Кестрель понимала: вполне возможно, что так оно и есть. Он помнила неподдельный ужас на лице Арина в ту секунду, когда он увидел ее на полу. Никто бы не смог так хорошо притвориться. И сейчас он смотрел так, будто вместе с ней пережил произошедшее.
— Поверь мне, Кестрель.
Она верила и в то же время нет. Арин снял с кольца два ключа и протянул их Кестрель.
— Они от твоих покоев. Оставь себе.
Металл тускло блеснул в ее ладони. Один ключ она знала. А вот второй…
— Это от двери в саду?
— Да, но… — Арин отвел взгляд, — тебе он вряд ли пригодится.
Кестрель и раньше догадывалась, что Арин живет в западном крыле, где, должно быть, находились комнаты его отца, в то время как она жила в покоях матери. Но лишь теперь она поняла, для чего нужны эти два сада: через них муж и жена могли ходить друг к другу незаметно для всех.
Кестрель встала вслед за Арином. Корчиться на полу она больше не желала.
— Кестрель… — Арину явно не хотелось задавать этот вопрос. — Ты сильно ранена?
— Как видишь. — Глаз уже начал опухать, а на щеке осталась ссадина. — Лицо. Это все.
— Я мог бы убить его тысячу раз, и все равно этого было бы мало.
Она посмотрела на тело Плута. Кровь уже начала впитываться в ковер.
— Надеюсь, кто-нибудь это уберет. Потому что я не стану. Я тебе не рабыня.
— Конечно нет, Кестрель.
— Я бы поверила, если бы ты отдал мне всю связку ключей.
Уголок его губ дернулся.
— Нет уж, тогда ты решишь, что я глуп, и совсем перестанешь меня уважать.
Когда стемнело, Кестрель вышла в сад и открыла дверь в стене. В саду Арина, окруженном гладкими стенами, тоже не росли цветы. На лоджии было темно, но коридор, который вел в покои, походил на сверкающий туннель. Где-то там, в освещенных комнатах, среди смутных силуэтов двигалась длинная тень.
Арин не спал.
Кестрель скользнула обратно в свой сад и заперла дверь. Дрожь, охватившая ее днем после случившегося, вернулась. Она пошла в сад, мечтая о побеге, но, увидев тень Арина, поняла, что на самом деле просто искала его общества. Ей было страшно одной.
Кестрель принялась мерить шагами сад. Галька разлеталась у нее под ногами.
Если она не будет останавливаться, то, может, забудет, как Плут навалился на нее всем своим весом, дал пощечину и то мгновение, когда она поняла, что ничего не может поделать. За нее все сделал Арин.
Позже он взвалил труп на плечо, куда-то унес и пропитанный кровью ковер тоже убрал. Наверное, он хотел починить и выбитую дверь, которая едва держалась на петлях, но Кестрель велела ему уйти.
Арин постепенно превращался в человека вроде тех, каких всегда ставил в пример ее отец: безжалостного, способного принять решение, привести его в исполнение и пойти дальше не оглядываясь. Кестрель подумала, что Арин стал ее собственном отражением, точнее, отражением той, кем она должна была стать.
Дочь генерала Траяна не оказалась бы в таком положении. Она бы не испугалась.
Кестрель споткнулась о камень и, внезапно услышав какой-то звук, замерла, не сразу поняв, что это такое. Чистый, глубокий, прекрасный звук. Она подождала, и он раздался снова.
Песня. Она лилась как древесный сок, что стекает по коре золотыми капельками. Потом, словно освободившись от оков, зазвучал и взмыл над стенами сада голос Арина. Он коснулся страха, заполнившего грудь Кестрель, и вытеснил его. Это была колыбельная. Кестрель вспомнила, как в детстве слушала пение Энай перед сном.
Наверное, он увидел ее в саду или услышал ее беспокойные шаги. Как он догадался, что ей нужно утешение? Как понял, что, когда их разделяет каменная стена, ей легче всего будет принять именно такое?
Когда песня затихла и все вокруг окутала ночная тишина, тоже похожая на музыку, Кестрель перестала бояться и поверила Арину. Он готов ждать по ту сторону стены целую вечность, если будет нужно.
Когда Кестрель ушла в комнаты, то унесла его песню с собой. Она, точно свеча, освещала ей путь и оберегала во сне.
Арин проснулся. Музыка по-прежнему рвалась из груди.
Потом он вспомнил, что убил своего друга и оставил гэррани без предводителя. Попытавшись найти в себе хоть крупицу раскаяния, он ничего не почувствовал, только глухое эхо остывшего гнева.
Он встал и умылся, пригладил волосы. Лицо, которое смотрело на него из зеркала, показалось ему незнакомым.
Арин аккуратно оделся и пошел осматривать свои владения.
Люди в коридорах поглядывали на него с осторожностью. Среди них встречались и бывшие рабы Айрекса, и те, кто служил здесь еще при родителях Арина. Все они продолжили жить как раньше. Когда Арин заверил их, что они больше не обязаны работать, те лишь ответили, что предпочитают убираться и готовить, а не воевать. Платить им пока не нужно, они подождут.
