о тела, если они не скрыты платьем, одеждой. Я поэтому никак не могу глядеть на выступления Пименова с его птичьей, искалеченной лапкой вместо руки. Правда, свое увечье он получил, очевидно, на фронте, но какое дело до этого зрителю. Директор Кемеровской филармонии очень резко и грубо отозвался о нем в Сталинске, но я с ним вполне согласен, это совпадает и с моей точкой зрения. Уродам и покалеченным не место на сцене, тем более на эстраде. Все его движения фиксируются зрителем, и вот этот «недоношенный глист» со своей птичьей лапкой что-то воркует и думает, что он своей сатирой бичует отрицательные стороны нашего бытия. «Мне не нравится ваш сатирик. Но ведь есть и хуже него. Вот они-то вместе с ним засоряют эстраду и прививают зрителю плохие вкусы». Я не пытался разубеждать прожженного старого администратора из Кемерова, съевшего на этом деле, как говорится, собаку. Он заявил, что будет писать в Москву о неправильно и порочно подобранном для меня антураже.
После финального концерта к нам подошла какая-то женщина и, поблагодарив за концерт, убежденно заявила:
«Зачем вы, тов. Козин, взяли к себе в концерт таких артистов — ни рыба, ни мясо». Я был смущен, т.к при этом присутствовали Мармонтов и Тернер. «Почему вы не выступаете, как Гаспарян[35], сольно? Ведь мы пришли слушать вас, а не их». Оборвать ее я не решился, она высказывала свое личное мнение, да и не хотел обижать человека, ведь в ее словах скрывалась доля истины.
Антураж не для меня, и чем дальше мы будем ехать по России, тем более очевидно это будет ощущаться. Пименова как певица еще молода и пока просто слаба. Ее супруг также слаб и не первосортен. Предъявлять к ним особых требований нельзя, да и бесцельно. С ними надо кропотливо, педагогически заниматься. У них нет вкуса и чутья большой эстрады. Они так и останутся середничками, если не скатятся в дрянцо из-за своей ложной убежденности в собственной значимости в искусстве. Кто им это привил, какой мерзавец покалечил их сознание, не знаю.
19.30. Принесли телеграмму на мое имя, но касающуюся дел Мармонтова. Записываю текст телеграммы: «Прокопьевск Кемеровской. Гостиница треста. Артисту Козину. Из Омска, № 8201. Прошу дать указание вашему уполномоченному немедленно связаться омской филармонией. Ваши концерты Омске объявлены началом десятого согласно телеграмме Мармонтова. Отмена невозможна. Случае срыва угрожают большие убытки, которые будут отнесены счет хабаровской филармонии. Куперман».
Как будет выходить из этого положения Мармонтов? Я не понимаю, если он давал какое-то обещание, подкрепленное телеграммой, как же можно в это время устраивать концерты в другой области?! Мне кажется, что администрирование куда более сложная вещь, чем представляет себе Ананий Моисеевич.
С 15-го мы должны быть в Челябинске. Если мы не приедем в Омск, может получиться скандал, который донесется до Москвы. Опять пойдут «гнилые разговорчики» о капризном Козине, когда я тут ни в чем не повинен.
В Кемерове объявили в газетах мой концерт 11-го в Летнем саду на закрытии. Такого концерта, конечно, не будет. Сейчас уже не такое теплое время, чтобы можно было петь на открытом воздухе. Вот и сейчас, пока я пишу эти строки, за окном моросит осенний холодный дождик. Это не каприз, но всего лишь боязнь простуды. А за всем этим «администрированием» будем потихоньку наблюдать. В случае чего я сразу же дам телеграмму в Москву о временном прекращении гастролей. Я отдохну, подготовлю репертуар и поеду уже с тем антуражем, который приличествует моим концертам.
(Далее запись сделана, похоже, после концерта. — Б.С.). Пел безо всякого настроения, пианист все ж таки безбожно барабанит. В нем нет чутья. Он не живет настроением зрителя и исполнителя, а играет, как заведенная машина. Какой-то парень за кулисами не спускал с меня глаз, создалось впечатление, что он хотел со мной заговорить, но помешал мой отъезд. Что ему надобно было от меня?
Завтра куплю материал для летнего костюма — метр стоит 200 рублей, хороший серый цвет с белой полоской. Вместе с шитьем обойдется рублей в 1300, да хорошая цветная рубашка кирпичного цвета, три галстука (красный, синий, зеленый), серая фетровая шляпа, а потом сразу на кладбище.
Сейчас лягу спать и буду мечтать и мечтать, а что остатся делать пятидесятилетнему болвану?
«Супруги» нагрели Мармонтова и Каца в преферанс на 140 рублей.
Сегодня должен быть концерт в Кисилевске, в 40-минутном, на электричке, расстоянии от Прокопьевска, ночевать возвращаемся обратно.
