Телеграмму отстучали, что-то про бабушкин юбилей и прочую глупость, на имя Сидоровой Анны Ивановны. А на следующий день весь личный состав был рассредоточен по вокзалу. Кто с газеткой, кто с рюкзаком, кто в панаме, кто в куртке, кто с пирожком, кто с чемоданом. В пять часов на платформе появился полковник, этакий благообразный гражданин средних лет, в светлом плаще и с журналом «Советский экран» в руке.
Жора сидел поодаль на скамье, обняв стоящий на коленях рюкзак, и, сосредоточенно хмурясь, глядел на маленькую шахматную доску, стоящую поверх рюкзака. Жора «решал» шахматную задачу. Так он сам для себя придумал. Но любопытство и волнение то и дело заставляли его отрывать взгляд от доски и пытливо оглядывать платформу.
«А с другой стороны, что тут такого? — сам себя утешал Жорка. — Может, он девушку ждет?»
Стрелки приближались к роковой отметке, напряжение на платформе, словно окутанной невидимой сетью взглядов, мыслей, эмоций, все больше накалялось, Жоре даже стало казаться, что температура воздуха повысилась. Он то и дело дергал ворот спортивного свитера.
Ровно в семнадцать часов на вокзал прибыла электричка из Белоострова, жиденький поток пассажиров потянулся из вагонов.
— Добрый вечер. Я от Анны Ивановны с поклоном, — услышал полковник тихий приятный голос и, резко обернувшись, увидел перед собой Пифагора.
— Приветствую, Валерий Эммануилович, — подхватив Пифагора под руку, не менее вежливо и любезно ответил полковник.
— Простите, мне кажется, произошла ошибка, — тут же поменял тон Пифагор, стараясь выбраться из рук полковника.
— Никакой ошибки, Валерий Эммануилович. Неужели вы меня не припоминаете? А ведь мы с вами встречались лет этак двадцать назад.
— Простите, но вы ошиблись, — останавливаясь посреди платформы, категорично возразил Пифагор.
Но сотрудники уголовного розыска уже стекались к ним со всех сторон, оттесняя их от спешащих к выходу с вокзала пассажиров.
Когда ровно в пять часов электричка из Белоострова остановилась возле платформы, Жорка совсем забыл о маскировке, а вместо этого азартно, с горящими сыщицким задором глазами стал просеивать толпу, потянувшуюся на перрон, и все равно едва не пропустил Пифагора, а заметил его лишь, когда полковник прихватил под ручку какого-то гражданина. Гражданин стал выворачиваться, что-то настойчиво втолковывая полковнику, и Жорка с безмерным удивлением узнал в нем… Алексея Николаевича, того самого, с собачкой, что утром у Никольского выслеживал!
— Так, где ты его откопал, ухажера этого? — спеша по перрону, вслед за задержанным к служебным машинам, нервно переспрашивал капитан Бирюков.
— Ну, я же вам говорю. Бывшая соседка рассказала. А вчера с утра я специально ездил следить за ним. — В третий раз втолковывал капитану свою историю Жора.
— А мне почему не доложил?
— А что докладывать? Я же только адрес и фамилию успел выяснить, а какой с этого толк, у нее куча знакомых и коллег, мы же всех не задерживаем.
— Ладно. Значит, как его зовут?
— Селезнев Алексей Николаевич. Проживает на Римского-Корсакова, дом… Забыл. Но у меня записан и дом, и квартира.
— Ох, Тарасов, быть тебе в угро после окончания университета, лично на тебя заявку составлю, чтобы к нам распределили, и попробуй отвертеться, — пригрозил капитан, без всякой шутливости, и Жорка, спешащий за ним по пятам, расплылся в довольной улыбке.
Капитан, насколько успел заметить Жорка, трепаться не любил, а значит, точно его к себе заберет!
— Присаживайтесь, Валерий Эммануилович, — пригласил полковник Беляев входящего в кабинет Пифагора.
— Благодарю вас, но вынужден настаивать, чтобы этот бессмысленный фарс закончился. Я, кажется, ясно и четко заявил, что моя фамилия не Константинов, меня зовут не Валерий Эммануилович. И, кстати, вот мои документы, — доставая из внутреннего кармана пиджака паспорт, сердито заявил задержанный.
— Паспорт. Ну, надо же. Селезнев Алексей Николаевич, — раскрывая документ, прочитал полковник. — Что ж, любопытно. Сергей Владимирович, передайте паспорт на экспертизу. И пригласите криминалиста, надо снять отпечатки пальцев у гражданина Селезнева для установления его личности. А стоит ли, Валерий Эммануилович? — обернулся к задержанному полковник. — Может, мы избавим друг друга от этой ненужной суеты? К тому же вопрос, по которому вас сюда доставили, возможно, и не стоит таких хлопот.
— Не понимаю, о чем вы говорите, — нахохлился Селезнев-Константинов.
— Послушайте, Валерий Эммануилович, или если вам больше нравится, Алексей Николаевич, ведь вы же умный человек, опытный, юридически подкованный, так к чему нам эти сложности? Ведь вы же понимаете, что личность мы вашу все равно установим, к чему тратить наше с вами общее время? — почти ласково уговаривал полковник, складывалось ощущение, что он питает к задержанному какие-то особенно теплые чувства.
— Ну, хорошо, предположим, я повторюсь, предположим, я был бы тем человеком, за кого вы меня принимаете, — словно через силу, после длительного раздумья, проговорил Селезнев-Константинов. — Что вам от меня нужно?
— Ну, вот, приятно иметь дело с умным человеком, — улыбнулся полковник. — Так вот, вы нам понадобились в связи с расследованием обстоятельств гибели Геннадия Олеговича Полушевича. Знаком вам такой?
