— Я понял, — Егоров не мог скрыть своего раздражения. — И где только находят таких болванов!
— Стас очень толковый парень, — попытался защитить своего работника Котов. — Изучает историю искусств.
— Да ладно уж, — лейтенант загасил сигарету на подошве своего огромного башмака и бросил окурок в корзину для бумаг. Не попал. Встал со своего места и прошелся по кабинету. Все присутствующие невольно вытянулись, как на параде.
— Вы нашли копию, которую делал Маревич? — спросил Егоров, возвращаясь на свое место.
— В том-то и дело, что не нашли, — отозвался Котов. — Она исчезла.
— А вы уверены, что исчезла именно она?
— Я не совсем понимаю, о чем вы, лейтенант, — Котов недоуменно пожал плечами. — Что вы хотите этим сказать?
— Пока ничего. Какую картину срисовывал Маревич?
— Голову Христа Рубенса. Хотите взглянуть?
Егоров кивнул головой.
— Пойдемте, я вас провожу, — Котов жестом пригласил лейтенанта следовать за ним.
Спустившись по широким лестницам на этаж и пройдя несколько помещений, Котов обернулся.
— Мы в зале фламандского искусства. Картина висит в дальнем углу.
Егоров оглянулся вокруг. Зал представлял собой большое прямоугольное помещение, по стенам которого были развешаны картины. Кое-где стояли несколько мраморных и бронзовых статуй. В простенках между окнами, перпендикулярно стене стояло пять стендов, обитых красным бархатом, на которых также висели картины в громоздких рамах. В торце каждого стенда стояли высокие мраморные тумбы с бронзовыми бюстами. Последний стенд вместе со стеной образовывал небольшой закуточек, старинный камин, облицованный изразцами, занимал весь угол. Голова Христа висела напротив камина.
— Вот она, лейтенант.
— Я вижу, — Егоров протянул руку и указательным пальцем дотронулся до холста.
— Картины нельзя трогать руками, — заметил Котов тоном учителя, делающего замечание нерадивому ученику.
— Заткнитесь! — Егоров посмотрел на свой палец, потом понюхал его. — Я так и знал! Примите мои поздравления, господин Котов. Сегодня в три часа пополудни вас ограбили. У вас похитили картину Голова Христа Роб-бинса… или как его там!
— …Я ничего не помню, — Антон полулежал на койке, приложив указательный палец к переносице.
Лейтенант Егоров устроился рядом, в кресле для посетителей.
— В таком случае, расскажите, что помните. Постарайтесь припомнить самые незначительные на ваш взгляд детали.
Антон еще сильнее сморщил лоб, пытаясь вспомнить, вернее, сообразить, с чего начать.
— Рассказывать, в принципе, нечего. Я, как всегда, пришел в музей к открытию…
— Когда открывается музей? — Егоров посмотрел на Серова.
— В десять утра, — ответил тот.
— Я прихожу пораньше, — продолжил Маревич, — потому что в это время в залах почти пусто, и я могу спокойно работать. Вы не представляете, лейтенант, как посетители могут действовать на нервы! Хорошо, если молча смотрят. К таким я уже в какой-то степени привык. Постоят, посмотрят и пойдут дальше. Но попадаются такие, что хочется все бросить и бежать, куда глаза глядят. Я имею в виду тех, которые вечно лезут со своими замечаниями: то сходства нет, то краски не те, то еще что… Тьфу! К двум-трем часам я обычно ухожу. Но сегодня решил немного задержаться и закончить копию. Завтра, с утра, я хотел начать что-нибудь новое.
— Кто мог быть в курсе ваших планов? — спросил Егоров. — Я имею в виду друзей, знакомых.
— У меня нет знакомых в Петербурге, — Антон отпил воды из стакана. — Я здесь сравнительно недавно.
— Где вы остановились?
— Снимаю квартиру в Колпино.
— Продолжайте, — Егоров приготовился слушать дальше.
— Ну, так вот, — вздохнул Антон. — Работа шла у меня хорошо. Никого в зале не было. Только Стас изредка подходил ко мне — посмотреть. Стас — это смотритель зала, — пояснил он.
— Знаю, — хмыкнул Егоров поморщившись, как будто в стакане с водкой, который поднес ко рту, вдруг заметил плавающего таракана. — Больше никто к вам не подходил?
— Вроде, нет. Хотя… погодите. Я толком не помню, сегодня это было или вчера… Подходил ко мне один тип.
Глаза лейтенанта оживились.
— А вы вспомните, постарайтесь!
— Нет, не могу, — Маревич стал тереть пальцем лоб. — Не помню.
— Хорошо, — Егоров пересел на край кресла, поближе к Антону. — А как он выглядел?
— Я не обратил внимания. Я же говорю, что стараюсь не отвлекаться.
— Но вы же художник! — не унимался Егоров. — У вас должна быть фотографическая память на лица. Передайте хотя бы общее впечатление. Какой он: высокий, низкий, толстый, худой, лысый, в очках?.. Хоть что-то вы должны были запомнить?!
— Не помню, — с легким раздражением ответил Маревич. — Помню только, что на нем был светлый костюм и бабочка. Я даже подумал: псих какой-то, в такую жару ходить в костюме, да еще с бабочкой.
— Все ясно, — Егоров, не добившись от Маревича более полного описания человека в костюме с бабочкой, задал следующий вопрос. — Вы выходили сегодня из музея?
