– Ладно, Людмила Алексеевна, не переживайте. Что случилось, то случилось, сейчас придется уповать на досрочное освобождение. Лет через шесть может выйти на свободу.
– Шесть лет… – задумчиво произнесла она. – Это ж сколько терпения надо.
Щукин провел Милу до кабинета на втором этаже и, поговорив с оперативным сотрудником изолятора, представил его Миле:
– Его зовут Семен Петрович Артемьев. Он уже получил указание руководства и все организует. До свидания, Людмила Алексеевна, если что-то будет нужно, звоните.
– Спасибо, Николай Орестович, – поблагодарила Мила начальника угрозыска. – Я даже не знаю, как вас отблагодарить.
– Какие могут быть благодарности, – махнул рукой Щукин. – В свое время Эдуард был моим лучшим сыщиком, это дань уважения к нему.
Мила осмотрелась. Она находилась в темном и мрачном кабинете, обитом какими-то деревянными панелями. Стекла зарешеченного толстой арматурой окна, очевидно, выходящего во двор изолятора, были тусклы и грязны, и, если бы не горящая лампа, в кабинете было бы темно даже днем. Тонким обонянием она уловила до боли знакомый запах камеры.
Тюремный опер, с плохо скрываемым интересом разглядев ее с ног до головы, удалился из кабинета, предупредив, чтобы она не выходила в коридор.
Она сидела одна в кабинете, с замиранием сердца ожидая появления мужа. Теперь ближайшие десять лет для него пройдут в таких, а может быть, в еще более мрачных и унылых местах. Ее ум отказывался понимать, какое надо иметь терпение, чтобы выдержать такую обстановку не то что десятилетие, а день, неделю, месяц от силы…
Гулкие шаги в коридоре отвлекли ее от грустных размышлений. Дверь открылась, и в кабинет зашел Смирнов в сопровождении Артемьева. Увидев жену, он воскликнул:
– Люда!
Она шагнула навстречу и попала в его крепкие объятия. Забыв обо всем, они впились губами друг в друга, пока не услышали покашливания тюремного опера.
– Немного отвлекитесь. Я вас проинструктирую.
Мила смущенно отпрянула от мужа. Артемьев вытащил из встроенного шкафа одеяло и простыню, бросил на узкий диван, пояснив:
– Диван раскладывается.
Далее он достал из того же шкафа электрочайник.
– Можете заварить себе чай. Следите, чтобы не перекипела вода, а то устроите мне пожар. Можете смотреть телевизор, хотя зачем он вам? Я вас закрою снаружи, будут стучаться – никому не отвечайте.
Закончив с инструктажем, он посмотрел на часы.
– Сейчас время двенадцать. Я даю вам… – Артемьев призадумался и объявил: – Два часа.
Прежде чем выйти из кабинета, он еще раз бросил взгляд на милое лицо, стройный стан девушки и, немного подумав, с доброй усмешкой обронил, добавив время свидания:
– Я приду ровно в три, к этому времени вы должны быть одеты и готовы.
Когда за работником изолятора закрылась дверь, Смирнов вновь бросился с объятиями к своей любимой. Он, засунув руки под кофту жены, погладил ее по спине и дрожащими пальцами пытался безуспешно расстегнуть бюстгальтер. Если он это раньше проделывал одним мановением, сейчас руки его, огрубевшие в камерном быту, никак не могли разобраться в застежке волнующего женского туалета. Она мягко убрала его руки от себя и шепнула:
– Я сама. Потуши свет.
Смирнов задернул штору, выключил свет, но одна лампа в металлической решетке продолжала гореть, тускло освещая помещение. Он стал искать второй выключатель, но, не обнаружив его, решил, что лампа выключается со стороны коридора. Унимая внутреннюю дрожь, он разложил диван и застелил его простыней. Закончив с делом, Смирнов повернулся к жене и пошатнулся от внезапно прилившей к голове крови – перед ним предстала она в совершенно нагом виде. Ее прекрасное тело белело в полумраке кабинета соблазнительными формами, излучая неодолимое желание близости.
– Какая же ты, Людочка! – восхищенно выдохнул Смирнов и, подойдя к ней, упал на колени, прижавшись головой к груди. – Любовь моя, я так скучал по тебе!
Когда они очнулись, вырвавшись из плена страстной любви, Смирнов взглянул на часы и ахнул:
– Осталось полчаса! Почему, ну почему время летит так быстро?! Остановись же, замедлись, проклятое!
Они быстро оделись, Смирнов убрал простыню, собрал диван.
– Я сейчас приготовлю поесть, – сказала Мила, взяв в руку сумку с передачей. – А ты поставь чайник.
– Не надо, я все возьму в камеру, и там поедим с ребятами, – отказался он от предложения жены и притянул ее к себе. – Люда, иди ко мне, я так соскучился по тебе. Посидим, поговорим.
Мила опустила сумку на пол и села мужу на колени. Тот, уткнувшись носом в ее волосы, тихо проговорил:
– Люда, это наше последнее свидание. Я тебя больше не увижу.
– Почему так говоришь? – удивленно вскинула она голову. – Я к тебе и в Иркутск буду приезжать.
– Нет, этого не случится.
– Почему же?
– Ты слишком красива, чтобы меня ждать десять лет.
– Эдик, что ты говоришь-то? Ты мне не веришь?
