– То, что вы говорите, Маркхэм, верно, – заметил Вэнс. – Но Спроут никак не подходит для этой преступной вакханалии. Он слишком тщательно все обдумывает, слишком осторожен и в душе крайне консервативен. Он заколет врага, если будет уверен в полнейшей безнаказанности, но ему не хватит мужества, воображения и стойкости, чтобы спланировать жестокую расправу. Он слишком стар – слишком… Ну, конечно!
Вэнс наклонился вперед и решительно стукнул рукой по столу.
– Вот что постоянно ускользало от меня! Энергия жизни! За этими преступлениями – огромная, гибкая, самоуверенная энергия жизни: крайняя жестокость в сочетании с отвагой и дерзостью, неустрашимый и безрассудный эгоизм, непоколебимая вера в собственные силы. Признаки молодости с ее амбициями и предприимчивостью, которая не задумывается о цене и опасности… Нет. Куда уж Спроуту…
Моран беспокойно пошевелился в кресле и повернулся к сержанту.
– Кого вы послали в Атлантик-Сити следить за Сибеллой?
– Гилфойла и Мэллори, двух наших лучших ребят. – Хис улыбнулся с жестоким удовлетворением. – Никуда она не денется. И ничего такого не выкинет[88].
– А доктора Вонблона вы, случайно, своим вниманием не охватили? – небрежно спросил Вэнс.
Хис снова ответил лукавой улыбкой.
– За ним «хвост» со дня смерти Рекса.
Вэнс посмотрел на него с восхищением.
– Я определенно становлюсь вашим поклонником, сержант, – вполне искренне, несмотря на шутливый тон, сказал он.
О’Брайен задумчиво склонился над столом, стряхнул пепел с сигары и перевел угрюмый взгляд на окружного прокурора.
– А что вы наплели газетам, мистер Маркхэм? Вы намекали, что старуха сама приняла стрихнин. Это утка, или на самом деле есть какие-то доказательства?
– Боюсь, никаких, инспектор, – ответил Маркхэм с искренним сожалением. – Эта теория никак не согласуется с отравлением Ады, да и со всеми остальными фактами, если на то пошло.
– А я вот не уверен. Моран сказал, что вы подозревали старую даму в симуляции паралича. – О’Брайен пошевелился и вытянул в сторону Маркхэма короткий толстый палец. – А что, если она убила троих детей, украла две дозы яда, для двух остающихся в живых дочерей, затем дала младшей морфий, и оставалась всего одна доза… – Он замолчал и многозначительно прищурился.
– Понимаю, – сказал Маркхэм. – То есть она не рассчитывала, что под рукой окажется врач и спасет Аду, и, потерпев неудачу, решила, что игра окончена, и сама приняла стрихнин.
– Вот именно! – О’Брайен стукнул кулаком по столу. – Вполне логично. И главное, это значит, что дело раскрыто, понимаете?
– Теория, безусловно, логичная, – тихо протянул в ответ Вэнс. – И все же факты укладываются в нее слишком хорошо. Этакая идеальная версия, которая сразу приходит на ум, словно ее подготовили специально для нас. Мне представляется, что кто-то хочет убедить следствие в этой логичной и разумной теории. Вообще-то, инспектор, миссис Грин была, может, и жестокой, но отнюдь не склонной к суициду.
Пока Вэнс говорил, Хис вышел из комнаты. Несколько минут спустя он вернулся и прервал пространную сердитую речь О’Брайена в защиту версии самоубийства.
– Спорить больше не о чем. Я только что говорил по телефону с доктором Доремусом. Он закончил вскрытие: мышцы старой дамы совершенно иссохли и одряхлели, у нее не было ни малейшего шанса даже пошевелить ногами, не то что ходить на них.
Первым оправился от изумления Моран.
– Господи боже! Кого же тогда видела в передней Ада?
– В том-то и вопрос! – быстро сказал Вэнс, сдерживая растущее возбуждение. – Если б только знать! Человек, который ночь за ночью читал при свечах в библиотеке странные книги, – ключ к разгадке. Даже если он не убийца…
– Но Ада была так уверена, – возразил Маркхэм растерянно.
– Вряд ли в данных обстоятельствах можно ее винить, – ответил Вэнс. – Это дитя пережило кошмар, и ее состояние не вполне нормально. Кроме того, она, возможно, подозревала свою мать. И если так, то совершенно естественно, что она приняла таинственную фигуру в темной передней за объект своего страха. Весьма часто человек под влиянием испуга искажает реальность, проецируя на нее доминирующий умственный образ.
– Хотите сказать, – спросил Хис, – что она видела кого-то еще и вообразила, будто это ее мать, потому что много думала о старухе?
– Вполне возможно.
– А как же восточная шаль? – возразил Маркхэм. – Ада могла обознаться, но она абсолютно уверена, что видела именно эту шаль.
Вэнс озадаченно кивнул.
– Хороший аргумент. Надеюсь, он станет нитью Ариадны, которая выведет нас из критского лабиринта. Про шаль нужно разузнать подробнее.
Хис тем временем достал блокнот и с хмурой сосредоточенностью листал страницы.
– И не забывайте, мистер Вэнс, – произнес он, не глядя, – про диаграмму, которую Ада нашла в передней у двери библиотеки. Возможно, человек в шали ее обронил и пришел искать, а Ада его спугнула.
– Но тот, кто убил Рекса, – заметил Маркхэм, – забрал и конверт, и, следовательно, у него больше нет причин беспокоиться.
