— Что? — Кавинант не верил своим ушам и едва не запротестовал вслух. — И отказаться от своей мести? — Однако он сдержался и терпеливо стал ждать, когда она пояснит свое решение.
— Ах, быстро же это у тебя получается — взывать к таким светлым именам, — мягко произнес великан. — Я принял бы твою просьбу, даже если бы ты их и не упомянула. Но я настоятельно рекомендую тебе присоединиться к нам. В Твердыне Лордов есть редкостные лекарства. Отчего бы тебе не поехать? Те, кто тебя ждет, наверное, не стали бы возражать против подобного путешествия — во всяком случае, если бы могли видеть тебя так, как я вижу сейчас.
Горечь скривила губы Этиаран.
— А ты видел новую луну? Вот что вышло из моего последнего желания найти исцеление.
По мере того как она продолжала, голос ее становился серым от презрения к себе.
— Твоя просьба ко мне бесполезна. Я уже обрекла все дело на неудачу.
С тех пор, как я стала проводником этого человека, во всем, что бы я ни выбирала, было зло, такое зло… — Она поперхнулась от нахлынувшей желчи воспоминания и вынуждена была судорожно сглотнуть, прежде чем продолжить:
— Потому что моя тропа привела нас чересчур близко к горе Грома. Ты обогнул это место. Ты должен был видеть зло, действующее там.
Великан ответил сдержанно:
— Я видел.
— Мы занялись исследованием этого зла вместо того, чтобы пересекать Центральные Равнины. И теперь уже слишком поздно для кого бы то ни было. Он… Серый Убийца вернулся. Я выбрала этот путь, поскольку искала исцеление для самой себя. Что будет с Лордами, когда я попрошу их помочь мне теперь?
И отказаться от мести? Кавинанта это удивляло. Он не мог этого понять. Повернувшись всем корпусом к Этиаран, он принялся внимательно рассматривать ее лицо, пытаясь увидеть ее здоровье, ее дух.
Она выглядела так, словно была поражена какой-то разрушительной болезнью. Черты ее лица стали тоньше и заострились; ее лучистые глаза затянула темная пелена; губы ее были бескровны. А лоб прямо посередине пересекала глубокая вертикальная складка, словно трещина в черепе, результат непроходящего отчаяния. Лицо это также выражало безмерное личное горе и тот вред, который она наносила себе, пряча это горе глубоко в душе.
Наконец Кавинант ясно увидел моральную борьбу, овладевшую Этиаран, тройной конфликт между ее отвращением к нему, ее страхом за Страну и ее презрением к собственной слабости — борьбу, которая выматывает ее, превращая в жалкое существо. Это зрелище заставило сердце Кавинанта сжаться от стыда, а его самого — опустить глаза. Не отдавая себе отчета, он прикоснулся к ней рукой и произнес:
— Не сдавайся!
— Сдаваться? — злобно выдохнула она, попятившись от него. — Если бы я сдалась, то заколола бы тебя прямо здесь же, где ты сейчас стоишь! Внезапно она сунула руку в складки своей одежды и вытащила оттуда каменный нож, похожий на тот, который потерял Кавинант. Размахивая им, она прошептала:
— Со времени празднования… С того самого момента, когда ты позволил духам умереть… Этот клинок жаждет твоей крови. Другие преступления я еще могла бы пока забыть. Я говорю за себя. Но это!.. Позволить подобное осквернение!..
Она яростно вонзила нож в землю, так что он по самую рукоятку ушел в торф у самых ног Кавинанта.
— Берегись! — воскликнула она, и в то же мгновение голос ее внезапно стал спокойным и бесстрастным. — Я ранила землю вместо тебя. Ну конечно же. С тех пор, как ты появился в Стране, это — самое большее, что я смогла сделать.
Теперь слушай мое последнее слово, Неверящий. Я отпускаю тебя, поскольку это решение возникает помимо моей воли. Я не стану навязывать свои желания единственной надежде Страны — поскольку эта надежда бесплодна. Помни о том, что я удержала свою руку — я сдержала клятву.
— Разве? — спросил Кавинант, движимый сложным импульсом симпатии и безымянного гнева.
Дрожащим пальцем она указала на нож.
— Я не повредила тебе. Я доставила тебя сюда.
— Ты повредила самой себе.
— Такова уж моя клятва, — глухо произнесла она. — Теперь прощай.
Когда ты благополучно вернешься в свой мир, помни, что такое зло. Кавинант хотел протестовать, спорить, но ее волнение передалось ему, и он промолчал перед силой ее решимости. Повинуясь молчаливому приказу ее взгляда, он нагнулся и вытащил нож из травы. Лезвие легко подалось. Кавинант почти ожидал, что из «раны» в земле пойдет кровь, но густая трава сомкнулась над разрезом, полностью скрыв его, как будто его и не было. Кавинант бессознательно попробовал лезвие пальцем и ощутил его остроту. Когда он вновь поднял глаза, то увидел, что Этиаран уже взбирается вверх по холму, уходя все дальше от них и двигаясь неверным шагом калеки. «Все это неправильно! — хотел крикнуть он ей вслед. — Пожалей меня, посочувствуй мне! — Но язык отказывался повиноваться. Охваченный болью ее отречения, он не мог говорить. — По крайней мере прости меня». Напряженность мускулов лица навела его на отвратительную мысль, что он ухмыляется.
