– Я не понимаю, как с покушениями связан этот «достойнейший молодой человек»? – конец фразы я произнесла с жеманными интонациями леди Соренты.
– Этот «достойнейший молодой человек», – лорд-шут тоже умел передразнивать главную фрейлину, даже, наверное, получше, чем я, – сначала лечил твое ухо после отравления, а затем прикрывал щитом в госпитальном дворе, когда в тебя стреляли из арбалета.
Перед моим мысленным взором появилась картина: Гэбриел стоит перед крыльцом, опираясь предплечьями на деревянный щит. На выщербленный деревянный щит с арбалетным болтом, вогнанным по самое оперение, теперь я это вспомнила. А еще я вспомнила, как Гвидо настойчиво пытался обработать мое проколотое ухо жидкостью из какой-то склянки, и получилось у него это не очень ладно, и не только потому, что я дернулась, ему мешали перчатки, защитные перчатки из толстой кожи, которые меня тогда нисколько не удивили. И Гэбриел тоже говорил о перчатках, когда вскрывал нарыв на моей мочке, он кричал Виклунду, чтоб ничего не трогал голыми руками. Какая же я дура! Конечно, такую дуру будут использовать все кому не лень!
– Так что вполне заслужил ночь с ее величеством, – закончил Мармадюк.
Хорошо, что мое лицо скрывала маска.
Мы прибыли на место. За последние полчаса я узнала больше, чем за все время пребывания при дворе, мне надо было как-то переварить эти новые знания, разложить их по полочкам, чтоб начать мыслить здраво.
– А не побеседовать ли нам, мой лорд, с господином Пучелло, уважаемым доманским купцом и хозяином этого заведения? – Я кивнула в направлении красного фонаря, ведь именно он навел меня на мысль. – Господин Пучелло интересуется живописью и, уверена, знает всех в столице, кто торгует мокрой киноварью.
– Мокрой?
– Сухую перетирают не тщательно, ее сложнее было бы впрыснуть под кожу, она несколько комковата.
В том, что за красный пигмент краски отвечает именно киноварь, дочь великой художницы Аданто была уверена.
– К тому же мокрая – очень дорога, думаю, торговцы знают покупателей ее наперечет.
Один из носильщиков уже колотил в дверь «Трех сестричек», и Мармадюк взял меня под руку, чтоб ввести в это гнездо порока и пещеру наслаждений.
Так же под руку он меня оттуда и вывел часа через три, если судить по предрассветному сумраку, окутавшему к тому моменту столичные улочки.
– Ты повеселилась? – участливо вопросило его шутейшество, помогая мне сесть в портшез.
– В какой именно момент, мой лорд? Когда сидела в одиночестве в главной зале, пока вы наверху общались с девицами, или, может, отвергая ухаживания этого забавного господина в зеленом камзоле?
– Ну он же в конце концов отстал от тебя?
Ну да, когда Мармадюк слетел по лестнице карающим вихрем и пообещал обладателю камзола отрезать все лишнее. Это, пожалуй, меня повеселило. В остальном же бывали в моей жизни ночи и поинтереснее.
– Не понимаю, зачем вы велели мне составить вам компанию, – сварливо сообщила я шуту, когда портшез покачнулся, тронувшись в обратный путь.
– А ты знала, Мармадель, что твою киноварь используют не только художники? Она применяется также для лечения срамных болезней.
– Понятия не имела.
– А вот твой соперник за сердце ее величества, поднаторевший в зельях, скорее всего, знает.
– Не сомневаюсь, что о срамных болезнях он знает все!
Я обиделась. Вот пусть его с собой бы и брал, соперника поднаторевшего. Правда, тогда они, пожалуй, не делами бы в веселом доме занялись, а… другими делами. Моник, к примеру, пышнотелая красавица наша, никому из них двоих не отказала.
Маска натерла тонкую кожу скул, туфли жали, и хотелось есть. Последнее, что побывало сегодня у меня во рту – мятная пастилка, которую еще утром сунул мне Гэбриел.
– А это значит, что кроме живописцев ее покупают также и цирюльники, и лекари, что несколько расширило круг наших поисков. – Шут, нисколько не таясь, зевнул. – Ну прекращай дуться, милая, иди к дядюшке Мармадюку, он воздержится от «тру-ля-ля», иногда объятий и поцелуев достаточно, чтоб погасить бурю.
Я резко схватила его протянутую ко мне руку:
– Лекари! Милорд! Госпиталий!
Он замер:
– Ты думаешь?
– Да! Это самый простой ответ. Дворец под охраной, ходить туда-сюда через стражу – привлекать лишнее внимание. Они внутри, наши заговорщики.
Мармадюк опустил взгляд, притянул мою руку и поцеловал запястье:
– Тебе говорили, что ты умнейшая из женщин?
– Неоднократно. – Я хихикнула как от удовольствия комплиментом, так и от щекотки, причиняемой мне губами его шутейшества. – Моя фея, дарующая имена. Правда, несколько другими словами. Ты хитрая бестия, Бастиана, говорила мне она.
– Ну вот и ответ на твой вопрос, – дыхание его тоже было щекотным, – я пригласил тебя с собой именно для этого…
Его губы сдвинулись от запястья ближе к локтю, отодвигая ткань рукава, я отдернула руку:
– Для этого?
Он выпрямился, затем откинулся на мягкую спинку и не ответил. Он вообще больше не разговаривал всю дорогу.
