– Ох уж этот Роджерас! Когда я спросил его о ваших делах, он подумал, что я интересуюсь его специальностью, а я его не поправил, и он совсем меня заговорил – болтал полночи, а потом решил познакомить со своей коллекцией. Пришлось откупиться – я предложил ему взнос на развитие его исследований.
– Я бы тоже заплатил, – усмехнувшись, проговорил Кэсерил.
И через минуту спросил:
– Скажите, Ваше преосвященство, а почему… почему вы не арестовали меня за убийство Дондо? Как Умегату удалось представить дело?
– Убийство? Так убийства-то и не было!
– Простите, но этот человек мертв. Это сделал я, с помощью магии смерти, а это – тяжкое преступление.
– Понимаю. Люди несведущие исповедуют массу глупостей по поводу магии смерти. Даже сам этот термин некорректен. Кстати, это интересная теологическая проблема. Попытка заняться магией смерти есть преступное намерение. Но успешный акт магии смерти не является преступлением, поскольку жертву лишает жизни рука Бога. Точнее, не одну жертву, а две. А потому это – акт справедливости. В противном случае король должен был бы отправить своих солдат, чтобы арестовать Бастарда. Как вам такая перспектива?
– И вы думаете, для нынешнего канцлера Шалиона эти тонкости что-то значат?
– Боюсь, что нет. Именно поэтому Умегат посоветовал Храму выбрать очень осторожный подход к этому… очень сложному вопросу.
Менденаль почесал щеку – все новые и новые сложности этого дела открывались перед ним.
– Дело не в том, – продолжил он, – что совершивший акт… справедливости выжил – раньше ничего подобного не случалось. Оказалось, что ясным это различие может быть чисто теоретически. Мы имеем не одно, а сразу два чуда! Вещь беспрецедентная! Госпожа Весны, похоже, любит вас, кастиллар!
– Так же, как погонщик любит своего мула, когда тот тащит его багаж, – хмуро кивнул головой Кэсерил. – Лупит кнутом по чему попало.
Архиепископ был явно ошарашен, и только Клара скривила губы в понимающей усмешке. Усмехнулся бы и Умегат. Кэсерил понял, почему рокнариец любил с ним поболтать. Только святые способны отпускать шуточки по поводу Богов, и только они знают, что для Бога шутка и вопль отчаяния – это одно и то же.
– Да, – кивнул между тем Менденаль. – Но, как сказал Умегат, столь неожиданное исключение из правил было вызвано исключительными обстоятельствами, а также целью исключительной важности. Вы не догадываетесь, какова эта цель?
– Архиепископ! Я ничего не знаю.
Голос Кэсерила дрожал и срывался.
– И мне…
– Ну! – попытался поощрить его Менденаль.
Если я произнесу это вслух, меня разорвет на куски. Кэсерил облизнул губы и сглотнул. Когда он все-таки заставил слова соскользнуть с кончика языка, они зазвучали хрипло и отрывисто:
– Мне очень страшно!
Воцарилась тишина. Наконец архиепископ произнес:
– Понимаю. Я думал, что все будет именно так… Что же это Умегат никак не очнется?
Повитуха вдруг откашлялась и сказала неуверенно:
– Милорд Кэсерил!
– Слушаю вас, Клара.
– Мне кажется, у меня есть для вас сообщение.
– Что за сообщение?
– Вчера ночью со мной говорила Мать, – сказала повитуха. – Я была не вполне уверена, потому что очень часто мои ночные фантазии вытекают из того, о чем я думаю днем, а днем я постоянно думаю о Матери. Поэтому я и хотела поговорить с Умегатом, чтобы он меня направил. Но Мать сказала мне…
Клара глубоко вздохнула и продолжила голосом более спокойным:
– Она сказала: «Скажи верному посланнику моей Дочери, чтобы ни в коем случае не предавался отчаянию».
– Ну? – нетерпеливо спросил Кэсерил. – И это все?
Черт! Если Боги собираются посылать ему сообщения через других людей, он предпочел бы что-нибудь менее двусмысленное. И более практическое.
– Все, – кивнула Клара.
– Вы уверены? – спросил ее Менденаль.
Клара колебалась.
– Тут память меня может подвести. В этом месте все было как-то расплывчато. Она могла сказать верный придворный ее Дочери, могла сказать хранитель замка. Или капитан. Или сказать про всех четырех.
– Но если это так, кто же эти остальные трое?
Кэсерил вспомнил когда-то, еще в Валенде, обращенные к нему слова провинкары и содрогнулся – до самых глубин нутра, страдающего от непрестанной боли.
– Это… это я, архиепископ. Я.
И, поклонившись Кларе, он произнес сквозь напряженные полуприкрытые губы:
– Благодарю вас, Клара! Помолитесь за меня своей Госпоже!
Оставив Клару присматривать за Умегатом, архиепископ собрался к королю Орико и пригласил Кэсерила пойти с ним. Тот с благодарностью принял предложение, и они отправились. Ярость и ужас, которые владели Кэсерилом с утра, давно улетучились, оставив его совершенно обессиленным. Когда он начал спускаться по ступеням, то колени его подогнулись, и он, конечно, покатился бы вниз, если бы не ухватился за перила. Смутило его до крайности и предложение архиепископа, который настоял на том, чтобы Кэсерил уселся в его паланкин, который понесли по улицам четыре дюжих служки, а сам пошел рядом в пешем порядке. Кэсерил чувствовал себя идиотом, хотя, должен был признать, благодарным.
