Завтра он начнет работать с Палли.
Кэсерил, стоя на коленях перед постелью, молился. Он просил Богов избавить его от кошмара, который являлся ему уже три ночи подряд – будто Дондо, выросший у него в животе до прижизненных размеров, облаченный в свой похоронный наряд и с мечом в руке, пытается прорубить себе путь наружу. Возможно, Госпожа Весны услышала его молитву; во всяком случае, на рассвете он проснулся, с колотящимся сердцем, от нового видения: каким-то образом Дондо загнал душу Кэсерила в его живот, а сам занял его тело, после чего отправился в женские покои – грабить и насиловать, а Кэсерил, совершенно беспомощный, вынужден был все это наблюдать. В довершение к этому кошмару Кэсерил, судорожно восстанавливая дыхание и связь с реальностью, с ужасом обнаружил, что он пребывает в состоянии возбуждения.
А интересно, что видит и что чувствует Дондо – если, конечно, он что-то видит и чувствует! Его бросили в темный мешок тюрьмы, где он, отторгнутый от света и всех звуков, ничего не не слышит и не ощущает? Или же он, наоборот, все видит, слышит и все ощущает? После того, как он стал тюрьмой для Дондо, Кэсерил даже не думал о том, как бы он занялся любовью с Бе… с любой дамой из тех, что сновали вокруг. Теперь он представил это себе и содрогнулся – какое-то странное извращение: четверо под одной простыней, и все такие разные…
А что, если сбежать через окно? Главное, протащить плечи, а потом нырнуть вниз. Полет будет потрясающий, удар моментальный и эффективный. А если ножом? По венам на руке, по горлу или в живот? Или сразу во все места? Моргая, Кэсерил сел на кровати и увидел с полудюжину призраков – те сгрудились вокруг, словно стервятники вокруг дохлой лошади. Кэсерил присвистнул и принялся размахивать рукой, чтобы отогнать гостей. Кстати, а если разбить при падении из окна голову, один из этих типов все равно не погнушается войти в тело? Из слов архиепископа так и следовало. Нет, пожалуй, самоубийство не для него – слишком настырный у него караул! Страшась сна, Кэсерил выбрался из постели и отправился умываться и одеваться.
Рассеянно позавтракав, Кэсерил возвращался из банкетного зала, когда на ступенях встретил запыхавшуюся Нан ди Врит.
– Моя госпожа просит, чтобы вы немедленно пришли к ней, – сказала она, и Кэсерил, кивнув, заспешил по лестнице к покоям принцессы.
– Не туда! – остановила его Нан. – Она у принца.
– Вот как?
И, пройдя мимо собственной комнаты, с поспешавшей за ним по пятам Нан ди Врит, он отправился в покои Тейдеса.
Войдя в приемную, подобную той, что была наверху, в покоях Изелль, он услышал голоса – тихий, принадлежащий принцессе, и громкий – Тейдесу.
– Я ничего не хочу есть! – говорил принц. – Никого не хочу видеть. Уходите!
Гостиная была завалена оружием, одеждой, подарками, в беспорядке лежавшими тут и там. Кэсерил, обходя все это, направился к входу в спальню.
Тейдес лежал на подушках, все еще в ночной рубашке. Влажный воздух непроветренного помещения был пропитан запахом юношеского пота. С той стороны кровати над принцем навис его секретарь-наставник. С этой стороны перед братом, упершись руками в талию, стояла принцесса. Тейдес не унимался:
– Я хочу спать. Уходите!
Увидев Кэсерила, он скривился:
– А особенно не хочу видеть этого!
Нан ди Врит, очень по-домашнему, произнесла:
– Так нельзя, мой хороший! Нельзя так говорить со старушкой Нан!
Тейдес же, вдруг почувствовав себя маленьким, начал скулить:
– У меня голова болит…
Изелль же твердо произнесла:
– Нан! Принесите свет. Кэсерил! Я хочу, чтобы вы осмотрели ногу принца. Какая-то она странная.
Нан подняла повыше подсвечник с несколькими жарко горящими свечами. Тейдес натянул одеяло до подбородка, но суровый взгляд старшей сестры заставил его ослабить хватку – она стащила с него одеяло и, свернув, положила в сторону.
Три глубокие параллельные царапины пересекали правую ногу мальчика. Сами по себе они не выглядели опасными, но кожа между ними вспухла; она лоснилась и казалась серебристой. Полупрозрачная сукровица и желтоватый гной сочились по краям царапин. Кэсерил постарался ничем не выдать себя, когда увидел красные прожилки, протянувшиеся через коленную область к внутренней стороне правого бедра. Глаза у принца лихорадочно сверкали. Кэсерил наклонился, чтобы потрогать его лоб, но он дернул головой:
– Не трогайте меня!
– Лежать спокойно! – негромко приказал Кэсерил. Лоб у принца горел.
Посмотрев в угрюмую физиономию стоящего тут же секретаря, он спросил:
– Давно его лихорадит?
– С утра, как я думаю.
– Когда в последний раз приходил врач?
– Принц отказался принять врача, лорд Кэсерил, – ответил секретарь. – А когда я попытался помочь ему, швырнул в меня стулом и наложил повязку сам.
– И вы позволили? – спросил Кэсерил, и от тона его голоса секретарь едва не провалился сквозь пол.
– А что мне оставалось делать? – ответил он.
Тейдес же проворчал:
– Некоторые люди слушаются меня. И я хорошо помню, кто эти люди.
