17
В конце первого зимнего месяца Тейе покинула Малкатту. Когда новость о ее решении достигла Ахетатона, она получила восторженное письмо от фараона, осторожные приветствия от Эйе и ни слова от Нефертити. Царица решительно не хотела заглядывать в будущее. Пока управляющие целеустремленно шагали по коридорам дворца со свитками в руках, озабоченно хмурясь, а бесчисленные слуги носили и таскали, паковали и перепаковывали вещи, Тейе в последний раз поддалась очарованию Малкатты, растворившись в своих воспоминаниях. Сидя под балдахином у озера, она вспоминала, как ее, маленькую царевну, недавно избранную для уже тогда огромного гарема фараона, переправили через реку, чтобы она могла взглянуть на неокрашенные комнаты, взрыхленную, вперемешку с камнями землю, на надсмотрщиков с хлыстами, громко раздающих указания, и напряженные спины феллахов. Она стояла вместе с юной, стройной Тиа-ха и другими царевнами посреди удивительного великолепия покоев императрицы, пока еще никем не занятых, заложив руки за спину и устремив в потолок обведенные черной краской глаза, а Херуф описывал планы фараона относительно его нового дворца. Многие женщины были молчаливы и скованны, стараясь не думать о близости мертвых и о тех ночах, которые им предстояло провести отделенными только стеной от тех, кто лежал, упокоившись навеки в своих саркофагах. Тейе тоже молчала, но не от страха. Она размышляла, зачем ее супруг решил перенести двор с его древнего и почитаемого места на восточном берегу недалеко от Карнака. Человек с такой безграничной властью и богатством мог делать все, что ему захочется, однако это казалось бесцельной, нерациональной тратой золота и сил. В этот момент она спиной почувствовала взгляд и, обернувшись, увидела, что молодой фараон, окруженный своими управителями, смотрит на нее. Ей следовало немедленно отвести взгляд, но вместо этого она в свою очередь принялась рассматривать его. Хотя брачный договор был скреплен печатью, и она находилась в гареме уже больше месяца, она еще не подходила к своему супругу ближе, чем на расстояние, которое пролетит брошенный камень. К тому же они виделись лишь на официальных торжествах. Теперь он повелительно поманил ее пальцем. Она храбро подошла к нему, рухнула на землю у его ног и не двигалась, пока палец ноги легонько не подтолкнул ее в ухо. Поднявшись, за спиной фараона она увидела отца. Он важно подмигнул ей.
– Царевна Тейе, что там такого интересного на потолке? – поинтересовался фараон.
– Вовсе ничего, божественный Гор, – ответила она, застигнутая врасплох. – Я даже не думала о потолке.
– Ясно. И о чем же думают маленькие девочки, глядя в небеса с раскрытым ртом?
Его свита засмеялась.
Тейе вспыхнула. Проявляй с ним твердость, наставлял отец в те дни, когда ее готовили стать царской женой. Не будь покорной. Ты не так красива. Если хочешь пленить его, ты должна показать свой характер.
– Я размышляла, Могучий Бык, почему это великий правитель захотел построить дворец здесь, когда у тебя уже есть вполне хороший дворец на восточном берегу. Ты доставляешь своим женщинам, своим управителям и всем иноземным посланникам огромные хлопоты с переездом.
– Да, и при этом наслаждаюсь каждым моментом. Херуф! – Хранитель дверей гарема протиснулся вперед и поклонился. Аменхотеп указал на Тейе. – Сегодня эту, но прежде лучше заткни ей рот. Иуйя, не знаю, как ты ее воспитывал, но, верно, не много истратил на обучение. Она дерзкая.
Однако, когда дворец был успешно закончен и готов к заселению, именно Тейе переехала в роскошные покои императрицы. Теперь она улыбалась, снова слыша его голос, вспоминая и свою робость, и решительность. Если богам будет угодно, Сменхара переедет обратно, когда наступит его время стать воплощением бога, и, возможно, Мериатон будет распаковывать свои сундуки там, где маленькой непокорной девчонкой стояла сама Тейе. Мысль о пустой и медленно разрушающейся с годами Малкатте была чересчур болезненной. Задолго до того, как наступил день отправления, она до дна осушила чашу воспоминаний, живущих в каждой комнате, и ступила на сходни ладьи, не оглянувшись.
Она путешествовала в одиночестве. Сменхара и Бекетатон плыли на ладье, идущей следом, и Тутанхатон с няньками – в следующей. За царскими ладьями тянулись друг за другом в быстром течении дюжины судов со слугами и домашним скарбом на борту. С обеих сторон располагались военные ладьи, в которых плыла стража Тейе. День был прохладный и ясный. Приятный ветерок задувал с севера, натягивая паруса и высушивая весла, он перебирал короткие зеленые колосья и шелестел в свежей зимней листве. Музыка и щебетание женщин гарема, наблюдавших за отбытием императрицы с крыши своих покоев, вскоре стихли, сменившись плеском воды о борта и ритмичными покрикиваниями надсмотрщика, задававшего неспешный ритм гребцам. Тейе, удобно устроившись на палубе под навесом, взглянула на восточный берег и позвала Хайю.
– Почему толпы собрались на пристанях Фив? Сегодня день бога? Я не слышу, чтобы они кричали что-то.
– Сегодня не день бога, если только нет праздника в честь какого-нибудь местного божества, – ответил Хайя. – Они собрались посмотреть на твой отъезд, царица.