Разговор, которого Кэсерил так боялся, состоялся уже после ужина. Пришел паж, и Кэсерил вынужден был подняться в гостиную принцессы, что сделал с неохотой. Изелль, крайне напряженная, ждала его в компании Бетрис. Сев на стул, Кэсерил взглянул на принцессу. Несмотря на обилие света, отражавшегося в зеркальных панелях, темная тень по-прежнему окружала Изелль.
– Как Орико? – спросил Кэсерил дам. Ни одна из них не спускалась к ужину, предпочтя остаться с королевой и королем в верхних покоях главного здания.
– Теперь он стал намного спокойнее, – ответила Бетрис, нервно покусывая губы, – когда понял, что ослеп не полностью. Правым глазом он видит огонь свечи. Но у него… сильные отеки, и врач опасается водянки.
Кэсерил повернулся к принцессе:
– А вам удалось повидаться с Тейдесом?
– Да, после того, как с ним встретился канцлер ди Джиронал. Принц выглядит обезумевшим. Будь он помоложе, можно было бы сказать, что у него случилась его обычная вспышка гнева. Жаль, что он уже вырос, и его нельзя отшлепать. Он ничего не ест, швыряется в слуг всем, что под руку попадет, и из своих комнат не выходит, хотя ему разрешено. Когда он в таком состоянии, лучше его не трогать. Завтра ему будет лучше.
И, внимательно, слегка прищурившись, посмотрев на Кэсерила, Изелль спросила:
– Ну, а теперь, милорд, скажите, как давно вы знаете о проклятье, что висит над Орико?
– Это Сара вам рассказала, верно?
– Да.
– А что конкретно?
Изелль вкратце изложила историю Фонзы и Золотого генерала, а также о злой судьбе рода Фонзы, которая подчинила себе жизни Иаса и Орико. Себя или Тейдеса Изелль не упомянула.
Кэсерил подавил усмешку.
– Вам известна лишь половина. – сказал он.
– А мне не нужна половина, Кэсерил! Все требуют, чтобы я принимала правильные решения, но не дают необходимой информации, а потом укоряют меня за ошибки, как будто я виновата. Неведение не есть глупость, хотя часто и ведет к глупым поступкам и решениям. А мне не нравится чувствовать себя идиоткой.
Последние слова принцессы звенели, как остро отточенная сталь.
Кэсерил склонил голову. Как бы он хотел сохранить то, что должен был теперь потерять! Он молчал так долго не потому, что хотел уберечь Изелль, равно, как и Бетрис, от страшной правды, и не потому, что страшился ареста. Он боялся потерять их уважение, стать в их глазах отвратительным чудовищем.
Трус! Говори, и будь, что будет!
– Впервые я узнал о проклятии в ту ночь, что последовала за днем смерти Дондо, от грума Умегата, который, по правде говоря, никакой не грум, а священник ордена Бастарда и святой, который охранял чудо зверинца, принадлежавшего Орико.
Глаза Бетрис расширились.
– О, он мне нравился. Как его дела?
Кэсерил неопределенно махнул рукой.
– Плохо. Он все еще без сознания. И самое плохое – это то…
Вот оно! Вперед!
– …это то, что он перестал сиять.
– Перестал сиять? – спросила Изелль. – А я и не знала, что он сиял.
– Вы просто не видите. И есть еще кое-что, что я не рассказывал вам о смерти Дондо.
Он глубоко вздохнул и продолжил:
– Это я принес в жертву ворону и крысу. И обратился к Бастарду с молитвой, прося смерти Дондо.
– Так я и думала! – выдохнула Бетрис.
– Да. Но вы не знали вот чего: моя молитва была услышана и исполнена; но сам я не умер, потому что вмешалась другая молитва. Я думаю, это была молитва Изелль.
И он кивнул в сторону принцессы.
Принцесса поднесла руку к груди; она прерывисто дышала.
– Я молила Дочь, чтобы она спасла меня от Дондо, – сказала она.
– Вы молились, и Дочь спасла – меня!
И грустно добавил:
– Но, как оказалось, меня она от Дондо не спасла. Вы видели, как во время похорон Боги один за другим отказывались принять душу Дондо.
– Да, и теперь его проклятая душа навеки застряла в этом мире, без успокоения, – сказала Изелль. – Половина придворных решила, что он останется в Кардегоссе, и запаслась амулетами, чтобы защититься. А то будет свободно гулять по городу и замку и всех пугать!
– Да, в Кардегоссе. Но насчет свободы – сомневаюсь. Большинство отвергнутых Богами душ привязаны к месту, в котором они расстались со своими телами. Дондо же привязан к человеку, который его убил.
Он прикрыл глаза – смотреть на побледневшие лица сидящих перед ним девушек было выше его сил. И тем не менее он продолжал:
– Вы слышали про мою опухоль. Так вот, никакая это не опухоль. Эта запертая у меня внутри душа Дондо. Там, вместе с ней, еще заключен демон смерти, но тот по крайней мере по этому поводу не очень переживает. Зато Дондо никак не может угомониться. По ночам вопит – не остановишь!
Он открыл глаза, но посмотреть на слушающих его Изелль и Бетрис так и не смог.