Его неожиданная холодность меня не удивила. Я знала, сколь сокрушительно на мужчин действует невозможность удовлетворить плотскую страсть. Мой бывший, Пьер, если мне не изменяет память, описывал свои мучения столь часто и образно, что кое-какое представление об этом я получила. Он, не Пьер, а наоборот – Мармадюк – три часа кряду беседовал с томными «сестричками», не удивительно, что они распалили его воображение и кровь.
Портшез остановился у замковой стены. Охраны здесь не было, была лишь неприметная дверь, в которую лорд-шут постучал самолично условным стуком и отпустив предварительно носильщиков.
Стража обнаружилась внутри. Я решила, что Мармадюк часто использует этот вход во время своих ночных вылазок.
– Здесь я тебя покину, – сообщил мне шут, когда мы, поплутав и преодолев стражу внутреннего замка, вышли к пруду, – переоденься и отправляйся к себе.
– Вы будете обыскивать госпиталий? – Я ему, конечно, сочувствовала в его невозможности удовлетворения, но любопытство было на порядок сильнее сочувствия.
– Зачем обыскивать? У лорда-кастеляна есть такая специальная книжица, куда записываются все покупки замковых служб, достаточно в нее заглянуть.
Ух ты! А ведь правда, зачем шуметь, если можно разузнать что-то незаметно.
Он развернулся, чтоб уйти.
– Подождите, мой лорд.
– Ну что еще?
Его раздражение я проигнорировала.
– Как я попаду в ваши покои? Там же охрана. И как выйду? Что подумают стражники, когда вместо леди увидят перед собой графа Шерези?
– Они подумают о смене караула.
Вот ведь язва! Не сомневаюсь, что никого не удивит замена мальчиков на девочек и наоборот в его спальне!
– Через полчаса смена караула, Мармадель, сейчас тебе нужно поторопиться, а потом – немного подождать.
Тон его опять стал легким, и у меня тоже отлегло от сердца, кажется, он перестал на меня сердиться.
– Тогда одолжите мне свой пропуск.
– Женщин в мои покои приказано пропускать беспрепятственно.
И лорд-шут, даже не кивнув, скрылся за углом хозяйственной пристройки.
– И когда-нибудь беспрепятственно пропущенная к вам женщина притащит отравленный кинжал, – пробормотала я вполголоса и поторопилась в его покои.
Одежду я бросила в сундук, оставив туфельки на полу, а белье – в корзину для стирки. Служанки разберутся, думаю, для них не внове находить в этой спальне части дамского гардероба. Этельбор с портрета сурово наблюдал мое преображение в графа Шерези.
Тем временем достойнейшие лорды Виклунд и Доре не сидели без дела, они лежали. Причем на кровати Гэбриела с мандолиной на манер разделяющего не супружескую пару меча. Эту идиллическую картину, освещенную мягким светом соляной лампы, я наблюдала, когда наконец с предосторожностями пробралась в свою спальню.
Ай, плевать, какая разница, кто где спит и с кем, и как… До побудки у меня было чуть больше часа и тратить его на пустую злость не хотелось.
Я разулась и отдернула полог своей кровати. Сейчас мы встретимся, моя подушечка!
На подушке лежала склянка с притертой пробкой и клочок бумаги. Я поднесла обрывок к глазам. Гэбриел лорд ван Харт скупо сообщал мне в послании, что в склянке – мазь для моего эпического кровоподтека.
Хитрый скользкий фахан! Ему опять что-то понадобилось от меня? В бескорыстное участие верилось с трудом.
Пробка мягко чпокнула, в нос ударил густой запах травы и ячменного дегтя.
– Он просил, чтоб мы проследили за тем, чтоб ты точно намазался, – вполголоса сказал Станислас.
– Ты не спишь?
– Моя очередь дежурить, Виклунд совсем ополоумел со своей осторожностью, мы спим с ним по очереди, как будто находимся в боевом походе.
– И давно вы так осторожничаете?
Доремарец сполз с постели, оставив мандолину, и пересел ко мне:
– С той самой ночи, когда кто-то разлил в камине миньонской казармы смертную бледь.
Он отобрал у меня склянку и встряхнул ее, выбивая на ладонь дегтярный комок:
– Повернись, я намажу, Гэб предупреждал, что будет немножко пощипывать.
Он нанес мазь осторожно и даже подул сверху, как это делала матушка, когда в детстве обрабатывала мои разбитые коленки. Я чуть не всхлипнула от накатившей вдруг тоски. Как вы там поживаете без меня, моя драгоценная леди? Не покидает ли вас вдохновение, не докучает ли господин Фроше? Я же, чадо ваше непутевое, даже пары строчек вам не черкнула.
– Ты все еще расстроен неожиданным возвышением нашего ван Харта? – спросил Станислас, вытирая руки носовым платком. – Или кто-нибудь другой успел тебя раздосадовать? Куда сегодня занесли графа Шерези бурные волны дворцовых интриг?
– Я выполнял поручение лорда-шута, стараясь, как обычно, держать голову над водой, а нос по ветру. А вы? Как лорд Уолес?
– Как обычно, недвижим и… Ты видел лорда Альбуса? Он такой черный! Я никогда раньше такого не встречал. И такой приветливый, удостоил нас с Оливером беседой в своих покоях и даже угостил тарифскими сладостями из меда и орехов.