Оставили след в моей юношеской памяти и супруги Пименовы: Василий Васильевич и Фрейда Иоанновна (в приказах по л/с: Исааковна), которых так органически не переносил Козин. Во вторую поездку он их не взял. Но вот почему он снова включил в свой антураж одиозного Кабалова и «достававших» его Деревягину и Фролова, остается загадкой.
Со многими персонажами записок (Е.А. Гаскин, М.А. Арш, Г.В. Язвич, А.Г. Шульгин и пр.) я вообще не сталкивался, хотя внешне помню каждого. Фигура главного дирижера Г.В. Язвича, например, нередко торчала из оркестровой ямы, и после увертюры он обязательно поворачивался к зрителям и раскланивался. Свет в зале при этом, естественно, добавляли. Какие-то подробности о других театральных личностях я сообщу в своих комментариях по тексту записок.
Словосочетание «проклятое искусство» встречается на пожелтевших от времени страницах, и я осмелился вынести его в название книги лишь по одной причине. Эстрада, подобно сияющей медали на груди лауреата, имеет две стороны: лицевую («чистую») и оборотную («грязную»). Вот эта вторая, невидимая сторона, сиречь богемная артистическая жизнь, похожая больше на клоаку; искорежила судьбу молодого Козина (но не сломала его тонкой поэтической души) и в условиях тоталитарного режима положила начало той трагедии, которая случилась с выдающимся исполнителем. Именно в этом аспекте и следует воспринимать его исповедь.
Эти потрясающие записки, сделанные певцом в 1955—1956 годах, были изъяты у Козина «компетентными органами» во время его второго ареста и возвращены автору только в начале 90-х годов, а от него попали ко мне. Разумеется, с перспективой на посмертную публикацию. Я долго колебался: печатать их или нет? Полагаю, это время настало. В дневнике есть такие строки: «Тот, кому достанутся эти записки, пусть будет честным человеком и когда-нибудь что-нибудь скажет в мою защиту, когда и после смерти меня будут забрасывать камнями». Теперь, полагаю, это обращение ко всем нам, и наш долг беречь память о певце-мученике.
Текст дневника мною сокращен (устранены повторяющиеся перечни исполняемых песен, ежедневные сводки погоды, списки покупаемых и отсылаемых в Магадан книг и др.) и подвергся незначительной литературной обработке.
В заключение хочу выразить безмерную благодарность Дине Акимовне Климовой и Людмиле Леонидовне Секачевой за ценную помощь в подготовке этой книги.
Борис САВЧЕНКО
Дневники
Часть I
1 июня 1955 — 30 марта 1956
Очень красивый городишко, утопающий в зелени, с живописной рекой Б. Бирой. Ездил сегодня на «Сопку», где размещается военная часть, в гарнизонный универмаг. Думал, найду термос, но вместо этого купил очень приличные лайковые перчатки, о которых так мечтал. Теперь нужно лишь хорошую коричневую велюровую шляпу или выдровую шапочку, и внешне все будет обстоять в порядке.
Концерт в Доме офицеров. Зрительный зал приличный, имеет не менее 600 мест, а то и все 650, но военный, который нас любезно встретил, утверждает, что мест около 400. Между прочим, мне запомнилась небольшая деталь. На моей афише, висевшей в кабинете, где я гримировался, карандашом было помечено количество мест и их расценка. По этой «калькуляции» выходит, что аншлаг исчисляется в сумме 8700 рублей.
16 руб. х 200 = 3200 руб.
14 руб. х 200 = 2800 руб.
12 руб. х 100 = 1200 руб.
10 руб. х 150 = 1500 руб.
650 м. = 8700 руб.
На всякий случай переписал все в свой дневник, вдруг выйдет что-нибудь не так.
Я все ж таки простудился, ибо нос у меня побаливает, нарывает, как бывает при простуде. Завтра в 7 ч. утра выезжаем «молошным» поездом в Благовещенск. Не знаю, что будет с голосом.
Возвращаясь с концерта, вспомнил о своем Мосеньке и вдруг услышал его мяуканье, меня бросило в дрожь. Я знаю, что за забором, вдоль которого я шел, находился какой-нибудь кот. Да, мой дорогой зверь! Неужели ты своей смертью искупишь мою вину?!
Ехали поездом очень прилично, в чистеньком плацкартном вагоне, полупустом. Все время любовался чудесным русским простором, милыми березками, дубами и рябинами. Сегодня голосу немного легче, но голова по-прежнему почему-то болит. Вчера после концерта был совершенно мокрый — необходимо брать с собой чистую, хотя бы нижнюю, рубашку, чтобы, выходя из помещения, быть сухим и не простудиться. Я быстро заснул, но около трех часов ночи был разбужен стуком в дверь. Открыв ее, увидел в дверях молодого красивого парня в офицерской форме. После нескольких вводных фраз выяснилось, что он пришел засвидетельствовать мне свое почтение от имени нескольких товарищей, стоящих в коридоре. Они, будучи на полевых занятиях, прибыв вечером в казармы, узнали, что в Доме офицеров состоялся мой концерт, и, зная меня лишь по пластинкам, пришли поглядеть на Козина вблизи. Поблагодарив за такое внимание к моей особе, я попросил передать стоящим за дверью мою глубокую признательность за такой «полуночный визит» и выразил уверенность, что они будут на моем концерте либо в Благовещенске, либо на вторичном выступлении на обратном пути. Выпроводив очень дипломатичным образом ночного визитера, я вновь крепко уснул, несмотря на непрекращающуюся головную боль.