Он сверкнул глазами на Кэсерила из-под полуприкрытых век, а сестре показал язык.
– Он подхватил инфекцию, – сказал Кэсерил. – Нужно срочно прислать сюда храмового врача.
Тейдес же проговорил недовольным голосом:
– Могу я, наконец, поспать? Если вы, конечно, не возражаете! И закройте шторы, мне свет режет глаза.
– Хорошо, принц. Оставайтесь в постели, – сказал Кэсерил и вышел в приемную.
Следом за ним там появилась Изелль.
– Все плохо, да? – тихо спросила она.
– Плохо. Вы вовремя заметили и точно определили опасность.
Она кивнула, а он, низко поклонившись, заспешил вниз по лестнице. Принцесса умеет читать по лицам. По обеспокоенному виду Нан ди Врит можно было без труда поставить диагноз, что Изелль и сделала. Он шел к башне короля Иаса и вспоминал, сколько на его памяти было людей, молодых и сильных, которые не сумели пережить ампутацию ноги выше бедра. Таковых оказалось раз-два и обчелся. Кэсерил ускорил шаг.
К счастью, ди Джиронал был на месте, в канцелярии. Он как раз запечатывал седельную сумку, готовя ее к отправке с курьером.
– Как дороги? – спросил ди Джиронал курьера – жилистого парня, у которого под ливреей, указывающей на его принадлежность к курьерской службе канцлера, виднелось несколько слоев теплой шерстяной одежды.
– Грязные, милорд! – ответил курьер. – В темноте будет непросто.
– Ну что ж, будь осторожен, – проговорил канцлер и похлопал парня по плечу. Тот отдал честь и, миновав Кэсерила, вышел.
Увидев нового посетителя, канцлер скривился в злой усмешке.
– Кэсерил!
– Милорд! – ответил Кэсерил и, поклонившись, вошел.
Ди Джиронал устроился на краешке стола и, сложив руки на груди, заявил:
– Ваша попытка, спрятавшись за орден Дочери, устроить заговор с целью устранить меня со всех государственных должностей, обречена на провал. И я буду действовать так, что зачинщики в заговоре горько пожалеют об этой попытке.
Кэсерил нетерпеливо отмахнулся. Понятно, у ди Джиронала были шпионы во всех орденах и всех советах.
– Вас ждут гораздо большие неприятности, милорд, чем то, что я мог бы вам устроить.
Канцлер удивленно уставился на Кэсерила.
– Вот как?
– Как выглядела рана Тейдеса, когда вы видели ее в последний раз?
– Какая рана? Он не показывал мне никаких ран.
– На правой ноге. Его поцарапал леопард Орико, когда принц убивал бедного зверя. Царапины неглубокие, но рана инфицирована. Кожа горит. А вы ведь знаете, какие знаки оставляет на коже отравленная рана!
– Да! – кивнул обеспокоенно ди Джиронал.
– У Тейдеса эти следы поднимаются от лодыжки до паха. Похоже на пожар в крови.
Ди Джиронал негромко выругался.
– Советую на время забрать у Орико его врачей и перебросить их в покои принца. А то за неделю вы потеряете обеих своих марионеток королевской крови.
Они встретились глазами – так камень встречается со сталью, но, глубоко вздохнув, канцлер согласно кивнул и встал. Кэсерил последовал за ним. Как бы ни был Марту ди Джиронал испорчен властью и семьей, он был решителен и компетентен. Кэсерил понимал, почему Орико терпел канцлера – несмотря на все его недостатки.
Удостоверившись, что ди Джиронал с должной поспешностью поднимается по лестнице в покои короля, Кэсерил ушел. С прошлой ночи он не имел никаких известий из храмовой больницы. Нужно было проведать Умегата. Он вышел из ворот Зангры к дворику перед конюшнями, где совсем недавно разыгралась кровавая драма, омрачившая и без того безрадостную жизнь Шалиона. К своему удивлению, он увидел безъязыкого грума, который поднимался по склону холма по направлению к конюшням. Заметив Кэсерила, грум замахал рукой с обрубленным большим пальцем и ускорил шаг.
Наконец, задыхающийся, но с улыбкой на устах, он подошел к Кэсерилу. На лице грума красовались синяки, один глаз был окружен кровоподтеком, полученным во время битвы у зверинца, сломанный нос, с оцарапанным до мяса почерневшим кончиком, распух, но глаза его сияли. Он не шел, а почти танцевал.
Кэсерил внимательно посмотрел груму в глаза.
– Радуетесь? Что, Умегат очнулся?
Грум оживленно закивал головой.
Кэсерил улыбнулся. Новость приятная, но он был почти без сил.
Грум заговорил гортанными нечленораздельными звуками – из четырех слов, которые он пытался произнести, Кэсерил от силы понимал одно. Но по тому, что смог сказать грум, Кэсерил понял, что тот прибыл с поручением. Попросив Кэсерила подождать снаружи, грум зашел в темный, опустевший зверинец и через минуту вышел оттуда с притороченным к поясу мешком и книгой, которой он принялся размахивать в воздухе. Кэсерил понял: Умегат не просто очнулся, но и чувствует себя достаточно хорошо, чтобы потребовать свою любимую книгу, «Пять дорог» Ордола. Радуясь, что будет идти в компании, Кэсерил направил свои шаги в город.
Идя рядом с грумом, Кэсерил искоса поглядывал на знаки мученичества, к