ры острова Арран, но сегодня море было затянуто туманом. Но даже в этой туманной серости чудесный свежий и острый воздух, как правило, поднимал ей настроение, хотя сегодня она чувствовала странную слабость. Она предполагала, что это вызвано резким падением адреналина после почти смертельного инцидента, но теперь стала прикидывать, не сам ли замок Комрек тому виной. Скрестив на груди руки, она закрыла глаза, словно чтобы унять постепенно усиливающуюся головную боль, не допуская в себя дневной свет. Взамен этого ее переполнили обрывки воспоминаний о почти фатальной авиакатастрофе.
И она вспомнила человека, который крепко ее удерживал, чтобы в состоянии свободного падения ее не расшвыряло по всему салону, – он отказывался выпустить ее, пусть даже казалось неизбежным, что все они умрут.
Хотя она мало знала о Дэвиде Эше, он показался ей странным, непроницаемым человеком – что-то подобное она сразу почувствовала, когда устремила на него взгляд после того, как они с Петрой сели в самолет. Он, конечно, был привлекателен в своей мрачности и взъерошенности, но ее озадачивали его глаза: они были глубокого синего оттенка и представлялись… ну, преследуемыми, что ли, словно им приходилось видеть иррациональные, нелогичные события. Да, это были глаза, которые действительно видели призраков, их обременяли пугающие мысли о них. Психоанализ был бы интересен, если не сказать больше, но она чувствовала, что он хранит тайну, которой никогда не выдаст.
Глядя в окно, день за которым был омрачен облаками и туманом, Дельфина продолжала задаваться вопросами о сыщике-экстрасенсе. Ей хотелось узнать о нем больше, хотелось понять, почему Петра, будучи под воздействием психотропных препаратов, предостерегла его, что кому-то – кто бы они ни были – известно, что он прибывает, вероятно, в Комрек. Она… В дверь вдруг резко постучали, а затем она услышала свое имя.
– Дельфина, ты здесь? Можно войти?
Визит неожиданным не был, но именно этой встречи она боялась.
– Ты же знаешь, что дверь не заперта, Рейчел, – неохотно ответила психолог. По какой-то причине ни у одного из старомодных дверных замков на этом этаже не было ключей, чтобы запирать или отпирать их.
Открылась обитая панелями дверь, и в нее вошла Рейчел Кранц, старшая медсестра Комрека. Это была высокая женщина, и ее лицо с сильными чертами было красиво скорее мужской красотой. При определенном освещении ее длинные темно-рыжие волосы могли выглядеть как отполированная медь. Сегодня они были свободно увязаны на затылке, почти так же, как сейчас у Дельфины. На ней была безупречно белая туника ниже колен. Колготки у нее тоже были белыми, как и удобные туфли из мягкой кожи без каких-либо потертостей.
Рейчел быстро пересекла покрытый ковром пол, остановившись всего в двух футах от женщины-психолога, которая в испуге отстранилась на несколько дюймов, чтобы снова создать пространство между ними. Рейчел улыбнулась, как будто не заметив реакции, пристально глядя на Дельфину своими карими глазами, испещренными светло-коричневыми крапинками.
На мгновение Дельфине показалось, что высокая женщина готова заключить ее в объятия.
– Я беспокоилась о тебе, – сказала Рейчел, соблюдая дистанцию. – Услышала о проблеме с самолетом и боялась, не поранилась ли ты. Почему ты не разыскала меня, когда вы вернулись?
Ее неистовые ореховые глаза, казалось, что-то выискивали в сознании Дельфины, и психолог не в первый раз осознала, что немного пугается высокой медсестры. Тем не менее – и она ненавидела себя за осознание этого, – в Кранц было что-то бесспорно соблазнительное, даже для другой женщины.
– Я подумала, мы могли бы вместе пораньше пообедать. В столовой для сотрудников, если хочешь, а не в ресторане. – Дельфина часто предпочитала большую столовую, предназначенную для медсестер и рядовых сотрудников, более официальному обеденному залу в основной части замка, которым обычно пользовались руководители отделов и важные персоны Комрека. Важные клиенты также обедали в огромном круглом зале, хотя некоторые предпочитали питаться в одиночку в своих комфортабельных апартаментах, а других держали под замком ради безопасности окружающих и их самих.
– Мне надо записать еще несколько наблюдений касательно нашей новой клиентки, Петры Пендайн, пока они не выветрились из памяти, – ответила Дельфина.
– Что, на это уходит столько времени? – Вопрос прозвучал грубо и вызывающе.
– Я приняла душ и переоделась, прежде чем приступить к заметкам, так что мне действительно надо с ними разобраться.
Старшую медсестру это едва ли умиротворило, что и проявилось в ее тоне.
– Ну и как эта девица восприняла панику?
– Ну, она уже принимала гидрохлорид флуоксетина, и я дала ей одну таблетку клоназепама, когда забирала ее из дома сегодня утром, – спокойно сказала Дельфина, – но я уверена, что она принимала кокс или сканк[19] накануне вечером – в последнюю ночь свободы перед «заточением», как она любит это называть. Я также сделала ей укол лоразепама от шока в самолете.