В шесть утра я был уже на ногах, а в семь — на вокзале. Поезд «Шимановская—Благовещенск», придя с некоторым опозданием, простоял на ст. Вост. Куйбышевка лишних 20 минут. В Благовещенск прибыли четверть одиннадцатого утра. На вокзале нас встретили хабаровский администратор и представитель благовещенского Управления культуры. Приехав в гостиницу «Амур», Мармонтов хотел поселиться со мной в номере, но я категорически отказался, потому что я хочу быть совершенно один и не могу спать без света. Он сразу понял это, и мне был предложен одиночный номер. Открыв дверь, я увидел комнату — типичный номер дореволюционной русской провинциальной гостиницы: узкий, длинный и неуютный, но, в противоположность старым гостиничным «клоповникам», чистенький, со свежим постельным бельем и свежим воздухом. Разложив вещи, я сразу же вышел в город, прошел в универмаг, помещающийся на Пионерской улице в двухэтажном здании. Термосов не оказалось, но нашлись синие чернила для авторучек. Купил сразу 5 флаконов. Завтра, думаю, купить еще 5 и никому не давать. Полагаю, этого добра хватит на весь год. Купил также галстук и 28-й и 29-й тома ПСС Горького, ценные тем, что там помещены его письма и телеграммы. Так что остался последний 30-й том, который в Москве еще не выходил.
По дороге в гостиницу купил в аптеке бутылку боржома. Затем, побрившись, пообедал в ресторане «Амур», лег в постель и поспал до того времени, пока не начал писать. Только что заходили Мармонтов и хабаровский уполномоченный, который, как выяснилось, помнит меня еще по тем временам, когда я гастролировал с джазом Жукова[1], и мы ездили по Амуру и реке Амгуни, обслуживая концертами золотые прииски. Он сказал, что здесь выступает группа ленинградских артистов эстрады, в этой группе работает один из братьев Маслюковых[2], тот самый, которого я помню чудесным, стройным, черноглазым, мечтательным юношей, сторонившимся людей и жившим в гостинице «Метрополь» в одиночестве. Здесь также, недалеко от Благовещенска, в каком-то местечке работает Рудольф Рудольфович Краузе — бывший директор Ленгосэстрады. Он, оказывается, ездил в Ленинград, останавливался у Марии Казимировны Наровской[3], которая вместо певицы стала «мастером художественного чтения», видимо, по примеру Александры Егоровой[4]. Маслюков сейчас находится на ст. Завитая, и вряд ли его удастся где-либо встретить, а как мне этого хотелось. Три дня мы работаем в Доме Советской Армии, а в понедельник в городском театре (3, 4, 5 и 6-го). Поглядим. Как все это я вытяну. Русланова[5], кажется, 11-го не будет в Хабаровске, и мне придется заполнять брешь.
Программа концерта (№4) в г. Благовещенске:
I отделение
1. «Москва—Саратов», исп. Пименов.
2. «Колыбельная», арии из «Фиалки Монмартра» и «Марицы», исп. Пименова.
3. Балет «Разговорники», исп. Деревягина и Фролов.
4. Скетч «Кирогазов», исп. Пименов и Кабалов.
5. Дуэты из оперетт «Золотая долина», «Сады цветут», «Жизнь актера», исп. Пименова и Кабалов.
6. Стихи, чит. Пименов.
7. Вальс Мошковского, исп. Деревягина и Фролов.
8. Сатир, куплеты «Раз, два...», «Попурри», «Ну, разве у вас», исп. Пименов.
II отделение
1. Танго «Жалюзи», исп. Деревягина и Фролов.
2. Вадим КОЗИН:
1. «На далеком берегу».
2. «Парень с девушкой гулял».
3. «Всем ты, молодец, хорош».
4. «Мой костер».
5. «Так со всеми бывает обычно».
6. «Песня о матери».
7. «Чудо-чудеса».
8. «Песня про шофера».
9. «Песня о бурке».
10. «Нищая».
11. «Вот ведь вы какая».
12. «Комарик».
Вчера после концерта в уборную зашла небольшая группа девушек — студенток педагогического училища или института. И среди них одна, на руках которой я заметил следы татуировки. Правая рука забинтована. Девушка при всех рассказала, что помнит меня, еще когда я приезжал во Владивосток, она тогда была девочкой. Ее история показалась мне малодостоверной. Будучи моей поклонницей и узнав, что я арестован и сослан на Колыму, она совершила какой-то проступок, чтобы попасть в лагерь, но, по своему возрасту, угодила в колонию и не на Колыму. Теперь, по ее словам, она замужем и мать семейства. Извиняясь, заметила, что я очень изменился в худшую сторону во всех отношениях, и в особенности потускнели мои глаза и голос. Не очень-то приятно выслушивать подобные вещи, но от старости никуда не денешься. Остальные девушки знали меня лишь по пластинкам, и я им нравился таким, какой есть в настоящее время.