– Хорошая история. Все логично.
– Еще бы!
– Но, Кэс! Люди станут считать, что вы – странный…
– А чего вы хотите от человека, который насилует девочек? То, что он ест крыс, вполне соответствует образу. Нужно, конечно, приобрести и третье отклонение от нормы – ради баланса и симметрии.
Третье было – занятие магией смерти. Это занятие вполне симметрично могло отправить его на эшафот.
Бетрис откинулась на спинку кресла, нахмурившись и сложив руки на груди.
– Ладно! – сказала она. – Ни на чем настаивать не стану. Но мне вот что интересно…
Внимательно посмотрев Кэсерилу в глаза, она продолжила:
– Если, рассуждая чисто теоретически, за дело возьмутся одновременно два человека, а целью их будет одна жертва на двоих, то не получится ли так, что они, закончив ритуал, не умрут, а останутся… мертвыми лишь наполовину?
Кэсерил пристально посмотрел на Бетрис. Нет, больной она не выглядела. Он покачал головой.
– Не думаю. Если исходить из того, как давно и сколько раз люди прибегали к магии смерти, то о таких случаях, конечно же, стало бы известно. Да и демон Бастарда на стенах Храма всегда изображается с коромыслом через плечо и двумя ведрами – по одному на каждую душу. Я не думаю, что демону интересны какие-то варианты.
Неожиданно он вспомнил слова Умегата. Боюсь, что именно так все и происходит.
– Не уверен, что и Боги вольны в своем выборе, – закончил он.
Бетрис в волнении покусывала губы.
– Вы говорили, чтобы, если не вернетесь к утру, о вас не беспокоиться и вас не искать. Сказали, что с вами все будет в порядке. И также вы говорили, что если тела правильно не сжечь, то с ними может произойти нечто ужасное. Так?
Кэсерил пожал плечами.
– Я просто хотел предусмотреть все варианты, – сказал он. – Все.
– Какие еще варианты? Вы ускользнули, не сказав тем, кому вы дороги, где вас искать. Мы даже не знали, как за вас молиться!
Кэсерил откашлялся.
– Вороны с башни Фонзы, – проговорил он. – Прошлой ночью я забрался на крышу его башни, чтобы помолиться. Если бы что-то пошло не так, я думаю, вороны все бы за мной убрали – так же, как их сестры убирают поле боя.
– Кэсерил! – воскликнула Бетрис голосом, полным ужаса, и тут же перешла на шепот. – Кэс! Вы хотите сказать, что отправились туда в одиночку, чтобы умереть, в полном отчаянии, зная, что ваше тело будут расклевывать… О, это ужасно!
Слезы навернулись на ее глаза.
– Почему ужасно? – переспросил Кэсерил. – Вполне по-солдатски, как я думаю.
Он протянул было руку, чтобы отереть слезы, покатившиеся по щекам Бетрис, но не рискнул этого сделать и опустил ладонь на одеяло.
Бетрис же, сжав кулачки, стукнула ими о свои колени.
– Если вы когда-нибудь затеете что-либо подобное, ничего мне не сказав… ничего не сказав никому, я… я устрою вам такую взбучку! Вы меня не знаете, но вы меня еще узнаете!
И, утерев слезы, она выпрямилась и заговорила своим обычным голосом:
– Похороны начнутся за час до захода солнца, в Храме. Вы пойдете или останетесь в постели?
– Если смогу, пойду обязательно. Там же будут все враги Дондо – хотя бы для того, чтобы доказать, что они его не убивали. Будет на что посмотреть!
На торжественный обряд прощания с телом лорда Дондо ди Джиронала собралось гораздо больше людей, чем на похороны бедного, одинокого ди Санды. Сам король Орико, облаченный в подобающее случаю одеяние, в тона черные и лиловые, шел во главе процессии, которая от замка Зангра стекала вниз, к Храму. Королеву Сару несли в паланкине. Ее лицо, словно высеченное из куска льда, не выражало ровным счетом ничего, зато одежда, сочетавшая в себе самые яркие цвета, цвета всех Богов сразу, и усыпанная бриллиантами (словно она опустошила половину своих шкатулок), была красноречивее любых слов. Впрочем, никто старался ничего не замечать.
Кэсерил тайком рассматривал королеву, но его интересовала не столько цветовая гамма ее наряда, сколько окружавшая ее, как и ее мужа, темная аура. Такое же темное пятно окутывало и Тейдеса; юноша шел по камням мостовой, а аура, немного отставая, тащилась за ним. Чем бы ни был этот темный мираж, было ясно, что это – фамильная черта королевского семейства. А интересно, есть ли такая же аура вокруг вдовствующей королевы Исты?
Церемонию вел сам архиепископ Кардегосский, облаченный в пятицветную ризу. Народу было так много, что ритуал было решено провести в главном дворе Храма. Процессия, явившаяся из дома ди Джироналов, водрузила гроб с телом усопшего на постамент перед большим храмовым светильником – круглой каменной платформой с медным навесом, который был установлен на пяти изящных, но прочных столбах и был призван защищать священный огонь от ветра и дождя. Холодный дождливый день неуклонно двигался к туманному вечеру, и рассеянный фиолетово-серый свет, смягченный фимиамом, поднимавшимся над курильницами, заполнял двор.
