– Успокойтесь, милорд! Сегодня вы не выиграете королевства для своего сына. Вместо этого вы выигрываете империю для своего внука!
Лицо старого Лиса прояснилось. Даже его секретарь улыбнулся.
Наконец Лис предложил ему в качестве личного подарка на память лежавшие на столе шахматы.
– Если это личный подарок, то я откажусь, – сказал Кэсерил, с сожалением глядя на изящные фигуры. Но ему пришла в голову более удачная мысль, и он произнес: – Но, если вы не против, я отвезу эти шахматы в качестве вашего личного подарка будущей вашей невестке, в связи с помолвкой.
Лис рассмеялся и покачал головой.
– Мне бы таких придворных, которые служили бы мне так верно, не заботясь о награде. Неужели вам не нужно ничего для себя лично, Кэсерил?
– Мне нужно время, – ответил он.
Лис хмыкнул с сожалением:
– Увы, время нужно всем. Но за этим даром следует обращаться к Богам, а не к королю Ибры.
Кэсерил горько улыбнулся.
– Мне хватило бы и немного, – сказал он, – лишь бы увидеть, как Изелль выходит замуж. И если бы вы помогли устроить ее брак как можно быстрее, этот подарок я бы принял от вас с удовольствием, милорд.
И добавил:
– И очень важно, чтобы Бергон поскорее стал королем-консортом Шалиона, пока Марту ди Джиронал не стал его регентом.
Даже старый Лис вынужден был признать разумность этого плана.
Этим же вечером, после ужина в королевском зале, Кэсерил улизнул от Бергона, который, ни на шаг от него не отходя, оказывал ему всяческие знаки внимания и угощал всем самым изысканным, что было в распоряжении королевского хозяйства, и отправился в Храм. В этот поздний час в круглых приделах Храма было особенно тихо и торжественно; молящихся было немного, несмотря на то что главный светильник и светильники по стенам горели мощно и ровно, а парочка служек следили за порядком. Кэсерил ответил на их радушное приветствие и по выложенному разноцветной плиткой проходу отправился в придел Дочери.
Здесь на полу лежали ковры, сотканные ибранскими девами и матронами, которые подарили их Храму, что было с их стороны актом благочестия, а с другой стороны, облегчало жизнь прихожан, которым не нужно было студить колени и животы на холодном мраморе пола. Кэсерил подумал, что неплохо было бы эту традицию перенять и в Шалионе – количество прихожан в Храме в зимние месяцы резко бы возросло. Ковры всех размеров, формы и цвета были разложены вокруг алтаря Госпожи Весны. Кэсерил выбрал один из них, широкий и толстый, с чуть потершимся изображением весенних цветов, и улегся. Целью его, как он себе напомнил, была молитва, а не сон…
По пути в Ибру Кэсерил пользовался любой возможностью, пока Ферда менял коней на конюшне какого-нибудь очередного деревенского Храма Дочери, зайти внутрь и помолиться. Он молил Богиню продлить жизнь Орико, даровать Изелль и Бетрис безопасность, а Исте – покой. Более всего, несколько опасаясь старого Лиса, о репутации которого Кэсерил был немало наслышан, он молился об успехе своей миссии. Похоже, эта молитва была услышана. Но насколько далеко будет простираться благосклонность Богини? Его раскинутые по сторонам руки медленно скользили по нитям ковра, вытканного, петля за петлей, какими-то терпеливыми женскими руками. А может быть, эта женщина не была терпеливой? Может быть, она была уставшей, раздраженной, равнодушной, злой и голодной? Может быть, она умирала? Но руки ее тем не менее, работали создавая этот ковер.
Сколько я уже иду по этой дороге и сколько мне еще предстоит пройти?
Когда-то, совсем недавно, он связывал начало своей службы Дочери с монеткой, оброненной в дорожную грязь недотепой-солдатом. Теперь он думал несколько иначе, и то, что он думал, ему не вполне нравилось.
До того, как он подобрал монету из грязи, был кошмар рокнарийских галер. Неужели все его страхи, вся боль, которую он испытывал в плену, были заранее предопределены Богами? Неужели он всего лишь марионетка, болтающаяся на своих шнурках? Или глупый и упрямый мул, которого нужно гнать по дороге, охаживая кнутом? Он не понимал, что разрывает его сердце, что он чувствует – ярость или удивление? Он вспомнил слова Умегата: Боги не могут овладеть волей человека; они ждут, когда он предложит им себя в качестве пути в наш мир. Когда он, Кэсерил, подписался на это?
О!
Вот оно! Он вспомнил!
Однажды холодной зимней ночью в Готоргете, уже несколько месяцев страдающий от голода, усталости и ран, он обходил посты, расставленные на стенах крепости. На самой высокой башне стоял на страже молодой солдат, с трудом державшийся на ногах. Кэсерил на время отпустил юношу вниз, чтобы тот мог согреться и подкрепиться, а сам занял его место. Он принялся разглядывать разрушенную деревню и окрестные холмы, где, словно издеваясь над защитниками крепости, горели вражеские костры, – там было тепло, готовилась еда, а и того, и другого так не хватало тем, кто сидел запертый в стенах Готоргета! Он смотрел и думал о том, чего ему стоит поддерживать в своих людях силу духа и верность родине, как все они во время вылазок дружно бьют врага, а потом обагряют его кровью штурмовые лестницы, заведенные на стены крепости. Думал и молился.
