ий, ведающих ремонтом и улучшением автодорог.
Вчера просидел совершенно напрасно в ресторане, когда необходимо было по-настоящему отдыхать.
Как сегодня спою, не ведаю, кашель невероятный. Очевидно, простудился в Ишимбае, где в самой гостинице не было физической уборной.
Мармонтов сообщил, что пришла телеграмма с приветствием театра коллективу. Я дал понять Мармонтову, что руководство театра поступило несколько нетактично, к чему разводить дипломатию, при чем тут «коллектив»? Лично я бесконечно ездить не могу, «коллектив», которому присылается приветствие, может продолжать поездку и без меня. Раз все дело заключается в «коллективе», а не в одном человеке, тогда какое значение имеет Козин? Когда наконец прекратится это лицемерие и ханжество?
Еще раздосадовало меня сразу же изменившееся обслуживание в гостинице после окончания всех этих совещаний и конференций, проходивших с участием московского руководства. Сразу же стала портиться кубовая (помещение, где находится кипятильник, горячая вода. — Б.С.), буфет на третьем этаже перестал регулярно работать. В киоске «Союзпечати» пропали свежие газеты и журналы. Когда же в конце концов исчезнут черты ложного и фальшивого показа мнимого благополучия?
Это я говорю о гостинице, а вот в газете «Сов. Башкирия» 18 окт. 1955 года в разделе «Из редакционной почты» меня поразила заметка М. Зарипа, в которой говорится, что в г. Бирске электростанция работает с большими перебоями. В Башкирии неисчислимые запасы нефти, а в Бирске люди сидят без света и керосина. Автор заметки боязливо жалуется, что ученики не могут приготовить школьных уроков.
19.10. Во второй половине дня меня перевели в другой номер — № 11, «люкс», страшно неуютный, непродуманно меблированный. Ванна, уборная. Горячую воду надобно заказывать.
Получил письмо от Незнамова. Оказывается, жив курилка, не умер. Разъезжает от Ульяновской филармонии. Письмо им послано из Чкалова. Может быть, его увидим в Куйбышеве. Значит, пока не пьет.
По непонятной причине заболела на лысине кожа, ощущение ожога, а в горле, очевидно, нарыв, потому что больно глотать.
На концерте (№106) Пименовой опять крикнули: «Довольно!». Просто не знаю, что делать с ними. Пименову также крикнули: «Старо!», а в их дурацких башках забито гордое сознание, что они принадлежат к артистам большого класса. Мне очень понравилось ее вынужденное признание собственного ничтожества: «Я не понимаю, почему мне кричат «довольно»? Неужели я так плохо пою?»
Разыгрался инцидент вокруг моей болезни. Я получил бюллетень по 24 окт. включительно и ни на йоту от него не отойду. Хватит рвать глотку.
Сейчас прочел с огромным удовольствием чудесную книжку Н. Стоцкого «Повесть о Петре Телушкине» Архангельского издательства. Книга повествует о русском кровельщике — крестьянине из Тавреньгской волости Архангельской губернии, который починил крыло ангела на шпиле Петропавловской крепости в Петербурге при императоре Николае I, и о его трагической судьбе, одной из тех многочисленных судеб, выпавших на долю народных талантов, гениальных самородков русской нации. Повесть драматична своим концом, который еще ярче подчеркивает весь произвол царского самодержавия, его полнейшее безразличие к гениальности русского народа.
Сегодня приехал из Октябрьского администратор Пуземский якобы по поручению какого-то важного лица, которое будто бы заявило следующее
: «Если он (т.е. я, Козин) советский артист, то приедет и споет, плохо или хорошо — не важно. Здесь находится английская делегация, и она может подумать, что ей специально не дают послушать этого артиста. Советское правительство это оценит». На что я ответил Пуземскому: «Как только врач снимет меня с бюллетеня, я приеду и отпою концерт. Так и передайте вашему важному лицу. Я сожалею, что принужден отказать, но я не могу петь». На удочку меня не удалось поддеть! Если было так важно мое присутствие, нужно было перенести Черниковск (имеется в виду выездной концерт в этом городе 20 октября. — Б.С.).
Видел во сне, что я освободился и мне дают местожительство в... Энгельсе! Деньги на дорогу мне выдает одна из заключенных женмаглага (магаданского женского лагеря. — Б.С.). говорю, что из Магадана уезжать не собираюсь: «Я боюсь, что будет война, и тогда придется уехать все равно». Этот сон я видел в продолжение целой ночи. Остался неприятный осадок
Удивительно стойкие платаны. Все деревья давно сбросили свою листву, а они еще зеленые, лишь наполовину пожелтели. Чем это объяснить? Сейчас пойду в поликлинику. Надобно показаться врачу, чтобы она сняла меня с больничного.
Чувствую себя усталым. Месяца два бы помолчать и перестать видеть эти ничтожные лица Пименовых и Деревягиных. Как мне не хочется работать с ними! Отчего? Оттого, что всем своим существом я чувствую фальшь их отношений ко мне, их душит бессильная злоба на наше неравенство, в особенности она бесит, как метко выразился директор кемеровской филармонии, недоношенного и преждевременно родившегося глиста — Пименова.