Тейе задумчиво посмотрела на них. Воздух был туманным от зимней влажности, а ее ладья держалась западного берега, поэтому она не могла разглядеть в толпе отдельные лица, но все они были, без сомнения, печальны. Несколько маленьких ветхих суденышек были пришвартованы у пристани, но большинство причалов были пусты, и некоторые, как заметила Тейе, уже подгнили, накренившись к воде. Много времени прошло с тех пор, как она отваживалась покидать пределы Малкатты.
– Опусти занавес, – велела она. – Я перейду внутрь. У них нет права так разглядывать богиню.
Но не успела она откинуться на подушки, разбросанные в золотистом полумраке кабины, как услышала громкий окрик, и ладья остановилась. Она подождала. Через некоторое время сквозь занавес к ней обратился кормчий:
– Царица, это лодка из Карнака. Верховный жрец просит принять его.
– Пусть поднимется на борт.
Я отказываюсь считать себя виновной за судьбу Фив, – думала она, слыша, как Мэйя взбирается на ладью. – Городу просто нужно подождать немного.
На занавес упала тень.
– Можешь поднять занавес и встать на колени там, – сказала она. – Почему ты не приехал в Малкатту, Мэйя? Я недовольна.
Занавес поднялся, и она увидела бледное, удрученное лицо верховного жреца.
– Императрица, мы в Карнаке не могли поверить, что ты действительно покинешь нас. Если ты уедешь, чья же божественность будет хранить нас? Амон, несомненно, спит!
– Может быть, ему нужно отдохнуть, – неприветливо бросила Тейе, но потом отругала себя за легкомыслие. – Мэйя, – мягко сказала она, – фараон нуждается во мне. Ты не понимаешь всей сложности ситуации. Все, что ты видишь сейчас, – это пустой храм и обнищавшие Фивы. Я приказываю тебе набраться терпения и преданно заботиться об Амоне. Я не отзываю свое покровительство. Это все.
Он склонил голову и опустил занавес. Она слышала, как он перебрался на храмовую ладью, потом кормчий отдал приказ, и судно закачалось. Но еще много тысяч локтей она тягостно размышляла, представляя себе удрученное лицо верховного жреца и страдания многих несчастных, которых она бросала на произвол судьбы.
И все же она наслаждалась видом своего любимого Египта, проплывающего мимо во вдохновенном блаженстве новой зимы. Иногда ладья шла на веслах, но чаще течение само быстро несло их вперед, и нужно было только участие кормчего. На ночь они приставали в пустынных бухтах. Зажигали факелы, расстилали ковры, и она ужинала с детьми под громкое пение лягушек, прячущихся в иле, и отдаленный рев бегемотов на болотах. Ночи были прохладные. Тейе хорошо спалось под грудой одеял в маленькой кабине, куда все же проникал свежий, чистый воздух. Врачеватель предупреждал ее, что не стоит купаться в зимней реке, поэтому каждое утро она сидела на палубе в шерстяном плаще, вкушая раннюю трапезу и глядя, как Сменхара, ловя ртом воздух, плещется на мелководье, прежде чем присоединиться к ней.
– Вот так и нужно жить, – иногда бормотала она, но посмеивалась над собой, даже произнося эти слова. К тому времени, как вдали показалась первая пальмовая рощица у подножия утесов, почти у самой воды, она уже страстно желала роскоши, которую мог обеспечить Ахетатон.
У реки, в тени деревьев, была маленькая таможня с несколькими причалами, утопавшими в нильском иле, где суда, пришедшие с юга, выгружали свои товары. Таможня была не так велика, как та, что располагалась на въезде в город с севера, но, однако, важна, потому что здесь товары из Нубии – золото, рабы, страусовые перья, кожа, слоновая кость и черное дерево – разгружались, пересчитывались и складывались на временное хранение. Здесь также были казармы солдат, охранявших южные утесы и узкий перешеек Нила. Тейе не ожидала, что ее ладью окликнут, потому что она плыла под сине-белым флагом, но, когда судно скользило мимо неподвижных пальм и заполненной работающими людьми пристани, от берега отделилась узкая лодочка. На носу ее балансировал человек в синем шлеме колесничего, на обоих плечах у него поблескивали серебряные повязки военачальника. Это был Хоремхеб. По приказу Тейе гребцы подняли весла и выпрямились, тяжело дыша. Лодка ткнулась в борт ладьи, и матросы бросились помогать человеку взобраться на корабль. Хоремхеб подошел прямо к ней и упал на колени.
– Поднимись, военачальник, – холодно сказала она. – Я полагаю, тебе действительно есть что мне сказать. Я устала от воды и неудобств. – Он поднялся, последовав за ней в тень навеса. – Присядь.
– Какая неожиданная радость видеть тебя снова, богиня, – сказал он. – Ты должна верить, что, хотя моя жена и по своей воле ездила в Малкатту, я бы приехал сам, если бы нашел подходящий предлог.
– О, конечно, я верю тебе, – вежливо сказала Тейе, быстро окинув взглядом его смуглую грудь, раздавшуюся вширь за те годы, что она не видела его, лицо, ставшее красивым зрелой, суровой мужской красотой, приятную, мужественную линию обернутых льном бедер и длинных ног. Его присутствие на расстоянии протянутой руки, слабый запах мужского пота и аромата мандрагоры, исходивший от него, убедительно напомнили ей о том, как долго она жила в окружении стариков и женщин. На одно безумное мгновение ей захотелось стать моложе на двадцать лет. – Но я удивлена, что тебе требуется предлог, чтобы навестить меня. Разве в Ахетатоне живут одни трусы и рвачи?