Тело Дондо, положенное в гроб и окруженное гирляндами цветов и трав, символизировавших добрую судьбу и защиту от бед (слишком поздно, подумал Кэсерил), было облачено в бело-голубые тона военного ордена Дочери, со всеми атрибутами генеральского достоинства. На груди мертвеца лежал обнаженный меч, руки покойника обхватывали его эфес. Тело не казалось ни раздутым, ни деформированным; ди Риналь распространил слух, будто перед одеванием и положением в гроб лорда Дондо туго обвязали льняными бинтами. Лицо мертвеца было раздуто не больше, чем бывало раздутым наутро после обычной попойки. Но оказалось, что сжигать его придется, не снимая колец – стащить украшения с подобных сосискам пальцев можно было бы разве что с помощью мясницкого ножа.
Кэсерилу удалось дойти до Храма не спотыкаясь, но теперь желудок его вновь скрутило, а ремень давил на больной живот немилосердно. Он занял, как ему показалось, укромное местечко в пришедшей из замка толпе, позади Бетрис и Нан ди Врит. Изелль увели и поставили между канцлером и Орико. Она должна была играть роль основной скорбящей, ибо неумолимая смерть нанесла свой самый страшный удар именно ей, уведя у нее дорогого жениха. Кэсерил неотрывно смотрел, напрягая глаза, на мерцающую ауру, окружавшую ее фигуру. Вид мертвеца отбил у принцессы всякое желание радоваться – тайно или открыто.
Двое из придворных выступили вперед, чтобы в идущих от самого сердца словах поведать собравшимся о неизмеримых достоинствах и добродетелях покойного, но то, что они говорили, как показалось Кэсерилу, ну никак не вязалось с разнузданным, греховным стилем жизни того, кого они прославляли. Канцлер ди Джиронал был слишком переполнен чувствами, чтобы говорить долго, хотя и неясно было, чего больше скрывается под маской суровой скорби, которую он надел на лицо – горя или ярости. Он объявил награду в тысячу роялов за сведения, которые помогли бы раскрыть личность убийцы его брата – единственное за сегодня, хотя и косвенное напоминание об обстоятельствах внезапной смерти лорда Дондо.
Ясно было, что немало роялов из карманов канцлера перетекло и в казну Храма, ибо в церемонии участвовали почти все из имевшихся в наличии служек, певчих и священников кардегосского Храма. Выстроившись рядами, они пели молитвы и в унисон, и раскладывая на голоса, на полную мощь своих легких – надеясь, вероятно, убедить слушателей, будто громкость их песнопений находится в прямо пропорциональной зависимости от степени святости отпеваемого, а не от щедрости его брата. Внимание Кэсерила привлекла одна из певчих, стоящая в ряду одетых в зеленые одежды альтов. Средних лет, невысокая, она, казалось, источала сияние, словно свеча, на которую смотрят сквозь зеленое стекло. Бросив на Кэсерила внимательный взгляд, она вновь обратила свои взоры на священника, который управлял хором.
Кэсерил тронул Нан ди Врит за плечо и спросил:
– Что это за женщина в конце второго ряда поющих, в цветах Матери? Вы ее знаете?
Нан ди Врит посмотрела и ответила:
– Одна из повитух Матери. Говорят, очень хорошая.
– Понятно!
Когда вперед вывели и вынесли священных животных, толпа обратилась в зрение и слух. Было ясно заранее, кто из Богов заберет душу Дондо ди Джиронала. Его предшественник, долгое время занимавший пост генерала военного ордена Дочери, несмотря на то что имел множество детей и внуков, после смерти сразу же был востребован Богиней, которой служил так много лет. Сам Дондо в юности служил офицером военного ордена Сына. Кроме того, после него осталось немало незаконнорожденных детей, а также две нелюбимые дочери от первой, рано умершей, жены которых воспитывали какие-то родственники в провинции. И хотя об этом не говорили открыто, поскольку душу Дондо унес один из демонов Бастарда, то Бастарду она и станет принадлежать. Логично?
Первым выступила вперед юная девушка, служка-грум Дочери, со священной сойкой, сидящей на запястье. По кивку архиепископа Менденаля она подняла руку, но птица, покачнувшись, только крепче вцепилась в ее рукав. Служка беспомощно посмотрела на архиепископа, и тот, нахмурившись, очередным кивком послал ее к гробу Дондо. Девушка недовольно нахмурилась, но послушно ступила вперед и, взяв сойку в обе ладони, усадила ее на грудь покойника.
Сделав это, она отняла руки, а птица, подняв хвостик, тут же опростала свой крошечный кишечник на мундир генерала ордена Дочери и с громким верещанием взмыла в небо, унося за собой ритуальные ленточки, пристегнутые к лапкам. По крайней мере трое из присутствующих сдержанно хмыкнули, но, увидев каменное лицо канцлера и его сжатые губы, рассмеяться не рискнули. В лазоревых глазах Изелль вспыхнули искорки, но она скромно потупила взор, хотя ее аура принялась колыхаться, словно зашлась в смехе. Служка отшатнулась от гроба и, вскинув глаза, с волнением принялась следить за тем, куда полетит ее птица. Та уселась на украшенный орнаментом выступ одной из колонн, окружавших двор Храма, и принялась громко кричать. Архиепископ, нахмурившись, кивнул девушке, и та, поклонившись, поспешно ретировалась – птицу следовало водворить домой, в клетку.