– Вы – Кэс! Вы – Кэс! – воскликнул Бергон. Лицо его растянулось в счастливой улыбке. Ничего себе! Ехать за тридевять земель, чтобы узнать, что наследник Ибры – сумасшедший, с которым, конечно же, невозможен никакой брак. Бедная Изелль!..
– Ну да, так зовут меня мои друзья, – начал было Кэсерил и тут же едва не задохнулся в объятиях принца, который подхватил его и, оторвав от пола, прижал к груди.
– Отец! – закричал Бергон. – Это Кэс! Это именно тот человек!
– Что? – произнес Кэсерил, и вдруг – то ли из-за того, что свет упал несколько по-иному, то ли потому, что в голосе послышались знакомые тона, – он узнал! Улыбка озарила его лицо. А мальчик-то вырос! Если сбросить годик, да четыре дюйма роста, да представить подбородок, который еще не знает бритвы, зато побрить голову, а еще добавить детской округлости плечам, да волдырей на сгоревшую под солнцем кожу…
– О Боги! – выдохнул он. – Дэнни? Дэнни?
Принц схватил руки Кэсерила и принялся целовать их.
– Куда же вы делись? – спрашивал он. – После того как меня привезли домой, я неделю провалялся больным. Потом я снарядил людей на ваши поиски, но вы исчезли. Других людей с корабля нашли, но не вас. И никто не знал, где вы.
– Я тоже болел, в приюте Материнского Милосердия в Загосуре. А потом отправился домой, в Шалион. Пешком…
– Вы были здесь? Все то время? Нет, я сейчас взорвусь! Я ведь отправлял людей и в больницы, и в приюты. Как они могли вас не заметить? Я боялся, что вы умерли от ран! Они были ужасны!
– Я был уверен, что он умер, – медленно произнес Лис, бесстрастно глядя на разыгравшуюся перед ним сцену. – А то бы он, конечно же, пришел за долгом. Мы ведь перед ним в неоплатном долгу! Разве нет?
– А я и не знал, кто вы… принц Бергон!
Лис удивленно вскинул брови.
– Разве?
– Нет, отец, – принялся уверять Лиса Бергон. – Я никому не сказал, кто я. Я использовал то имя, которым меня дома звала мама, когда я был маленьким. Мне казалось, это будет не так опасно, как если бы я сказал, что я сын короля.
И добавил, обращаясь уже к Кэсерилу:
– Когда подручные моего брата меня похитили, то не сказали рокнарийскому капитану, кто я. Надеялись, что я умру на галерах.
– Вообще, принц, скрывать свое истинное лицо было не очень разумно, – покачал головой Кэсерил. – За вас могли бы назначить большой выкуп.
– Да, конечно, это я знаю. Но, кроме того, они могли бы выставить отцу и политические требования, если бы я согласился стать заложником.
Бергон гордо поднял голову.
– Нет, я не собирался стать разменной картой в их игре, – закончил он.
– Означает ли это, – проговорил Лис, – что вы сознательно рисковали жизнью, спасая от насилия не принца, а какого-то мало знакомого вам мальчика-раба?
– Именно так, милорд. Мало знакомого мальчика-раба.
Кэсерил сжал губы, наблюдая, как старый Лис пытается понять, кто же все-таки перед ним стоит – герой или глупец.
– Ваш ум делает вам честь, – наконец сказал король.
– Тогда мне трудно было полагаться на свой ум, – проговорил Кэсерил с усмешкой. – Я пахал на галерах с того самого момента, как был продан туда после падения Готоргета.
Глаза Лиса сузились.
– Вот как? Значит, вы – тот самый Кэсерил?
Кэсерил отвесил в сторону короля неглубокий поклон (интересно, а что он знает об этой бессмысленной кампании?) и стал надевать тунику, при этом Бергон поспешил помочь ему. Подняв глаза, Кэсерил столкнулся взглядом с ошеломленными взорами собравшихся в комнате людей. Такое же выражение было написано и на лицах его спутников, Фойкса и Ферды. Натянутой улыбкой Кэсерил постарался сдержать рвущийся наружу смех, хотя в этом смехе прорастал пока непонятный страх, источник которого Кэсерил пока не мог понять. Сколько же я уже иду по этой дороге и сколько мне еще идти?
Наконец он достал из пакета последнее письмо и, обратившись к принцу, отвесил глубокий поклон.
– Как говорится в документе, который я передал вашему уважаемому отцу, я явился сюда в качестве представителя гордой прекрасной леди. И приехал я скорее к вам, а не к нему. Наследница Шалиона просит вашей руки, принц!
И он передал запечатанное письмо Бергону, которого вновь охватило неподдельное волнение.
– В этом письме принцесса Изелль говорит от своего имени, – сказал Кэсерил, – что более уместно, чем все мои речи, ибо за нее здесь говорят ее глубокий ум, ее естественное право, ее святые и благородные цели. После того как вы прочитаете письмо, принц, я имею сказать вам еще многое.
– Буду рад говорить с вами, лорд Кэсерил! – ответил принц и, бросив беглый взгляд вокруг, уединился у окна, где распечатал письмо и принялся читать. Пока он делал это, выражение его лица менялось – от удивленного к радостному.
Удивление не сходило и с лица старого Лиса, хотя радости на его лице Кэсерил не прочитал. Вне всякого сомнения, визит Кэсерила заставил изрядно поработать королевские мозги. Его же собственные мозги, как он понимал, нуждались в крыльях – самое меньшее!
