Вывели обоих на крыльцо. Руки у них были связаны за спиной, каждого держали за предплечья по два стражника.
По толпе прокатился рев, и она пришла в движение особым способом, не сдвинувшись с места ни на шаг. Волны напряжения пробирали ее, заставляя подниматься сотни рук и открываться сотни ртов.
Вышел мэтр. Голова его была опущена, глаза было не разглядеть, но шел он так, словно они были закрыты. Он остановился на краю самой высокой ступени.
Глашатай еще раз распространил сообщение над толпой, что именно сейчас должно произойти самое главное. Только после этого Нострадамус поднял голову. Ничего особенного в его лице не было, разве что было оно немного бледнее, чем обычно.
– Итак, кого вы определяете помиловать, по праву спасителя города, мэтр Нострадамус? – проскрипел судья.
– Итак, кого вы определяете помиловать, по праву спасителя города, мэтр Нострадамус?! – прокричал глашатай.
Спаситель города не стал выдерживать терпение толпы и сказал быстро, как человек, который наконец решился и хочет забыть поскорее мучительную ситуацию выбора.
– Я определяю помиловать моего лакея Люка!
Даже глашатай, который должен был играть в этой ситуации роль всего лишь голосового механизма, запнулся и утратил дар крика. Его сообщение, что прощен должен быть Люк, едва коснулось первых рядов. Папаша Фафье и его сыновья не поверили своим ушам, и в этом была их ошибка, потому что маркиз поверил сразу и первым сообразил, что тут нужно делать.
Когда повторное, полноценное сообщение глашатая еще только раскатывалось над булыжниками человеческих голов, люди его светлости уже бросились по его приказу вперед и вцепились в Кассандра, вырывая его из рук стражников. Таким образом, они невольно перекрыли дорогу папаше Фавье и он, поклявшийся, что негодяй Люк будет зарезан при любом исходе суда, натолкнулся со своими людьми на кучу людей маркиза. Сержант, сообразивший, что сейчас может случиться, отдал команду своим людям, чтобы они немедленно втащили Люка обратно в здание магистрата. Вслед за стражей поспешили укрыться за крепкими дубовыми дверями и все представители городской верхушки. И прево, и кюре, и судья. Нострадамус тоже к ним присоединился. Не только следуя настоятельному совету судьи, мол, возбужденные горожане могут неправильно оценить его выбор, и, находясь в возбуждении… у мэтра были свои причины для того, чтобы поспешить в магистрат. Он догнал стражников. Велел им развязать руки лакея. Тот рухнул на колени и кинулся целовать пыльные края одежды своего спасителя.
– Оставьте нас. – Сказал Нострадамус, не оборачиваясь. Но это было лишним. Все и так спешили по лестнице наверх, на балкон второго этажа, дабы оттуда увидеть окончание драмы. Кому могли быть интересны нежности, объединяющие убийцу и его странного спасителя?
– Слушай меня внимательно, Люк. Тут есть задний выход.
А с балкона тоже можно было увидеть немногое. Вид беснующейся толпы, которая в одном месте была гуще, чем в прочих, там и шла расправа, начатая людьми маркиза. Над этим местом взлетали самые яростные крики, быстрые кулаки и ошметки то ли одежды, то ли прямо куски плоти. Наконец дело свершилось. Сгусток толпы вдруг распался, образуя лакуну. Посреди нее, в неестественной позе, с дико вывернутыми конечностями, лежало тело Кассандра. Голова его была невероятного размера, это впечатление рождала лужа крови, вылившейся из раздробленного черепа. Такое впечатление, что именно с головой, заключающей в себе всю опасную заразу, все вредные способности, и сражались подручные маркиза.
Стоявшие на балконе молчали.
Толпа, вдруг резко утихла и начала стремительно растворяться, и уже через несколько минут ничего, кроме растерзанного тела, нескольких тряпок, палок и камней, валявшихся то тут, то там, уже и не напоминало о событии.
Дольше всех оставались на площади мужчины семейства Фавье, но и им было ясно, что свой шанс они упустили. Стражники, расположившиеся на крыльце и подле него, всем своим видом показывали, что больше они никакого стихийного беззакония не допустят. Вход в здание магистрата на сегодня запечатан.
Внутри здания продолжали развиваться некие события.
Господин прево пригласил собравшихся господ к себе, чтобы «за стаканчиком вина» обменяться мнениями о случившемся и решить, до какой степени дело можно считать завершенным. Одним словом, всем хотелось узнать, почему господин ученый поступил так, а не иначе.
Расселись у открытого окна за большим столом, посреди которого оборотистый слуга уже поставил поднос с наполненными серебряными кубками.
Последним вошел господин маркиз и объявил, хотя у него никто и не спрашивал, что задержался он, потому что отдавал распоряжения в связи с телом «внезапно усопшего».
– Я решил, что его отнесут в деревянном ящике ко мне в замок, и оно останется там под присмотром до появления явных признаков тления.
Никто не возразил и не прокомментировал этих слов. Маркиз немного обижено дернул бровью, взяв бокал, сел к столу.
Молчание длилось недолго.
– Вы ничего не хотите нам сказать, мэтр? – Поинтересовался его преподобие.