В доме Арина жили и другие гэррани — повстанцы, которые все больше походили на хорошо обученных солдат. Они тоже косились на Арина, но ничего не сказали о трупе, который он вчера вынес и закопал недалеко от дома.
Молчание раздражало.
Арин прошел мимо открытой двери библиотеки, потом остановился и вернулся. Он распахнул дверь, чтобы получше видеть Кестрель.
В камине горел огонь, и в комнате было тепло. Кестрель ходила вдоль полок, будто у себя дома. Арин всей душой желал, чтобы так оно и было. По-прежнему стоя спиной к нему, она положила палец на корешок книги и потянула ее на себя.
Потом, будто почувствовав его присутствие, она толкнула книгу обратно и повернулась. Ссадина на ее щеке подсохла и затянулась. Веко еще больше распухло и не открывалось, но второй глаз смотрел на него изучающе. Ее вид потряс Арина сильнее, чем он ожидал.
— Не говори своим людям, за что ты убил Плута, — посоветовала она. — Это никому не понравится.
— Мне все равно, что обо мне подумают. Они должны знать, что случилось.
— Не тебе об этом рассказывать.
В очаге громко затрещало полено.
— Ты права, — согласился Арин, — но не могу же я им солгать.
— Тогда ничего не говори.
— Меня станут спрашивать. Мне придется отвечать перед нашим новым предводителем, хотя я не представляю, кто сможет занять место Плута…
— Ты. Это же очевидно.
Он покачал головой.
Кестрель пожала плечом и снова повернулась к полкам.
— Кестрель, я не о политике пришел поговорить.
Ее рука дрогнула, и она торопливо провела ею по корешкам, надеясь это скрыть.
Арин не знал, что изменилось между ними после прошлой ночи и в какую сторону.
— Прости меня, — сказал он. — За то, что так долго позволял Плуту угрожать тебе. Ты заперта здесь по моей вине. Из-за меня ты оказалась в таком положении. Прости меня, пожалуйста.
Ее пальцы замерли — тонкие, сильные, неподвижные.
Набравшись смелости, Арин коснулся их, и Кестрель впервые не убрала руку.
37
Она оказалась права. Гэррани сразу же признали Арина своим новым предводителем, то ли потому, что всегда им восхищались, то ли потому, что им пришлась по душе жестокость Плута и они решили, будто Арин, расправившись с ним, продемонстрировал еще большую свирепость.
Соображал он уж точно лучше, чем Плут. Земли полуострова постепенно переходили под власть гэррани. Вооруженные отряды захватывали фермы одну за другой. Воды и пищи в городе теперь хватило бы на год осады — по крайней мере, так сказали стражники, чей разговор подслушала Кестрель.
— Как ты вообще надеешься выдержать осаду? — спросила она у Арина как-то раз. В последнее время он редко бывал дома, руководя вылазками за город. Но в этот раз Кестрель довелось обедать с ним с столовой. За столом ей никогда не давали ножа.
По ночам она вспоминала песню Арина. Но днем трудно было отвлечься от печальной правды. Отсутствие ножа. Охрана у всех выходов из дома, даже возле окон первого этажа. Стражники всегда с опаской поглядывали на нее. У Кестрель было два ключа, и это лишь в очередной раз доказывало, что она остается привилегированной пленницей.
Неужели ей так и придется медленно копить ключи, в которых теперь измеряется ее свобода?
А когда отец вернется с войском — она понимала, что это неизбежно, — что тогда? Кестрель представила, как станет предательницей и будет помогать гэррани советами. Нет, она не сможет. Даже при том, что Арин борется за правое дело, даже при том, что Кестрель наконец-то позволила себе это осознать. Она все равно не сможет пойти против отца.
— Какое-то время мы продержимся, — ответил Арин. — Стены у города крепкие. Их ведь валорианцы строили.
— А значит, им известно, как эти стены разрушить.
Арин повертел стакан в руках, задумчиво глядя на воду, которая оставалась на дне.
— Хочешь, поспорим? У меня как раз есть спички. Говорят, из них получаются отличные ставки. — Он улыбнулся.
— Только если играешь в «Зуб и жало».
— Так вот представь: мы играем, и я все поднимаю и поднимаю ставку. Когда она станет слишком высока и страшно будет проиграть, что ты сделаешь? Возможно, откажешься играть дальше. У нас сейчас только одна надежда — показать валорианцам, что за Гэрран придется слишком дорого заплатить. Империя не захочет вести тяжелую длительную осаду, когда ей так нужны войска на востоке. Пусть поймут, что им придется заново отвоевывать каждую ферму, теряя деньги и жизни солдат. В какой-то момент империя просто решит, что оно того не стоит.
Кестрель покачала головой.
— Не решит. За Гэрран император заплатит любую цену.
Арин взглянул на нее, положив руки на стол. У него тоже не было ножа. Кестрель понимала: он не хотел, чтобы она чувствовала, будто ей не доверяют. Но полное отсутствие ножей лишь усиливало это впечатление.
— У тебя пуговица оторвалась, — вдруг сказал Арин.
— Что?
Он протянул руку и прикоснулся к ее рукаву в районе запястья, где виднелся открытый шов. Арин провел кончиком пальца по оборванной нити.
Все мысли вылетели у Кестрель из головы.
— Почему ты не пришьешь новую?