– Купите еще и вот этого парня, – он мотнул головой в сторону Лако, – это мой слуга.
Усач потерял дар своей исковерканной речи. На его практике впервые невольник смел вмешиваться в разговор господ. Горбун-продавец сориентировался первым. Он закричал на Армана Ги, уже не принадлежащего ему.
– Забудь об этом. Теперь ты сам слуга!
Но грек уже очухался. Чем-то ему такой поворот даже понравился.
– А что? – усмехнулся он. – Я первый буду иметь раба, у которого будет слуга.
Продавец мгновенно понял свою пользу и бурно поддержал остроумную мысль клиента. Взоры повернулись в сторону уродца Лако. Конечно, ликом он краше не стал за время морского путешествия, но все остальное… Грек с интересом оглядел квадратную мускулистую фигуру, поднял глаза на дощечку с ценой, и увидев, что там написано всего шесть франков, крикнул:
– Беру!
Отсчитывая деньги растерянному горбуну, он поинтересовался:
– Откуда взялся этот парень? Вы только что его сюда привели? Я с самого утра здесь на набережной и не видел его.
Горбун ничего не мог ему ответить.
Кстати, с вопроса на эту тему и начался разговор между господином, рабом и его слугой в трюме греческого корабля, направлявшегося бог весть в какие края.
– Почему, Лако, тебя так никто и не купил до самого конца торгов?
Слуга ответил лаконично и немного загадочно:
– Я умею так стоять, что меня никто не купит.
Впрочем, у Армана Ги голова была больше занята размышлениями о своем будущем, поэтому он пропустил мимо ушей эту не вполне ясную фразу, сочтя ее просто косноязычной. Может быть, так оно и было.
Кроме размышлений о будущем, которые, как показывает тысячелетняя практика, особого смысла не имеют, глодало душу и то, что он не может понять смысла действий маркиза де Верни.
Почему он не убил неожиданного визитера, если счел опасным для себя? Почему не убил, если он является тайным сподвижником и поклонником Жака де Молэ? Может быть, он пронюхал об истинных намерениях королевского посланца? Но как он мог догадаться, что бывший комтур Байе – королевский посланец? Не Филипп же уведомил его об этом.
Какая-то тайна скрывается за странностями в поведении кипрского командора. Но какая? Тайна тамплиерского золота? Нет, Арман Ги энергично помогал головой. Чушь! Жак де Молэ никогда бы не доверил свою казну человеку, которого некогда сажал в подземелье.
Нет, тайну, именно тайну скрывал маркиз, избавляясь от присутствия бывшего комтура. Но все-таки почему он не убил?! Могила, как известно, – лучшее хранилище для тайн.
На этот вопрос ответа не было.
Господин попробовал поделиться своими интеллектуальными мучениями со своим рабом, но тот стал зевать уже на третьем повороте мыслительного сюжета.
– Ладно, спи! – усмехнулся рыцарь.
Глава десятая. Авиньон
Короток день и ночь длинна,
Воздух час от часу темней;
Будь же, мысль моя, зелена,
И плодами отяжелей.
Прозрачны дубы, в ветвях ни листа,
Холод и снег, не огласится дол
Пением соловья, сойки, клеста.
Но надежда мне все ж видна,
В дальней и злой любви моей;
Вставать одному с ложа сна
Горько тому, кто верен ей.
Радость должна быть в любви разлита,
Друг она тем, кто тоску поборол,
И тех бежит, в чьих сердцах темнота.
На папском престоле за несколько веков его существования перебывало много всяких людей. Были папы, философы и папы-кретины; папы-сластолюбцы и папы-святые; папы-лгуны и папы-воплощения благородства; папы-консерваторы и, соответственно, реформаторы; папы-итальянцы и папы – не итальянцы; папы – молодые люди и папы-старики, папы здоровые и папы больные. Наконец, были папы римские и папы авиньонские. Одним из которых являлся Папа Климент V.
Горбоносый, чернобровый беарнец с пронизывающим взглядом и горделивой осанкой. Внешность его, надо сказать, была обманчива. Ни сластолюбцем, о чем якобы свидетельствовала форма носа, ни умником, о чем свидетельствовал взгляд, он не являлся. Да и горделивая осанка… На католический престол Бертран де Готон вполз на брюхе, перецеловав предварительно множество властных дланей. Одной из них, может быть, самой властной, а значит, и самой зацелованной, была рука Филиппа Красивого. Как это часто случается, хуже всего человек относится к тем, кто некогда оказал ему самую большую услугу. И уж просто ненавидит того, кто постоянно ему об этой услуге напоминает, а Филипп напоминал. Когда надо и когда не надо. И не потому, что не понимал, как относится к этим напоминаниям Его Святейшество, а просто потому, что любил его подразнить. Он знал, что Климент V терпеть его не может, но был уверен, что никогда, ни при каких обстоятельствах не выступит против него.