Вчера у меня сидел некий Петр Ермашев, который, стесняясь, попросил у меня на память фото. Очевидно, он был на концерте. Длинный, как жердь, черноволосый, черноглазый парень — кемеровец по месту рождения, получивший после окончания горного техникума назначение на шахту. Рассказал, что приходится работать по 12 часов в сутки: с 6 утра до 6 вечера. Уставать пока не устает. Очевидно, работает еще с юношеским жаром и пылом, не обремененный семьей и вытекающими отсюда заботами. Общежитие, работа, столовая, кино, опять общежитие, и круг жизни для него завершился. Пока не одурманила его эта чертова карусель. Еще он смотрит на все оптимистично, с надеждой стать если не министром угольной промышленности, то хотя бы начальником шахты. Как пленительна пора молодости. Как ей завидуешь! Завидуешь до бешенства! Молодость не чувствует ни тяжести ожиревшего тела, ни ломот, ни покалываний или болей в дряхлеющем организме. Противна до омерзения старость, даже слово это тошнотворно.
Как безобразно стал выглядеть одряхлевший Коралли: выпячивающийся живот, толстая, бычья шея, большая голова и коротенькие ножки. Хищный птичий профиль, злые крысиные глаза и седая, редеющая шевелюра. Рассказал, что Шульженко[36] якобы сошла с ума. В этом я несколько с ним согласен, но ведь и он изменяет ей налево и направо.
<«Я решил, что хватит всю жизнь быть при ней. Сейчас я зарабатываю в три раза больше! А она все почувствует года через два-три, когда к ней неожиданно подступит старость. Сейчас она еще прыгает и купается в лучах своей славы. Я решил уйти от нее. Не знаю, сколько это продолжится».
Ну, хватит о них говорить. Попутно отмечу лишь, что репертуар у него мне очень нравится. Подает материал очень тактично, без дешевого эффекта. Долголетнее пребывание на эстраде не прошло для него даром. Все о них! Из моего гостиничного окна виднеется чудеснейшее здание детской музыкальной школы (в дневнике есть козинский рисунок этой школы. — Б.С.). В портиках стоят статуи Глинки и Чайковского. Одаренные горняцкие дети могут посещать школу и получать музыкальное образование. Побродив по городу, я заметил очень много зданий хорошей, благородной архитектуры, в стиле старых зодчих. Город разделен железной дорогой как бы на две половины, одна — жилищная, другая — рабочая. На одной — шахты, терриконы, на другой — жилье, культурно-просветительные и торговые учреждения.
Спел средне. Публики было больше, чем следует. Магаданец поднес цветы. Были интереснее объекты, но это все ж таки далеко от Прокопьевска.
Дом культуры грязен и неряшлив. Освещение слабое. Есть партер и балкон. Пианино очень расстроенное. Дорога плохая. У меня голова разболелась от разыгравшегося инцидента при отъезде в Киселевск. Когда мы вышли из общежития, в одной из машин сидела какая-то женщина, впоследствии оказавшаяся драматической актрисой Прокопьевского театра. По заверениям Пименовой, Мармонтов находился в нетрезвом состоянии. Ввиду нехватки мест он хотел посадить в нашу машину, вместо положенных трех людей сзади, четверых. Деревягина закатила скандал при большом стечении публики, которая с удовольствием слушала словесную перепалку. Как Мармонтов, так и эта балерина, оба были неправы. Мармонтов не должен был сажать посторонних людей в машину, где не хватало мест участникам концерта. А Деревягина не имела права раскрывать свою пасть при посторонних людях да вдобавок еще на улице. Я не вмешивался в это дело, т. к. считаю нужным не обращать никакого внимания на все эти дрязги и мышиную грызню этих ничтожностей.
Сегодня ни с того ни с сего видел во сне... президента Франции Рене Коти, который разговаривал с каким-то министром иностранной державы. К чему бы это?
Да, здесь осень незаметно, но твердо вступила в свои права. Свежие утра. Тихий, студеный воздух. Природа притихла. Лето уходит. Пышно цветут осенние цветы — астры. Небо высокое, синее-синее и грустное, такое же печальное, как и моя будущая старость, необеспеченная и бесперспективная. Сторож какого-нибудь учреждения или склада — вот самое лучшее, на что я имею право рассчитывать. Что могу еще ждать?! Но вымаливать чего-то не буду ни за какие миллионы! Не стоят они этого, я не считаю больше себя виновным ни в чем! Скорее возвращаться в свою конуру и устраиваться на какую-нибудь работу. Угол у меня есть. А скитальческая жизнь мне осточертела, и я до безумия устал петь. Да и чем петь? Позор и стыд! Они меня эксплуатируют в прямом смысле этого слова, выкачивая, благодаря моему голосу, из публики деньги. Я больше этого не хочу. Мне хочется покоя и тишины. Мне надоела эта пошлая и грязная эстрада с ее актерами-пошляками и прочей мелюзгой вроде наших артистов, вся жизненная заинтересованность которых состоит в том, что продается в магазинах. Об искусстве нет и речи. Искусство в их лексике не упоминается. Оно упоминается лишь тогда, когда они получают вместо мягких билетов — жесткие плацкартные. Тогда поднимается буча. Хватит говорить об этих блядях. При воспоминании о них у меня начинает болеть голова, настолько они мне опротивели.
Киселевск — типично горняцкий городок. Центральная его часть состоит из одной длинной прямой асфальтированной улицы, обсаженной по обеим сторонам разросшимися деревьями, за которыми прячутся небольшие частные домики с огородами.