Кэсерил и его спутники, конечно же, были приглашены на ужин вечером того же дня. Перед закатом солнца Кэсерил и Бергон вышли прогуляться по берегу у стен крепости. Чтобы им с принцем поговорить без свидетелей, Кэсерил попросил братьев ди Гура держаться в стороне, хотя и не отходить далеко. Охрана Бергона тоже держалась подальше, хотя зорко приглядывала за принцем и округой – в стране все еще шла гражданская война, и меры безопасности были отнюдь не лишними, тем более что Бергон был в этой игре одновременно и игроком, и картой. Картой, которая разыгрывала саму себя.
Шум прибоя скрывал их голоса от окружающих. В небе над ними носились чайки, их крики отдаленно напоминали карканье ворон, и Кэсерил вспомнил, что эти птицы с их золотистыми глазами почитались в Ибре священными птицами Бастарда – точно так же, как вороны в Шалионе.
– Никогда не забуду тот день, когда я вас встретил, – говорил Бергон, – когда они бросили меня на скамью галеры, рядом с вами. Тогда, в первые минуты, вы напугали меня больше, чем сами рокнарийцы.
Кэсерил усмехнулся.
– Это потому, что я был волосатым, вонючим пугалом в струпьях и болячках.
Бергон улыбнулся в ответ.
– Да, что-то вроде того, – кивнул он и смущенно улыбнулся. – Но потом вы сказали «добрый вечер, молодой господин!» с таким видом, словно приглашали разделить с вами не скамью на галерах, а стол в таверне.
– Вы были совсем новичком в этих делах, а среди нас таких было немного.
– Я потом много об этом думал, – сказал принц. – Тогда-то я туго соображал…
– Еще бы! Вас же избили до полусмерти!
– Именно. Похитили, запугали. Именно тогда меня избили первый раз в жизни. Но вы мне помогли. Сказали, как себя вести, чего ожидать. Научили выживать. Давали мне воду из своего рациона, и без того скудного.
– Да, но только тогда, когда вы действительно в ней нуждались, – сказал Кэсерил. – К тому времени я уже привык к жаре, хотя все мы страдали от обезвоживания. Но со временем начинаешь понимать разницу между теми, кому просто хочется пить (мало ли кому чего хочется!), и теми, кто находится на грани. В последнем случае взгляд у страдальца лихорадочный. Еще несколько мгновений – и обморок. А когда сидишь на веслах, позволить себе этого нельзя.
– Вы были добры.
Кэсерил пожал плечами.
– Почему бы и нет? Если мне это ничего не стоило!
Бергон покачал головой.
– Любой может быть добрым, когда ему уютно и покойно, – сказал он. – Я всегда полагал, что доброта – это весьма банальная добродетель. Но там, на галерах… Мы хотели есть, хотели пить, мы были напуганы, и смерть смотрела на нас со всех сторон. И все-таки вы были щедры и благородны – как какой-нибудь джентльмен, который в сытости и достатке сидит у собственного камина.
– Это обстоятельства могут быть ужасными или неотвратимыми. Человек же всегда имеет выбор – как ему переносить эти обстоятельства. Если, конечно, захочет переносить. Но это тоже выбор.
– Да, это так, – согласился принц. – Я понял это, когда стало ясно, что выжить можно и там. И не только телесно, но и в смысле рассудка…
Кэсерил произнес, криво усмехнувшись:
– Вообще-то все меня считали чокнутым…
Бергон покачал головой и выбил носком башмака небольшой фонтанчик золотистого песка. Заходящее за горизонт солнце высветило унаследованную от отца рыжину в его черных дартаканских волосах.
В Шалионе уже ушедшую из жизни мать Бергона считали интриганкой, которая спровоцировала ссору Лиса со старшим сыном, чтобы тот сделал наследником принца Бергона. Но Бергон вспоминал ее с любовью – еще ребенком он пережил вместе с ней две осады, когда во время войны с отцом его старший брат блокировал их в одном из городов. Он не имел ничего против того, чтобы женщины в делах мира и войны имели с мужчинами равные права, а их голос учитывался при обсуждении всех вопросов. Когда они с Кэсерилом делили скамью на галере, Бергон много говорил о своей умершей матери, хотя и не открывая ее имени – для того чтобы воспоминаниями о ней подбодрить и поддержать себя. Зато о своем живом отце он не сказал ни слова. Эту выдержку и способность контролировать себя принц наверняка унаследовал от старого Лиса.
Кэсерил улыбнулся и проговорил:
– А теперь позвольте рассказать вам о принцессе Изелль ди Шалион.
Бергон, затаив дыхание, слушал речь Кэсерила о вьющихся янтарных волосах принцессы Изелль, о ее ясных серых глазах, красивой белозубой улыбке, о мастерстве, с котором она гарцует на лошади, и о ее замечательных успехах в науке. О ее воле и выдержке, о том, насколько быстро и успешно она оценивает обстоятельства. Внушить принцу любовь к принцессе было так же просто, как продать еду голодному, воду жаждущему, а плащ – замерзающему в пургу. Это притом что Кэсерил пока ни словом не обмолвился о том, что она наследница трона. Со старым Лисом все будет, конечно, сложнее. Лис заподозрит здесь некий капкан, уловку. Придется вести с ним серьезную, хитрую игру. Иное – с Бергоном.