В общем-то, эта вера имела под собой некоторые основания. Авиньонскому первосвященнику очень трудно было решиться не то что на открытое неповиновение, но даже на тайные происки против короля Франции. Тому имелись и субъективные, и объективные причины. К первым можно было отнести несомненный магнетизм личности Капетинга. Его не отрицал никто, а на некоторых он действовал особенно сильно. Бывший кардинал как раз и относился к таким особенно внушаемым людям. Он совершенно не мог при беседе с Его Величеством, с глазу на глаз, отстоять свою точку зрения, почти всегда и почти полностью соглашался с мнением Филиппа, сколь бы диким оно ни казалось ему в начале разговора. К причинам объективным следовало причислить то обстоятельство, что Священная Римская империя, являясь как бы материальным основанием католической церкви, представляла собой сложнейшее переплетение разного рода династических интересов. Положение французского короля в этой ситуации было особым. Он был объективно наголову сильнее всех монархов Европы, не исключая и самого императора. И становился все сильнее год от года. Поэтому игнорировать его претензии было невозможно без того, чтобы не поставить самого себя в ложное, если не опасное, положение.
Удалившись от глаза короля, Климент V постепенно обретал силы для какой-то борьбы с его влиянием. Борьбы, разумеется, тайной, посредством тех тонких нитей власти, которые держал в своих сухих желтоватых пальцах. Он не обладал никакими вооруженными силами, но мог определенным образом воздействовать на любое событие в католическом мире. И делал это, стараясь, чтобы до определенного времени его вмешательство оставалось незамеченным.
– Итак, – сказал Климент V, прикасаясь лепестком водяной лилии к горбинке своего носа, – судя по вашему виду, у вас есть что мне сообщить.
– Да, Ваше Святейшество, – ответил кардинал де Прато, невысокий, сухой человечек с землистым лицом. Его так и называли за глаза в папском окружении – сухарь. Но при этом уважали, зная его неподкупный и непреклонный характер. Сочетавшийся, кстати, с невероятной изворотливостью ума – сочетание редкостное. Почти для всех важных, особенно щепетильных дел, то есть требующих твердости и фантазии, папа использовал именно кардинала де Прато. И еще не было случая, чтобы ему пришлось об этом жалеть.
– Да, Ваше Святейшество, у меня есть что сообщить вам, – повторил кардинал таким тоном, что Клименту V стало немного стыдно за свою наготу. Дело в том, что страшную своею жарой середину июля папа проводил в загородной резиденции на небольшом островке посередине Роны. Его Святейшество только что выбрался из благодатных вод этой реки и сидел на деревянной скамье под тенистой ивой, завернувшись (довольно небрежно) в простыню. Он и сам себе, и суровому кардиналу слегка напоминал развращенного древнего римлянина.
Любовь к купаниям – отголосок бытового стиля старой Италии, времен упадка империи, вошла в моду при папском дворе в ту пору. Климент V исповедовал его не так страстно, как это делали некоторые из его предшественников, что не уберегало его от недовольства консерваторов, таких, например, как кардинал де Прато.
– Судя по выражению вашего лица, ничего приятного мне услышать не придется.
– Именно так, Ваше Святейшество.
Климент V сменил позу, запахнул простыню и отбросил лилию.
– Весь внимание.
– У меня одно известие и один документ.
– Ну-ну.
– Император Альбрехт мертв. Стало быть, трон свободен.
– Этого следовало ожидать.
– А вот и документ.
Де Прато достал из складок своей сутаны свиток пергамента. Климент быстро пробежал написанное.
– Н-да, они начали, сразу же…
– Да, Ваше Святейшество. Сто пять тысяч турских ливров выделено для немедленного подкупа электоров. О чем свидетельствует подпись.
Желтый ноготь кардинала указал нужную строчку.
– Карл, граф Валуа, Алансон, Шартр и Анжу. Он привлек к делам и сына. Теперь это семейное дело.
Папа опять потянулся к горбинке своего носа и рука как бы пожалела, что лишилась лилий.
– Но сто пять тысяч – это ведь не такие уж большие деньги.
– Думаю, это всего лишь первая выплата.
– Кто отправится с этими деньгами?
– По моим сведениям, легисты – Жерар де Лендри, Пьер Барьер и Гуго де ла Сель.
– Я плохо знаю их.
– Уверяю вас – законченные негодяи.
На лице Климента поселилась задумчивость. Легкая перебегающая тень, создаваемая ивовой кроной, способствовала усилению этого впечатления.
– Не кажется ли вам, де Прато… впрочем – пустое. Что там у нас с Шинонскими узниками?
– Не думаю, что Филипп добился каких-либо заметных результатов. Это бы ощущалось в его действиях. Он тратит деньги не как бездонно богатый человек. Даже на достижение целей, которых жаждет страстно.
Его Святейшество опять поправил простыню.
– А вы тоже считаете, что пресловутое тамплиерское золото существует?
Кардинал пожал плечами.
– Я предпочитаю не иметь мнения о предметах, о коих не известно ничего определенного.
– Некоторое время назад вы, по-моему, придерживались несколько иного взгляда на эту проблему?