— Этиаран! — простонал он. — Почему мы так немощны?
Тихий голос великана бальзамом пролился на его боль.
— Так мы едем?
Кавинант машинально кивнул. Он оторвал взгляд он удаляющейся спины Этиаран и засунул ее нож себе за пояс.
Морестранственник подал ему знак садиться в лодку. Когда Кавинант перешагнул через борт и опустился на поперечину, сделанную на носу, единственное сиденье в тридцатифутовом судне, но все же узкое для него, великан тоже шагнул внутрь, одновременно оттолкнувшись от берега. Затем он перешел на широкую низкую корму. Стоя там, он ухватился за руль. Киль вздрогнул от прошедшей по нему волны силы. Великан направил свое судно прочь от берега реки, на середину потока, и вскоре оно уже двигалось на запад среди гор.
Когда Кавинант устроился на сиденье, он тут же повернулся и с тоской стал смотреть, как Этиаран взбирается вверх по горному склону. Но волна силы, двигавшая лодку, несла ее со скоростью бегуна, и вскоре расстояние между ними и Этиаран увеличилось настолько, что последняя превратилась в небольшую коричневую точку на фоне зелени Анделейна. С огромным усилием Кавинант заставил себя отвести взгляд от этой точки и попытаться найти источник силы, двигавшей лодку.
Однако никакого источника этой силы обнаружить ему не удалось.
Лодка стремительно неслась против течения, словно влекомая огромной рыбиной. Причем в движении не ощущалось никаких толчков. Но при этом нервы Кавинанта чувствовали энергию, изливавшуюся через киль. Он мрачно спросил:
— Что позволяет этому судну двигаться? Я не вижу никакого двигателя?
Великан стоял на корме, глядя вверх по течению, держа левой рукой высокий руль, а правой определяя направление встречных ветров; при этом он что-то напевал, какую-то простую песню на языке, понять который Кавинант не мог, — песню, в которой словно бы слышался шелест волн и которая оставляла соленый привкус на губах, похожий на привкус моря.
Услышав вопрос Кавинанта, он еще мгновение продолжал петь. Но вскоре язык песни переменился, и Кавинант стал понимать, что поет великан:
Камень и море крепко связаны с жизнью.
Они — два неизменных
Символа мира:
Одно — постоянство в покое,
Другое — постоянство в движении:
Носители Силы, которая Сохраняет…
Затем великан умолк и посмотрел вниз, на Кавинанта, с укором, сверкавшим в глазах из-под непроходимых бровей.
— Чужак в Стране, — сказал он, — разве эта женщина ничему тебя не научила?
Кавинант напрягся. Выражение голоса великана, казалось, принижало Этиаран, приуменьшало цену принесенной ею жертвы; его высокий неприступный лоб и полный юмора взгляд казались непроницаемыми для чувства симпатии. Однако для Кавинанта боль Этиаран была очевидной. Она была лишена в огромной степени нормальной человеческой любви и тепла. Голосом, резким от гнева, он ответил:
— Она Этиаран, супруга Трелла из подкаменья Мифиль, и она сделала нечто большее, чем научила меня. Она сумела провести меня мимо Опустошителя, мимо убитого вейнхима, под кровавой луной, мимо юр-вайлов — а ты бы мог сделать это?
Великан не ответил, но широкая веселая улыбка озарила его лицо, приподняв кончик бороды словно в насмешливом салюте.
— Черт побери! — взорвался Кавинант. — Уж не думаешь ли ты, что я лгу? Я не пал бы столь низко, чтобы лгать тебе.
При этом улыбка великана перешла в высокий журчащий смех. Морестранственник смеялся самозабвенно, откинув назад голову. Кавинант смотрел на него, коченея от гнева, в то время как великан все продолжал хохотать. Кавинант недолго терпел это оскорбление. Вскочив со скамьи, он бросился на великана, собираясь ударить его поднятым посохом. Морестранственник остановил его успокаивающим жестом.
— Полегче, Неверящий, — сказал он. — Быть может, мне сесть, чтобы ты почувствовал себя выше?
— Адское пламя! — взвыл Кавинант. Свирепо взмахнув рукой, он ударил по днищу судна концом своего посоха, зачерненным юр-вайлами.
Лодка подпрыгнула, словно этот удар заставил реку конвульсивно содрогнуться. Шатаясь, Кавинант ухватился за поперечину, на которой сидел, чтобы не упасть за борт. Через мгновение спазм миновал, и сверкающий на солнце поток стал таким же гладким, как и прежде. Но Кавинант еще несколько мгновений держался за перекладину, чувствуя, как тяжело бьется в груди сердце, как натянуты, словно струна, все нервы и как тяжело пульсирует его кольцо.
«Кавинант! — внутренне прорычал он, обращаясь к самому себе, — ты был бы смешон, если бы не был так… Смешон».
Он выпрямился и стоял так, упираясь ногами в дно лодки, до тех пор, пока не взял свои эмоции под контроль. Затем его взгляд скользнул к великану, осторожно коснулся его ауры. Однако он не смог уловить ничего, похожего на зло; Морестранственник казался столь же безупречно крепким, как природный гранит.
«Нелепость!» — повторил для себя Кавинант. — Она заслуживает уважения! — добавил он вслух.