– Вот как?
Бетрис была несколько ошарашена, хотя и не слишком сильно, с облегчением понял Кэсерил.
– Вот как… – повторила она.
Впав на несколько мгновений в задумчивое молчание, она смотрела на золотые поля, простиравшиеся за рекой вдоль уходящей к горизонту равнины. Урожай уже почти собрали. Бетрис прикусила нижнюю губу и посмотрела в глаза Кэсерилу с выражением глубокой озабоченности на лице.
– А вам не кажется… не кажется, – начала она, – что есть нечто странное и противоестественное в том, насколько цепко сорокалетний мужчина ухватился за рукав четырнадцатилетнего юноши?
– Просто за рукав юноши? Это действительно было бы странно. Но это рукав не просто юноши, а принца, рукав будущего короля, человека, который будет раздавать должности, блага, посылать на войну, казнить и миловать. Уверяю вас, если бы лорд Дондо отцепился от рукава принца, к нему сразу бы прицепилось человека три-четыре. Что тут важно, так это сама манера, сами формы…
Бетрис с отвращением поджала губы.
– Продажная девица! Какая гадость. А лорд Дондо… это то, что называют сводник?
– Есть более грубые и точные слова. Беда в том, что Тейдес еще даже не стоит на пороге мужской жизни, а мужчина, так или иначе, должен каким-то образом научиться…
– Разве для этого недостаточно брачной ночи? Мы все обязаны научиться этому именно тогда.
– Мужчины обычно… женятся позже, – начал было он, но осекся, поняв, что лучше ему не вести этих разговоров. К тому же не такой уж он и знаток этих дел – сам он был посвящен в них достаточно поздно. – У молодого мужчины обычно есть друг, брат или, в конце концов, отец, который мог бы объяснить… ну, как все происходит. Ну, с дамами. Только вот Дондо ди Джиронал на эту роль не подходит.
Бетрис нахмурилась.
– У Тейдеса никого нет, – покачала она головой. – Ну, может быть, за исключением короля Орико, который ему и как брат, и, в известной степени, заменяет отца.
Глаза их встретились, и Кэсерил понял, что ему совсем не обязательно вслух произносить: Но не в том смысле, в котором это необходимо.
Она же добавила, подумав:
– А ди Санду я и представить себе не могу…
Кэсерил усмехнулся.
– Бедный Тейдес! И я не могу представить ди Санду…
Поколебавшись мгновение, он добавил:
– Дурацкий возраст. Если бы Тейдес все это время жил при дворе, он бы привык к подобной атмосфере и на него это не произвело бы… особого впечатления. Или, наоборот, если бы приехал сюда уже более взрослым, с установившимся характером и сложившимися представлениями о жизни. Конечно, двор опасен для человека в любом возрасте – своими соблазнами, своей вкрадчивой привлекательностью. Тут есть от чего голову потерять, особенно если тебя сходу бросают в этот водоворот. И тем не менее, если Тейдесу суждено стать преемником Орико, нужно его к этому готовить. Чтобы умел разумно балансировать между удовольствиями придворной жизни и своими обязанностями монарха.
– Но кто же станет его готовить? Я не вижу никого… подходящего. Ди Санда пытается, отчаянно пытается, но…
– Но у него не хватает сил и средств, – закончил Кэсерил за Бетрис. – В этом и причина всех бед.
Нахмурившись, он напряженно думал.
– В замке провинкары, – продолжил он, – за всеми усилиями ди Санды стояли ее власть, сила и авторитет. Здесь, в Кардегоссе, эту роль должен был бы взять на себя король Орико; но ему на все наплевать, а потому ди Санда и бьется один на один с этими неподъемными проблемами.
– А при дворе… – задумчиво произнесла Бетрис, пытаясь оформить мысли, которые раньше не могли ее занимать, – разве при дворе нет некоего центра, допустим, человека, который…
Кэсерил вздохнул и сказал:
– Хорошо организованный двор всегда имеет этот центр – человека, который играет роль морального авторитета. Если это не король, тогда это королева. Одним словом, тот, кто – как наша провинкара – задает тон, поддерживает стандарты. Орико…
Он не хотел сказать слаб, не хотел сказать болен, но и нужного слова не нашел.
– …а королева Сара…
Сара вообще казалась Кэсерилу неким призраком, бледным и ускользающим, почти невидимым.
– …тоже ничего не далает. Кто остается? Канцлер ди Джиронал. Но он слишком поглощен заботами государства и даже не думает о том, чтобы как-то сдерживать своего брата. А, может, и не собирается делать это.
Глаза Бетрис пристально смотрели в его лицо.
– Вы хотите сказать, что канцлер поощряет Дондо?
Кэсерил тронул пальцем губы и едва слышно произнес:
– Помните шутку Умегата про зангрийских придворных ворон? А вы видели когда-нибудь, как пара ворон грабит чужие гнезда? Одна отвлекает родителей, а другая тащит яйца или птенцов.
И закончил – тоном сухим и безличным:
– К счастью, большинство местных придворных не так умны, как замковые вороны.
Бетрис тяжело вздохнула.
– Я даже не уверена, что Тейдес понимает, ради чего это все делается, – сказала она.
– А я боюсь, что ди Санда, при всей его крайней озабоченности, не объяснил принцу прямо, что здесь к чему и как понимать лесть и знаки внимания, в море которых он сейчас купается.