Нострадамус посмотрел на него исподлобья. Потом приблизил к губам воспаленные пальцы левой руки и подул на них.
– Да, да, я именно об этом! – Вдруг возвысил голос его преподобие.
Маркиз обалдело вертел головой. Судья вздохнул. Господин прево насупился.
– Что вы имеете в виду? – Глухо спросил Нострадамус.
– Я сразу обратил внимание, что у вас исколоты пальцы так, словно вы всю ночь шили лошадиную сбрую.
– Я не шил лошадиную сбрую.
– Еще бы! Вы переплетали рукопись. Рукопись, составленную со слов Кассандра. Он сам замолчал, надеюсь навеки, но вы записали все его предсказания.
– Он опасный человек, – сказал господин прево, вставая, – вы это поняли и решили убить его, дабы он больше не мог пытать нас своими предсказаниями. Он куда страшнее, чем этот грязный сладострастник Люк. Вы боялись, что мы сами не решимся это сделать?
Кюре тоже встал.
– Вы прежде других поняли, какую опасность таит в себе этот человек, ведь с помощью своих слов он мог поколебать самые устои нашей жизни. Никакое правление не устойчиво, если известен его срок. Всякая жизнь превращается в ад, если становится известен день смерти.
– Он никогда сам ничего не говорил, если его не попросить. – Тихо сказал мэтр.
– Да, – подтвердил господин прево, – но нашелся один глупец из стражников, смеха ради поинтересовался, когда умрет, теперь ему не до шуток.
– Я не могу понять, в чем вы меня обвиняете?
– Пока ни в чем, – сказал кюре, – и если вы немедленно выдадите нам рукопись книги, к вам вообще не будет претензий.
Господин прево подошел к мэтру вплотную, держа сухую ручку на эфесе своего декоративного кинжала. Маркиз, наконец сообразивший, что к чему, вскочил и встал рядом. И на два дюйма вытащил свою шпагу из ножен.
– Мэтр, дружище, а вы не простак, хотели сами все заграбастать, извольте поделиться. Мы запрем эти бумажки в магистратуре, и… я уже вижу сто способов их достойного применения. Представляете, сколько сможет заработать гадалка, сидя на такой книжке! Да мы золотыми кирпичами вымостим улицы Экса.
– Прекратите, ваша светлость! – Резко оборвал его кюре. – Эта рукопись будет немедленно, под самой серьезной охраной отправлена к Святому престолу. Только там я вижу достаточно компетентных и духовно просвещенных людей, способных дать верное применение этому документу.
Маркиз поморщился.
– Да, уж, распорядиться…
– Не святотатствуйте, ваша светлость.
Маркиз отмахнулся, мол, да не святотатствую я, и отошел в сторону, кусая губы, явно уже прикидывая что-то в уме.
– Идемте немедленно, мэтр. – Сказал господин прево. – Не захотите же вы сопротивляться властям?
– Не захочу. – Сказал Нострадамус, вставая.
Уже через минуту внушительная процессия пересекла пустынную улицу, прошла по улице Риу и свернула на улицу Кожевников. Шли не слишком быстро, но явно поспешая. По большей части помалкивали. Только маркиз, видимо, не умевший этого делать, развязно разглагольствовал. Подробно рассказал мэтру, как тот поразил его своим «финтом», и о том «какой жилистой тварью» оказался этот якобы невинный юноша-предсказатель. Странно, но его, казалось, почти совсем не волновал тот факт, что вчера он потерял любимую дочь. Это можно было объяснить только одним – он поверил в то, что ее потеряет уже в тот момент, когда услышал предсказание о смертельных родах. А может, таким образом просто сказывался его вздорный нрав.
Город как будто вымер несмотря на полуденный час. Заставленные окна, запертые ворота. Впрочем, калитка усадьбы Нострадамуса была не закрыта. Мэтр только толкнул ее, и она отворилась. В нос ему и всем вслед за ним вошедшим ударил запах горелого. Самый настороженный из всех, господин кюре, кинулся в сад и обнаружил там дотлевающее кострище. Среди углей явно угадывались очертания сгоревших листов бумаги. Сожжено было старательно. Его преподобие, схвативший палку, дабы порыться в черных останках, отбросил ее – бесполезно!
– Люк! – Зычно крикнул маркиз, обернувшись к дому. – Негодяй, ты где?!
Нострадамус отрицательно помотал головой.
– Бесполезно. Он уже далеко. В конюшне нет коня.
– Что тут произошло? – Просипел чуть поотставший и припозднившийся судья.
Мэтр ответил не только на его вопрос, но и на немые вопросы всех остальных.
– Я сходил с ума всю ночь. Чем дальше, тем больше я понимал, каким кошмаром грозит нам этот человек. Я принял половинчатое решение – дать его убить, но не дать погибнуть рукописи, в которой запечатлено все важное будущее всех народов. Рукопись не болтлива, ее можно держать под спудом и использовать только для благих целей, для предотвращения бедствий, массовых болезней и тому подобное. Без вмешательства в личные судьбы. Но уже там, на суде, я понял, что это глупость. Рукопись – это ящик Пандоры. Когда-нибудь он обязательно попадет из честных рук в преступные, и тогда наступит конец света, раньше, чем его запланировал Господь.