Егоров не случайно спрашивал об этом. Может быть, охранник путает, что видел художника с этюдником, выходящим из здания? Антон мог выйти поесть или по другим делам. Что касается этюдника, то его сержант мог видеть до сегодняшнего дня, а потом все напутать. Такое часто бывало в практике лейтенанта. Свидетели могли видеть черный Мерседес перед своим носом, а потом говорить, что видели синий БМВ или даже светло-желтый Москвич.
— Нет, я не имею привычки выходить, когда работаю, — ответил Маревич.
— Вы точно помните? — лейтенант сделал ударение на слове точно.
Антон побледнел от негодования:
— Вы что, меня за идиота принимаете?
— Ни за кого я вас не принимаю, — Егоров, казалось, сам сейчас вспылит. Я просто задал вопрос. Вы же сами только что говорили, что не помните, вчера или сегодня к вам подходил мужчина в светлом костюме!
— Да, но свои привычки позвольте мне помнить хорошо! — Антон повернулся к лейтенанту спиной.
— Позволяю, — пожав плечами, Егоров встал с кресла и, не попрощавшись ни с кем, вышел из палаты.
— …Ну, как продвигается расследование, лейтенант? — капитан Маров, прилепив сигарету к нижней губе, играл зажигалкой, оттягивая удовольствие прикурить ее.
— Смотря с какой стороны посмотреть, — неопределенно ответил Егоров, усаживаясь рядом со столом капитана.
Стул под ним ужасающе заскрипел, стальные ножки разошлись в стороны, отчего тот стал сантиметров на пять ниже.
— Будешь вставать — смотри, осторожней, как бы стул не взлетел к потолку, — предупредил Маров. — Ну, рассказывай, кому взбрело в голову топить камин живописцами?
— Дело намного серьезнее, чем может показаться, — начал лейтенант. Какой-то тип сначала усыпил художника, затем заменил оригинал картины на копию и с помощью сообщника, загримированного под автора копии, вынес оригинал из музея.
— Гениально! — капитан, похоже, восхищался изобретательностью грабителей. — И на сколько тянет оригинал?
— По мнению Котова, тысяч на семьсот.
Маров присвистнул.
— Долларов? — спросил он.
— Нет, монгольских тугриков! — съязвил Егоров и громко рассмеялся, довольный своей шуткой.
В соседней комнате зазвонил телефон. Через минуту в кабинет вошел дежурный сержант.
— Разрешите доложить! — гаркнул он.
— Ну? — проворчал капитан, наконец, прикурив сигарету.
— На двадцатом километре Волховского шоссе произошла авария, — сержант перевел дух. — В бензовоз врезался Паджеро…
— Вы сказали тем, кто звонил, что они обратились не по адресу? — перебил его Егоров. — Для этого существует дорожно-патрульная служба.
— Так точно, товарищ лейтенант! Но звонили из ДПС. Дело в том, что в багажнике Паджеро нашли картину Рубенса…
— Ты смотри, и этот разбирается в искусстве! — обрадовался лейтенант, вскакивая со стула.
Стул, взвизгнув ножками, подскочил, больно ударив Егорова по ноге…
Только по счастливому стечению обстоятельств, при столкновении не вспыхнул пожар. Вся трасса на месте аварии была залита бензином, в котором отражались вспыхивающие сине-красные огни на крышах патрульных машин. Хлопья снега, медленно кружа в воздухе, исчезали в растекшейся луже, превращая ее в вонючее месиво под ногами снующих повсюду гаишников.
В ста метрах в обоих направлениях от места крушения были выставлены посты, предупреждающие водителей проезжающих машин соблюдать осторожность и не бросать в окна окурки сигарет. (Не дай Бог, какая-нибудь свинья не захочет пачкать пепельницу своего нового Мерседеса!)
Раскореженый Паджеро уже отбуксировали на обочину. Там же стоял бензовоз с развороченной цистерной.
Маров и Егоров прошли в зону оцепления. Молодой офицер дорожной милиции записывал показания водителя бензовоза, время от времени останавливаясь, чтобы подышать на замерзшие руки.
— …в последний момент я заметил его, подъезжающего по примыкающей дороге с одними подфарниками. Мне показалось, что я уже проскочил, когда раздался сильный грохот и прицеп занесло влево. Я только успел нажать на газ, чтобы выровнять машину, и, немного проехав, остановился. Видимо, водитель Паджеро не справился с управлением, что и немудрено — снегопад застал всех врасплох…
— Вы действовали совершенно правильно, — офицер искренне был восхищен действиями водителя. — Представляете, капитан, — обратился он к подошедшему Марову, — за бензовозом на скорости сто километров в час мчались автомобили. Что бы случилось, если цистерну занесло и развернуло поперек движению? Это было бы катастрофой. Как минимум двадцать машин врезалось бы в бензовоз прежде, чем те, кто ехали сзади, сообразили, в чем дело. Да и взрыва каким-то чудом удалось избежать.
— Я понимаю, — Маров внутренне содрогнулся, представив описанную офицером аварию. — Кто-нибудь в Паджеро остался в живых? — спросил он, хотя хорошо понимал, что это практически невозможно.
— Да, товарищ капитан, — ответил офицер. — Как это ни странно. Водитель, так же как и пассажир, сидящий рядом с ним, остались на месте. Третий, на заднем сидении, пока жив, хотя и в очень тяжелом состоянии. Мы его отправили в больницу.