– Нет, верю. Но десять лет – слишком долгий срок.
– Но тебе тогда будет всего сорок лет. Для мужчины это не возраст, самый расцвет сил.
– Какой расцвет?! Это на зоне-то расцвет? – горько усмехнулся Смирнов. – Люда, Людочка моя любимая, годы, проведенные с тобой, самые лучшие годы в моей жизни. Я ни на что не променяю это время.
– Эдик, мне не нравится то, что ты сейчас говоришь. Действительно, как будто прощаешься со мной. Ты что, разлюбил меня?
– Да, нашел здесь зэчку, – горько сыронизировал Смирнов и, поцеловав жену в щеку, прошептал на ухо: – Тебя разлюбить невозможно, второй такой нет на свете.
– Так в чем дело?..
Она не успела договорить. Послышался звук открывающейся двери, Мила быстро вскочила с колен мужа и стала перед зеркалом поправлять волосы.
Зашел Артемьев, опять же с доброй усмешкой смерил взглядом Милу и поинтересовался:
– Ну как, молодые? Все ли у вас в порядке?
– Спасибо! – улыбнулась тюремному оперу Мила. – Все у нас нормально.
– Тогда вызываю конвоира.
Когда появился конвой, прежде чем выйти из кабинета, Смирнов крепко обнял Милу и прошептал:
– Прощай, любимая.
У нее навернулись слезы, она, еле сдерживая рыдания, произнесла:
– До встречи, любимый.
Артемьев проводил Милу до контрольно-пропускного пункта и, глядя ей в глаза, сообщил:
– Автобусная остановка тут недалеко. Если вы не запомнили, меня зовут Семен. Я всегда к вашим услугам.
С этими словами он сунул ей в руку клочок бумаги.
Мила, выйдя из изолятора, раскрыла бумагу и прочитала записку с довольно прозрачным намеком: «Телефон 424141, звоните в любое время. Семен».
Она усмехнулась и скинула письмо в урну для мусора.
Прошла неделя. Как-то раз Мила пришла с работы и готовила ужин, в это время зазвонил телефон. Она взяла трубку и услышала голос Щукина:
– Людмила Алексеевна, крепитесь. Эдуард в изоляторе покончил жизнь самоубийством.
Мила, ничего не говоря, опустилась на пол и долго сидела в прострации. Она слышала, что из трубки доносится голос Щукина, который пытался с ней говорить. Так она просидела довольно долго. Начальник угрозыска давно уже отключился, были слышны прерывистые сигналы телефона. Мила встала, положила трубку на место и легла на диван. Она не плакала. Плачут, когда несчастье приходит внезапно, а когда его ждешь постоянно, плачет невидимыми слезами душа человека. На последней встрече с мужем в изоляторе она предчувствовала какую-то беду, и это предчувствие не покидало ее до сегодняшнего вечера, превратившись в страшную реальность. Она вспомнила последние слова мужа и сделала вывод, что он уже тогда решился на отчаянный шаг, чтобы расстаться с жизнью.
Повторно зазвонил телефон. Это был Щукин.
– Людмила Алексеевна, почему бросили трубку? Вам плохо?
– Нет, все нормально. Николай Орестович, как это произошло?
– Он повесился в камере. Дождался, когда всех выведут на прогулку, а он отказался, ссылаясь на боли в спине, и повесился.
– Где он сейчас?
– В морге.
– А похоронить его я смогу? Мне выдадут его?
– Да, выдадут. Мы поможем вам с похоронами.
Через минут десять телефон зазвонил вновь:
– Людмила Алексеевна, это звонит Семен из изолятора. Извините, я взял ваш номер телефона у Щукина. Смирнов оставил предсмертную записку, ее изъял следователь, но я снял копию. Вам завезти?
– А вам удобно? Далеко же…
– Я все равно еду в город, по пути заеду.
– Хорошо, жду.
Артемьев, передав записку Миле, потоптался в прихожей, очевидно, ожидая приглашения в квартиру, но, не дождавшись, проговорил:
– До свидания, Людмила Алексеевна. Если что, звоните.
Закрыв за поздним визитером дверь, Мила дрожащими пальцами развернула письмо и, вытирая катившиеся по щекам слезы, прочитала:
«Дорогая моя, милая, любимая! Я ухожу из этой жизни, будучи не в силах пережить горечь расставания с тобой. Любовь моя к тебе настолько сильна и безгранична, что я даже не знаю, как ее выразить словами. Здесь, в камере, я долго думал о тебе, о дочери, о нашей семье и сделал для себя неприятное открытие – на чужом несчастье счастье построить невозможно. Несмотря на это, если бы мне дали возможность начать все с того момента, когда в Сочи я впервые увидел девушку небесной красоты, я бы все равно выбрал тебя, потому что с тобой связаны все самые лучшие годы моей короткой жизни. Прощай, любимая».
Мила уронила записку на пол и, упав на диван, проплакала всю ночь.
Через два дня состоялись похороны. На прощании народу было мало. Из отдела милиции пришли три оперативника, которые в разное время работали вместе с покойным. Мимоходом заскочил и Щукин, который, сказав доброе слово про усопшего, выпил рюмку водки и удалился по своим делам.
Вот так закончилась жизнь в общем-то неплохого сыщика. Правильно ли он поступил в этой жизни, не нам судить да рядить. Любовь – она штука такая, тут советчики не требуются.