Вчера просидел в ресторане до двух час. Наблюдал такую картину. Ресторан первого класса битком набит народом, и тут же, рядом с эстрадой, где играет оркестр, на двух сдвинутых столах официантки гладили занавески. Это у меня в голове никак не укладывается!
Выехали из Уфы поездом (мягкий вагон) ровно в час дня и прибыли около 5.30. Со мной в купе находились какие-то старые «грымзы» (сварливые женщины. — Б.С.). Тернер ехал со своей «биксой». Удивляюсь его беспринципности и своего рода бесстыдности и нечистоплотности. В Челябинске утром проводил жену в Москву, а вечером мы уже несколько минут ждали его у машины, потому что он задержался у себя в номере с какой-то местной проституткой, т.е., прошу извинения, пианисткой. В Уфе он спутался с «одной» из филармонии и даже потащил ее с собой в Октябрьский под видом того, что она хочет договариваться здесь насчет работы. И такой, с моей точки зрения, пошляк при удобном случае упоминает обо мне как о морально разложившемся. Когда прекратится это лицемерное ханжество, добавляю, массовое ханжество, массовый разврат, прикрываемый громкими фразами о морали, скромности, бытовой чистоплотности, святости брака и семьи. Все это ложь, я чище, искреннее всех этих мерзавцев.
Проснулся от виденного сна. Опять воспоминания молодости. Наша семья после смерти отца (в 1923 году. — Б.С.) — период самый страшный, самый горестный в моей юности, период неприкрытой нищеты. Мне не хватает супа, или вернее, если я его съем, то будет голодной сестра Надя. Я обижен, хочу уйти от семьи, от матери и сестер, но куда уйти, думаю я во сне, паспорт у меня утерян, что я буду без него делать? Выглядываю из окна своей комнаты, на Кронверкском пр. (пр. Горького), и вижу Андрюшу из Магадана, который идет с какими-то свертками, и среди них держит две пластинки — долгоиграющие. Затем мы — он, я и мама — неожиданно оказываемся на Михайловской площади, со стороны «Гран-паласа», и я вижу, как на фоне Европейской гостиницы и Михайловского садика Антонина Васильевна Нежданова идет, вернее, гуляет, почему-то с теленком или жеребенком. Но до ее появления я слышу голос Андрея, который меня спрашивает про название романса, исполнявшегося в свое время Собиновым, — «Как сладко с тобою мне быть». Я ему разъясняю, и вот уже после этого возникает в сновидении Нежданова. Андрей спрашивает, сколько ей может быть лет? Я отвечаю, что около 80, и у меня начинают непроизвольно литься слезы от огромного уважения к ней. Мать находится вблизи меня, на Михайловской площади (пл. Лассаля), большое людское оживление, мне почему-то запомнилась прическа Неждановой, ее окрашенные в медный цвет волосы.
Почему у меня так ярко и ощутимо возник Ленинград, я объясняю следующим обстоятельством. Перед сном я дочитал книгу, начатую в вагоне, лесковскую «Воительницу» — чудеснейшую вещь из жизни Петербурга, с ее изумительным концом, таким жизненным и верно подмеченным.
А сейчас буду досыпать, может быть, вроде лесковской воительницы, увижу во сне чего-нибудь, вроде Рэда... но, к великому сожалению, этого не случилось.
Во сне видел нечто похожее на Сочи — море, скалы, гранитные ступени, были тут Мармонтов и Тернер.
У меня окончательно теряется какое-то внимание к Тернеру. И пианист он дубоватый, и человек нечистоплотный. Как иногда обманчив бывает человек. Эта поездка его с блядью меня просто возмутила, а самое главное, вчера вечером приходит Мармонтов в номер к Деревягиным, он, очевидно, меня искал, просить, чтобы я пустил к себе в номер Фролова, а Галя будет у Вали... Это значит, я должен поступиться своим спокойствием из-за тернеровской бляди!!! Разве это не возмутительно!!
Прошелся по городку. Ночью он выглядит более внушительным, чем днем. Из-за вязкой почвы грязь и слякоть отвратительная. Чувствуется пафос стройки, но отстроенные дома выглядят неряшливо. Со стен многих зданий отвалилась штукатурка. Из-за усталости мне не хотелось смотреть центр города, может, там поприличнее и показистее. Рынок колхозный грязен и беден: дрянные яблоки, откуда-то появившиеся гранаты, косы из лука, мешки с подсолнухами, мясо. Картофеля и других овощей нет. Через какой-то тучевой просвет неожиданно выглянуло солнышко, и стало как будто бы чуть веселее. А на сердце так тяжело и холодно. Какие надежды на будущее? Никаких! Противно и страшно. Надвигающимся призраком вырастает старость и недалекая смерть.
Разбудил меня чей-то противный мужской голос, возмущавшийся какими-то гостиничными порядками. В результате обслуживающий персонал во главе с директрисой так обоюдно переругивался с клиентом, что я больше не мог заснуть. Не дай бог все время быть командировочным, ездить и ночевать в гостиницах.