— Нет, — ровным голосом ответил задержанный.
— Что ж, вполне возможно, вы не успели с ним близко познакомиться, но! Двадцать седьмого апреля вы встречались с ним на Финляндском вокзале. Вот его фото, вот ваша телеграмма. Припоминаете?
— Прежде чем мы перейдем к моим воспоминаниям, я бы хотел понять, что случилось с молодым человеком и какие ко мне в этой связи могут быть вопросы? — не спеша брать в руки фото, спросил осторожный Алексей Николаевич.
— Рано утром двадцать восьмого апреля тело гражданина Полушевича было выловлено из Невы. Явных следов насильственной смерти на теле обнаружено не было, в данный момент ведется проверка обстоятельств его гибели, — пояснил полковник.
Жора, которому разрешили присутствовать на допросе, очень волновался в своем углу, боясь, как бы полковник не сообщил преступнику лишней информации и как бы этот самый преступник не выкрутился из крепкой хватки правосудия.
— Ну, хорошо, давайте побеседуем. Предположим, что я действительно встречался с неким молодым человеком на вокзале именно двадцать седьмого числа.
— Зачем он просил вас о встрече?
— Ну, скажем так, у меня есть кое-какие сбережения, и иногда я помогаю людям, остро нуждающимся в средствах. Одалживаю деньги, так сказать.
— А не боитесь, что не вернут? — встрял не к месту в разговор Саня Шубин, за что полковник одарил его таким многообещающим взглядом, что Саня мгновенно замолк, покрывшись нездоровыми красными пятнами. А капитан Бирюков показал ему вдобавок увесистый кулак, обещая нагоняй со своей стороны.
— Я имею дело только с порядочными людьми, которые обращаются ко мне по рекомендации, — тем не менее удостоил Саню ответом задержанный.
— Значит, Полушевич к вам тоже обратился по рекомендации?
— Совершенно верно.
— Могу я поинтересоваться, кто именно рекомендовал ему обратиться к вам?
— Этот человек не имеет к интересующей вас истории никакого отношения.
— Хорошо, — не стал настаивать полковник. — Значит, Геннадий Полушевич хотел занять у вас денег?
— Да.
— О какой сумме шла речь?
— О достаточно крупной, — дал очередной размытый ответ Селезнев-Константинов, но, взглянув на полковника, добавил: — Он хотел занять десять тысяч.
— Немаленькая сумма, неужели вы были готовы ссудить ее без залога? — с сомнением уточнил полковник.
— Нет. Такую сумму я могу ссудить только под залог.
— И он его принес?
— Да.
— Значит, деньги вы Полушевичу одолжили? — Каждое слово из задержанного приходилось тянуть клещами.
— Нет.
— Почему же?
— Меня не устроил его залог.
— Он был не достаточно солидным? — в очередной раз уточнил полковник и, взглянув на задержанного, горячо добавил: — Послушайте, Константинов или Селезнев, как вам больше нравится? Мне надоело вытаскивать из вас каждое слово, коли вы уж начали разговор, так будьте откровенны и извольте изложить всю историю без понуканий, или мы пойдем по пути установления вашей сомнительной личности, и уж как минимум подделку документов я вам точно обещаю. А теперь я слушаю, — последняя фраза прозвучала резко и требовательно, как приказ. И, кажется, подействовала.
— Ну, хорошо, — поджав губы, согласился Пифагор. — Я расскажу. Я не знал этого человека, Полушевича. Он назначил встречу, я приехал, он попросил денег взаймы и показал мне залог. Я узнал эту вещь и отказался ссужать ему деньги. Он кипятился, настаивал, объяснял ситуацию, в которую попал, но помочь ему я не мог, а другого залога у него не было.
— Что это был за залог?
— Старинный перстень с крупным голубым карбункулом. Очень ценный.
— Почему же вы отказались его взять?
— История долгая, — откидываясь на спинку стула, проговорил Пифагор, а после секундной паузы, словно решившись на что-то, продолжил: — Но уж коли у нас с вами пошел такой откровенный разговор, я расскажу вам ее. Пожалуй, расскажу.
— Мой отец был кадровым военным, еще до войны был у него старший товарищ и командир генерал Щербатов. До войны мы жили в одном доме, дружили семьями. Был у Щербатовых сын Николай, постарше меня, дружили мы с ним, точнее, был он мне вроде старшего брата, опекал, защищал, уму-разуму учил.
Семья моего друга происходила из старинного дворянского рода графов Щербатовых, сейчас об этом модно сообщать тихим шепотом по секрету. А в те времена за такое родство могли без разговоров к стенке поставить, но Николай мне доверился. Однажды я был у него в гостях и увидел старинную шкатулку, большая такая, серебряная, с яркими эмалевыми медальонами. Николай показал мне ее, а потом нажал на скрытую пружину, верхний медальон на шкатулке открылся, как крышечка, а под ним оказался тайник. В нем лежал большой старинный перстень с огромным голубым камнем. Даже я, будучи тогда мальчишкой несмышленым, понял, что перстень очень старинный. Николай тогда рассказал, что перстень принадлежал его прапрапрабабке княгине Голициной. Той самой, с которой Пушкин писал Пиковую даму. В повести Пушкин все выдумал, точнее, выдумал про три карты, а секрет старой княгини был не в картах, а в этом самом перстне. Его княгине подарил известный в ту пору в Европе авантюрист и алхимик Сен-Жермен. По словам Николая, перстень приносил удачу, в том числе в карточной игре, но использовать его можно было не более трех раз. Княгине это удалось, а вот прочие, кто пытался им воспользоваться, ее любовники, внук, кузен, не справились с искушением и трагически погибли. Каждый раз княгиня возвращала себе перстень, снимая его с мертвой руки.