– Но Изелль-то вы объясняете это, все время! – напомнила ему Бетрис. – Вы говорите: понаблюдайте за этим человеком, посмотрите, что он сделает, попытайтесь понять, что за всем этим стоит. Вы повторяете это по многу раз, и наконец мы начинаем все понимать и сами. Почему ди Санда не может таким же образом говорить с принцем?
– У него другая история! Эти стаи придворных, слава Богам, не охотятся на Изелль так же настойчиво, как на Тейдеса. Они же понимают, что принцессу выдадут замуж и увезут из Кардегосса, а может быть, и вообще из Шалиона. Она для них не является добычей. А принц – вполне!
На этом полунамеке, которое не удовлетворило ни его, ни ее, они вынуждены были расстаться, но Кэсерил, по крайней мере, был рад, что девушки начинают понимать скрытые опасности придворной жизни. Вечный праздник, который, казалось, царит в стенах замка, мог соблазнить и опьянить неподготовленный рассудок, как соблазнял и опьянял тело. Для многих придворных – как мужчин, так и женщин, – жизнь при дворе казалась какой-то невинной, радостной, хотя и дорогой игрой. Для других – зашифрованным сообщением, гораздо более серьезным и смертоносным, чем дуэль. Чтобы оставаться на ногах, ты просто обязан был понять, что представляют собой игроки, а что – игра, в которую они играют. Дондо ди Джиронал был главным игроком на поле, хотя и трудно было сказать, самостоятелен ли он в своих ходах, или же все то, что он делает, определяет его брат. Определяет или хотя бы разрешает. Думать так – значит гарантировать себе известную безопасность, поскольку, вероятно, так оно на самом деле и есть. А кто знает, тот защищен.
Как бы скептически ни относился Кэсерил к нравам, царившим при дворе, он должен был признать, что замковые музыканты были превосходны. Так думал он в самом начале очередного танцевального вечера, готовясь слушать искусных мастеров придворной музыки. Если у королевы Сары и было утешение, подобное тому, которому предавался в своем зверинце ее муж, то это, конечно, были ее менестрели и певцы. Она никогда не танцевала, редко улыбалась, но не пропускала праздников, где играла музыка. Там она либо сидела рядом со своим спящим супругом, либо, если он рано отправлялся в постель, устраивалась со своими фрейлинами на задрапированной галерее напротив сцены. Кэсерил понимал эту тягу королевы; его и самого радовала и утешала музыка, и он не без удовольствия вслушивался в ее гармонии, когда, прислонившись к стене, отбивал носком башмака такт за тактом и наблюдал за тем, как его дамы отплясывали на полированном деревянном полу.
Музыканты и танцоры остановились, чтобы перевести дух после очередного быстрого танца, и Кэсерил присоединился к аплодисментам, которые раздались из-за королевской ширмы и были подхвачены залом. И тут рядом с ним прозвучал голос, услышать который он никак не ожидал:
– Кэсерил! Теперь-то ты выглядишь совсем как в старые времена.
– Палли!
Кэсерил с трудом подавил желание броситься вперед и обнять старого приятеля, и вместо этого поклонился. Палли, одетый в официальные бело-голубые тона военного ордена Дочери, в ярко вычищенных башмаках и с сияющим на поясе мечом, рассмеялся и с ироничной улыбкой церемониально поклонился в ответ, одновременно крепко пожимая Кэсерилу руку.
– Ты как оказался в Кардегоссе? – спросил Кэсерил.
– Я здесь по делам правосудия! Процесс тянется уже почти год. Я приехал поддержать провинкара Яррина в его поисках святой истины. Расскажу подробнее…
Палли осмотрел заполненный оживленной публикой зал.
– …но не здесь. А ты, как я вижу, справился со своими проблемами. И при дворе выглядишь как свой.
Кэсерил скривил губы.
– Это пока. Я тоже все тебе расскажу, но не здесь.
Бросив беглый взгляд в зал, Кэсерил отметил для себя, что ни лорда Дондо, ни его старшего брата поблизости не было, хотя с полдюжины присутствующих могли быть негласными агентами ди Джироналов, и они, конечно же, доложат своим хозяевам, с кем встречался и кого приветствовал Кэсерил. Ну и черт с ними!
– Найдем местечко попрохладнее, – предложил он.
Неспешно они прошли в соседний зал и подошли к амбразуре, которая выходила на залитый лунным светом двор замка. На противоположной стороне сидела, тесно прижавшись друг к другу, влюбленная парочка, но они были слишком далеко, чтобы что-то услышать или увидеть.
– Так что там заставило старину ди Яррина поспешить в суд? – полюбопытствовал Кэсерил. Провинкар Яррин был самым высокопоставленным лордом Шалиона, имевшим связь со святым военным орденом Дочери. Большинство молодых людей, имевших склонность к военной службе, предпочитали более славный, как считалось, орден Сына, ставший знаменитым после сражений с рокнарийскими захватчиками. Даже Кэсерил в юности поклялся в верности Сыну, хотя потом и отказался от клятвы, так как… но не стоит вдаваться в детали. Гораздо менее многочисленный святой орден Дочери занимался в большей степени «домашними» делами: охранял храмы, патрулировал дороги, по которым передвигались паломники, одновременно отлавливал бандитов, а также конокрадов и похитителей скота, помогал в розыске убийц. То, что орден Дочери уступал ордену Сына в численности, компенсировалось особым романтическим рвением, с котором его гвардейцы относились к своим обязанностям. Палли, как подумал Кэсерил, внутренне усмехнувшись, будучи романтиком по складу характера, нашел в служении Дочери свое истинное призвание.