– Она в курсе, что пробудет здесь очень долго, возможно, годы?
– Родители должны были все ей объяснить, но, по-моему, она не понимает, что означает изоляция – или, прежде всего, почему ее надо было разлучать с ее братом, Питером. Оставшись без него, она дважды пыталась покончить с собой – поддельные попытки ради того, чтобы получить к нему доступ, я считаю, – что в итоге сработало. Думаю, ее родители именно этого и хотели, несмотря на то, сколько пришлось заплатить. Петра считает, что Комрек является шотландским эквивалентом больницы «Прайори» в Лондоне, только гораздо более дорогим и с наркоманами из более высоких слоев общества.
– И ты, я полагаю, как обычно, поставила под сомнение законность всего этого? – Ее слова могли быть издевательством или же просто подтруниванием: с Рейчел Дельфина ни в чем не могла быть полностью уверенной.
– Это – одна из форм лишения свободы.
Дельфина отвернулась от строгого лица старшей медсестры и прошла обратно к бюро, как будто лежавшие там заметки действительно требовали дальнейшего внимания.
– Тебе надо повзрослеть, Дельфина, – донесся резкий упрек Рейчел. Затем голос у нее смягчился, и она, проследовав за психологом к бюро, нежно коснулась плеча Дельфины. – Прости, – сказала она, – но я по тебе соскучилась. Я думала, что мы, по крайней мере, могли бы сегодня вместе пообедать.
Дельфина смахнула с себя непрошеную руку, а голос у нее самой прозвучал как-то ломко.
– Меня не было всего неделю. Ради Бога, мы же с тобой не пара.
– Мы могли бы ее составить. Могли бы ст…
– Нет, Рейчел. Не в том смысле, который ты вкладываешь. Не хочу выглядеть грубой, но у меня нет склонности к тому, что ты предлагаешь.
– Однажды была.
– Вот именно: однажды. Когда я была убита горем из-за смерти отца. Мне просто требовалось утешение. Мне было не к кому… не к кому обратиться.
– Это было сексуально. Ты это знаешь.
Дельфина сердито ударила основанием ладони по крышке бюро.
– Нет! Не было!
– Я трахала тебя пальцем вот здесь, в этой самой комнате. И ты тогда не возражала. Так ведь?
На мгновение Дельфина была шокирована тем, с какой грубостью медсестра упомянула о том, что произошло между ними.
Лицо у Рейчел покраснело, и она снова придвинулась к Дельфине, даже ближе, чем раньше. Голос у нее был полон лукавой вкрадчивости, когда она проговорила:
– И давай не будем забывать: ты пришла ко мне позже той ночью, и мы занялись любовью, на этот раз по-настоящему, в моей постели!
Комната вдруг озарилась – солнцу удалось появиться напоследок, прорвав пасмурное небо, где мрачные облака начинали ломаться и освобождать кусочки чистого пространства. Но даже просветлевший день не мог поднять настроение Дельфины.
– Да, – ответила она на насмешку Рейчел, – но только потому, что в ту ночь я боялась остаться одна. Ты знаешь, что мне нужно было утешение.
– Ха! Конечно, ты была расстроена – в то утро ты только что узнала о смерти своего отца. Но, послушай меня, Дельфина, ты была страстной, даже неистовой, и скоро для тебя не осталось никаких запретов. Я показала тебе, какой красивой и сильной может быть физическая любовь между двумя женщинами, и ты жаждала учиться. Не было ничего, чему бы ты сопротивлялась и чего не хотела бы испробовать. Да, признаю, ты была близка к истерике, но в ту ночь со мной ты показала свою истинную природу, ту свою сторону, которую так долго подавляла.
– Это было умопомрачение! Я не жалею об этом, и мне тогда казалось, что это поможет. Мне было так больно, что требовалось обратиться за помощью хоть к кому-нибудь – к кому угодно! – и подвернулась именно ты. – В глазах у Дельфины сверкали слезы, пока еще только появившиеся.
Она продолжала:
– Рейчел, почему ты не можешь понять, что это длилось только одну ночь, когда я была слабее всего, когда мне было так одиноко? Впервые в жизни я по-настоящему оказалась совсем одна. – Первая слеза стекла по ее смуглой щеке. Дельфина выпрямилась, попыталась взять себя в руки. – Это… это не стало для нас началом связи. Нас вообще нет! Ну, должна же ты понимать, что я тобой в этом плане не интересуюсь. Наверняка ты заметила, что с тех пор я избегаю оставаться с тобой наедине.
– Или соблюдала со мной дистанцию, потому что была в отказе. – Голос у Кранц был холоден.
Дельфина начинала сердиться, несмотря на слезы, теперь изукрасившие ей щеки полосками.
– Мне было стыдно за то, что произошло в ту ночь, вот почему я соблюдала дистанцию. Это было трудно из-за совместной работы, но ты, должно быть, поняла, что того же самого никогда больше не случится.
– Ты могла бы поговорить со мной. Я бы помогла тебе разобраться с твоим самоотречением.
Слова Дельфины прозвучали резко – она словно решила, что раз урезонить Рейчел нельзя, то ей самой придется быть бескомпромиссной.