разнообразия, потому что, что это за жизнь для молодой особы, слоняющейся из одной комнаты в другую, к чему приведет ее такая жизнь? – сделается ничтожным созданием, вот и всё. Ну что же? Угадала ли я вас? То ли это удовольствие, которого вы от меня ожидали?»
Из этого отрывка не становится понятнее, что случилось между молодыми людьми летом 1832 года, но, скорее всего, не взаимность чувств заставила бежать юношу в Петербург, а страх – останься он в Москве – потерять ее дружбу (совсем даже не любовь).
Судьба предлагала ему пару компромиссов. Первый: остаться в Москве, «взяться за ум», подготовиться к экзамену и его сдать. Отношения с профессорами, конечно, студент Лермонтов сильно испортил, но он не числился среди вольнодумцев и не был причастен к ведущимся против них политическим делам. Совсем не факт, что злопамятные профессора «зарезали» бы его на экзаменах. Второй: поступить в Петербурге, смирившись с потерей года. Ведь, по большому счету, два студенческих года в Москве он провел так, словно никакого университета и не существовало. Но тут дурную шутку сыграло с ним самолюбие. И – желание полностью перечеркнуть всю прежнюю жизнь. И, даже, – поставить в ней жирную точку. Как лучше всего послать себя и мир к черту? Именно так – поступить в военную школу. Может, в результате, попадет на войну – а там уже не он будет выбирать, а судьба. Предназначено выжить – выживет, предназначено умереть – убьют: «если начнется война – буду всегда впереди». Стихи, которые он пишет – они как раз об этом и есть. «Парус» – в том числе.
Мария Лопухина все это понимает, потому и дает совет:
«Я не могу вам выразить огорчение, которое причинила мне дурная новость, сообщенная вами. Как, после стольких усилий и трудов увидеть себя совершенно лишенным надежды воспользоваться их плодами и быть вынужденным начать совершенно новый образ жизни? Это поистине неприятно. Я не знаю, но думаю всё же, что вы действовали с излишней стремительностью, и, если я не ошибаюсь, это решение должно было быть вам внушено Алексеем Столыпиным, не правда ли? Я вполне понимаю, насколько вы должны чувствовать себя выбитым из колеи этой переменой, так как вы никогда не были приучены к военной службе, но и теперь, как всегда, человек предполагает, а Бог располагает, и будьте совершенно уверены в том, что всё, что Он предполагает в Своей бесконечной премудрости, служит несомненно для нашего блага. На военной службе вы так же будете иметь все возможности, чтобы отличиться; с умом и способностями возможно всюду стать счастливым. К тому же сколько раз вы говорили мне, что, если бы вспыхнула война, вы бы не захотели оставаться безучастным. Ну вот, вы, так сказать, брошены судьбой на путь, который дает вам возможность отличиться и сделаться когда-нибудь знаменитым воином. Это не может помешать вам заниматься поэзией; почему же? одно другому не мешает, напротив, вы только станете еще более любезным военным.
Ну вот, мой дорогой, теперь для вас приходит самый критический момент, ради Бога, помните, насколько возможно, обещание, данное мне вами перед отъездом. Остерегайтесь слишком быстрого сближения с вашими товарищами, сначала узнайте их хорошо. У вас добрый характер, и с вашим любящим сердцем вы можете быть быстро покоренным; особенно избегайте ту молодежь, которая бравирует всякими выходками и ставит себе в заслугу глупое фанфаронство. Умный человек должен быть выше всех этих мелочей; это не заслуга, а наоборот, это хорошо только для мелких умов, предоставьте им это и следуйте своим путем… Мужайтесь, мой дорогой, мужайтесь! не позволяйте разочарованию сломить вас, не отчаивайтесь, верьте мне, что всё будет хорошо, это не фразы утешения я вам предлагаю, вовсе нет; я сама не знаю, но что-то мне говорит, что всё будет хорошо. Правда, что теперь мы не увидимся раньше, чем через два года; это действительно горе для меня, но… не для вас, для вас это может быть лучше. В два года можно выздороветь и стать совершенно благоразумным».