– Наверное, так, – нехотя признал Хис.
– Рассуждать об этом нет смысла, – заметил Вэнс. – Дело слишком сложное, чтобы его можно было распутать, ковыряясь в деталях. Мы должны по возможности установить, кого в ту ночь видела Ада. Тогда перед нами откроется ключевая линия расследования.
– А как мы это выясним, – вмешался О’Брайен, – если Ада единственная, кто видел ту женщину в шали миссис Грин?
– Вы сами ответили на вопрос, инспектор. Нужно поговорить с Адой и попытаться нейтрализовать действие ее страхов. Когда мы объясним, что это не могла быть ее мать, девушка, возможно, что-то вспомнит.
На том и порешили. Когда совещание закончилось, О’Брайен уехал, а мы поужинали в клубе и в половине девятого отправились в особняк.
Ада и кухарка были одни в гостиной. Девушка сидела у камина с перевернутыми обложкой вверх «Сказками братьев Гримм» на коленях, а миссис Маннхайм с ворохом штопки помещалась на стуле у двери. Любопытное зрелище, если учесть строгое соблюдение приличий в доме, и я невольно задумался о том, как страх и несчастья неизбежно стирают социальные различия.
Когда мы вошли, миссис Маннхайм встала и, взяв шитье, хотела уйти. Но Вэнс сделал ей знак остаться, и она без единого звука села.
– Мы снова беспокоим вас, Ада, – начал Вэнс. – Однако вы практически единственная, кто способен нам помочь. – Он ободряюще улыбнулся и мягко продолжил: – Давайте поговорим о том, что вы рассказали нам позавчера вечером…
Она широко открыла глаза и молча ждала в каком-то испуге.
– Вы думаете, что видели мать…
– Но я и видела, видела!
Вэнс покачал головой.
– Нет, ваша мать не могла ходить, Ада. Миссис Грин на самом деле была парализована и беспомощна.
– Тогда… я не понимаю. – В голосе девушки звучало не просто замешательство, а ужас и тревога, как бывает, когда в голову приходит страшная мысль. – Я слышала, как доктор Вонблон говорил маме, что сегодня утром приведет специалиста, чтобы ее осмотреть. Но ночью она умерла. Так откуда вы знаете? Нет, вы ошиблись. Я видела ее. Я знаю, что я ее видела.
Вэнс снова покачал головой.
– Доктор Оппенхаймер не осматривал вашу мать. Это сделал доктор Доремус. Сегодня. И он установил, что миссис Грин многие годы была не в состоянии пошевелиться.
– О! – слабо выдохнула девушка, словно утратив дар речи.
– И мы пришли сюда просить вас воскресить в памяти ту ночь. Может быть, вы вспомните какую-нибудь мелочь, которая окажется полезной. Вы видели фигуру при мерцающем свете спички и легко могли ошибиться.
– Я же была к ней совсем близко…
– В ту ночь, когда вы проснулись и почувствовали голод, вам снилась мать?
Ада слегка вздрогнула и ответила не сразу:
– Не знаю, она мне снилась постоянно с того первого дня, когда кто-то проник ко мне в комнату… Такие ужасные, пугающие сны.
– Этим может объясняться ваша ошибка. – Вэнс секунду помолчал, а затем спросил: – Вы точно помните, что видели на человеке в передней восточную шаль вашей матери?
– О да, – сказала она после легкого колебания. – Это было первое, что бросилось мне в глаза. А потом я увидела лицо…
Тут произошел поразительный, хотя и мелкий эпизод. Мы сидели спиной к кухарке и на какое-то время забыли о ее существовании. Вдруг у миссис Маннхайм вырвалось сдавленное рыдание, а корзинка для шитья упала на пол. Мы инстинктивно повернулись.
– Какая разница, кого она там видела? – спросила женщина безжизненным, монотонным голосом. – Может быть, меня.
– Чепуха, Гертруда, – быстро сказала Ада. – Это была не ты.
Вэнс озадаченно вглядывался в лицо женщины.
– Вы носите шаль миссис Грин, фрау Маннхайм?
– Конечно, нет, – перебила Ада.
– Или вы когда-нибудь ночью тайком читали в библиотеке?
Женщина мрачно подобрала штопку и снова погрузилась в угрюмое молчание. Вэнс секунду пристально ее изучал, а затем повернулся к Аде.
– Кто мог в ту ночь надеть шаль вашей матери?
– Н-не знаю, – пролепетала девушка дрожащими губами.
– Ну же, так не пойдет, – сурово произнес Вэнс. – Сейчас не время никого покрывать. Кто имел привычку носить эту шаль?
– Никто не имел привычки… – Она запнулась и умоляюще посмотрела на Вэнса, но тот был непреклонен.
– Тогда кто, кроме вашей матери, когда-либо ее надевал?
– Если бы это была Сибелла, я бы ее узнала…
– Сибелла? Она иногда брала шаль?
Ада нехотя кивнула.
– Очень редко. Ей… ей она очень нравилась… Ну зачем вы заставляете меня это говорить!
– И вы никогда не видели ее ни на ком другом?
– Нет. Никто ее не носил, кроме мамы и Сибеллы.
Вэнс попытался успокоить девушку ободряющей улыбкой.
– Видите? Все ваши страхи совершенно беспочвенны, – сказал он весело. – Вероятно, в ту ночь в передней вы видели сестру, но поскольку вам часто снились кошмары про мать, то вы решили, что это была она. В результате вы испугались, заперлись у себя и мучились. Как глупо, да?