Но его молитвы не находили ответа, и Кэсерил бросил это бесполезное занятие.
Когда-то в юности, когда он жил в Кэсериле, их родовом поместье, он решил пойти по дорожке, которой идет большинство отпрысков благородных фамилий, и посвятить себя службе в ордене Сына – лучшем месте, которое способно удовлетворить юношу, ищущего славы и военных подвигов. Тогда, сидя в осаде, он молился – правда, не всегда охотно и внимательно, Богу, которого когда-то избрал сообразно своему положению. Но в этот момент, стоя на погруженной в ночной мрак крепостной башне, он понял, куда привела его вера в Сына – полный тупик, где он оставлен на произвол судьбы и своими начальниками, и избранным им Богом.
Когда ему было тринадцать, как раз перед тем, как отправиться ко двору провинкара Баосии и служить там пажом, он принял посвящение и с тех пор носил под туникой медаль ордена Сына. Теперь, стоя на башне и чувствуя, как слезы усталости, отчаяния и гнева стекают по его щекам, он сорвал эту медаль и швырнул ее в ночь, отказавшись от Бога, который отказался от него. Кусочек золота беззвучно исчез в темноте. Кэсерил упал на камни и поклялся отдать себя любому иному Богу или Богине, если он или она выведут доверившихся ему людей из этого капкана живыми и невредимыми. За себя он не просил. Он был человек конченый, и на нем можно было ставить точку.
Ничего не произошло.
Просто пошел дождь.
Через несколько минут Кэсерил поднялся, несколько устыдившись своей минутной слабости, благодарный судьбе, что никто из его людей не стал свидетелем устроенного им представления. Подошел сменщик, и Кэсерил спустился вниз. Несколько недель все шло установившимся порядком, пока из Кардегосса не приехал упитанный курьер и не сообщил, что защита Готоргета – дело пустое, а их кровь и жертвы были проданы за золото, которое отправилось прямиком в сундуки Марту ди Джиронала.
И все его люди оказались на свободе и в безопасности.
Он же, Кэсерил, отправился другой дорогой…
Как это сказала Иста? Самые жестокие проклятья Богов есть ответ на наши самые искренние молитвы. Молитва – опасное занятие. Так?
Когда ты выбираешь Бога и доверяешься ему, делая свою волю его волей, делаешь ли ты это всего один раз в жизни – так же, как воин, подписывающий договор с военной компанией, клянется служить ей и только ей? Или же ты имеешь право и возможность делать свой выбор ежедневно, каждый раз отдавая себя новому Богу? А может ли он, скажем, сойти с дороги, по которой идет, сесть на коня и отправиться, к примеру, в Дартаку, где примет другое имя и станет жить совершенно иной жизнью? Как один из той сотни возможных Кэсерилов, которые, как утверждал Умегат, уже живут, но еще не созрели для свершения главного дела своей жизни? Конечно, при этом ему придется бросить всех, кто ему доверился, – Изелль, Исту, Бетрис, провинкару, Палли…
Правда, Дондо ему, увы, не бросить.
Лежа на ковре, Кэсерил сменил позу, чувствуя неудобство и боль внизу живота – он хотел думать, что это последствия ужина, а не растущая опухоль, которая готовится действовать – как только ослабеет рука Дочери. Может быть, Богов чему-то научила ошибка Исты и минутная слабость ди Лютеза? Может быть, они хотят удостовериться, что их послушный мул не сбежит в самом интересном месте этой истории – так, как когда-то сбежал ди Лютез?
Бежать некуда, кроме как в смерть. Эта дверь всегда раскрыта. Но что ждет его по другую ее сторону? Ад Бастарда? Полное исчезновение? Мир?
Еще чего!
На другой стороне храмовой площади, в доме Дочери, Кэсерила ждала теплая мягкая постель. То, что он дошел до этого лихорадочного состояния ума, говорило в пользу того, что ему пора именно туда. Не страшно, что ему не удалось помолиться – он не молился, он спорил с Богами.
Молитва, как он решил, поднимаясь к своей комнате, есть лишь способ ставить одну ногу перед другой. Молитва есть путь, но не цель.
23
В самый последний момент, когда все было решено и подписано и самими сторонами, и свидетелями, когда документы были в достаточном количестве экземпляров запечатаны и уложены в ларцы, дело едва не застопорилось из-за некоторых трудностей практического свойства. Лис, не без оснований, как полагал Кэсерил, заартачился и не захотел отправлять сына в Шалион с минимальными гарантиями личной безопасности. У короля страны, долгие годы раздираемой гражданской войной, не было ни достаточно людей, чтобы отправить с принцем, ни достаточно денег, чтобы снарядить отдельный специальный отряд охраны. С другой стороны, Кэсерил опасался, что заход в Шалион большого отряда чужеземцев с оружием – даже с самыми благородными намерениями – вызовет в стране переполох. Обсуждая эти обстоятельства, Лис и Кэсерил горячились. Лис, правда, помня о том, что именно Кэсерилу он обязан жизнью и свободой принца, не рубил сплеча, как то подобало бы суверенному монарху, а мастерски лавировал, напоминая своими ходами тактику, столь хорошо знакомую Кэсерилу по манере, в которой вел свои дела Орико.