Вот еще одно объяснение того, почему отъезд был так стремителен и выбор нового «поприща» так неожидан для всех, кто знал Лермонтова в ранней юности. Руку судьбы в этом вопросе, несомненно, держал Алексей Столыпин. И военная карьера Столыпину казалась простейшей дорогой в высшее столичное общество. По приезде Лермонтов нанес несколько визитов в это общество и получил глубокое отвращение.
Петербург Лермонтову не понравился. Бахметевой он послал экспромт:
Увы! как скучен этот город,
С своим туманом и водой!..
Куда ни взглянешь, красный ворот,
Как шиш, торчит перед тобой;
Нет милых сплетен – всё сурово,
Закон сидит на лбу людей;
Всё удивительно и ново —
А нет не пошлых новостей!
Доволен каждый сам собою,
Не беспокоясь о других,
И что у нас зовут душою,
То без названия у них!..
И наконец, я видел море,
Но кто поэта обманул?..
Я в роковом его просторе
Великих дум не почерпнул.
Нет! как оно, я не был волен;
Болезнью жизни, скукой болен,
(Назло былым и новым дням)
Я не завидовал, как прежде,
Его серебряной одежде,
Его бунтующим волнам.
Полицейский город. Чопорные люди. Совершенно бездушные. Такой он увидел столицу империи и столичное светское общество. И вынес этому высшему свету свою оценку: «Видел я образчики здешнего общества: любезнейших дам, учтивейших молодых людей – все вместе они производят на меня впечатление французского сада, очень тесного и простого, но в котором с первого раза можно заблудиться, потому что хозяйские ножницы уничтожили всякое различие между деревьями!»
Москва осталась в прошлом. И он будет постоянно тосковать по Москве, по душевной теплоте оставшихся там друзей. И понимать, что на два года заперт в столице. Точнее, даже не в столице, столица ему видна за полосатым шлагбаумом у караульной будки. В элитном учебном заведении, в закрытой военной школе у Синего моста.
Юнкер ЛермонтовСтолкновения с судьбой. «Свирепый человек»
Некоторые биографы поэта убеждены, что школа подпрапорщиков и юнкеров в те времена соперничала по образовательной программе с Лицеем и обоими университетами. Якобы из-за замечательной учебной программы Лермонтов и выбрал военную школу. Чушь! Мы только что видели, почему он сделал именно этот выбор – худший, как он сам говорил, а не лучший. Но он сам тогда не представлял, насколько это был лучший выбор для его судьбы. Останься Мишель в Московском университете или поступи даже в Петербургский без потери года – вряд ли бы этот Лермонтов стал тем Лермонтовым, которого мы знаем. Талант у него был, но таланту для развития нужны столкновения с судьбой. Чем более они жестоки и драматичны, тем лучше. Не для человека. Для поэта. Мария Лопухина была права: выбор поприща для желания сочинять не имеет никакого значения. И была совершенно не права: Лермонтов сделал выбор (пусть и не понимал это ясно) не между гражданской и военной службой, а между «быть как все» и, по выражению Тютчева, стоять «у бездны черной на краю».
Бивуак лейб-гвардии Гусарского полка под Красным Селом
М. Ю. Лермонтов (1835)
Чему могла научить его военная школа, если не полезным для сочинительства наукам? На самом деле – очень многому. До осени 1832 года Мишель был великовозрастным барчуком – сначала тарханским, потом московским. Он ни дня не прожил самостоятельно, все контролировала бабушка. К тридцати годам он оставался бы все тем же, но уже стареющим барчуком, которому пришлось бы ждать смерти Елизаветы Алексеевны, чтобы завести собственную семью, поскольку она сделала бы все, чтобы этого не допустить и со своим Мишелем не разлучиться. Школа избавила его от этой опеки. Он оказался в среде сверстников и стал жить отдельно от бабушки. Он не только в поэзии – он в жизни начинал становиться самим собой, ни от кого не зависеть. А тесное общение с другими молодыми людьми – не родственниками и не барышнями (основной круг общения в Москве) наконец-то помогло ему войти в нормальное мужское общество. Иначе быть бы ему «поэтом среднего рода», женоподобным в силу воспитания. А тут ему удалось очень быстро скинуть даже романтический плащ – гвардейская форма, как оказалось, может быть ничем его не хуже.