В ресторане «Амур» ко мне подошел пожилой сухощавый мужчина, попросил разрешения познакомиться со мной. Оказался любителем моих пластинок. Представлял меня, по рассказам других, «рябым», «рыжим», «уродом». Я бы добавил: внутренним уродом, это совершенно правильно.
Вчера и сегодня концерты сопровождались аншлагами, позавчера также. Что даст понедельник в Драматическом театре? Мне кажется, что аншлага не будет. Отношения мои с участниками бригады становятся все более официальными. Мои компаньоны постепенно начинают сознавать свое место, и это бьет по их самолюбию. Я, в свою очередь, постараюсь не замечать этого, чтобы не оскорблять актерского себялюбия, но их нетактичность просто поражает меня. Прихожу несколько позднее, и никто из них, хотя бы из уважения, не уступит места. Все столы заняты, стулья тоже. Хамство это или полное отсутствие культуры? Трудно сказать. Я больше склоняюсь к последнему. Вот вчерашний случай с Иваном Фроловым. На мое замечание, что неудобно заливать пол водой, используя бак для питья как умывальник, вместо извинения он «полез в бутылку» и заявил, что если артисту не предоставляют условий, то нечего требовать от него... аккуратности и соблюдения чистоты! Своеобразная логика. К счастью, подвернулась уборщица. Я попросил ее навести порядок. Он вызывающе спросил у нее тряпку, чтобы лично вытереть пол. Это все идет, конечно, от недостатка культуры.
Забыл записать, что меня в гостинице ожидала какая-то женщина, назвавшаяся Тамарой Леонидовной Кесельман, проживающей в Благовещенске по ул. Ленинской, 107. Ее брат, Иосиф Леонидович, по ее мнению, находится на Колыме и, как ей кажется, должен быть музыкантом в Магаданском театре. Борису Тернеру эта фамилия не попадалась. Такого музыканта в театре, по-моему, никогда не было. Я дал ей адрес, куда она может написать по поводу исчезнувшего брата. Обратилась она ко мне, очевидно, потому что знает, что я приехал из Магадана и находился в Колымских лагерях.
Что делать? Надобно идти в баню, потому что душ работает с 4 часов дня, а мне это несколько поздновато. Может, повременить до Свободного, но здесь надобно бы помыться. Погибаю я... погибаю... тяжело мне петь и быть одному...
Список спетых во вчерашнем концерте (№6) песен:
«На далеком берегу», «Парень с девушкой», «Всем ты, молодец», «Мой костер», «Рассказ ямщика», «Про шофера», «Песня о матери», «Чудо-чудеса», «Так со всеми бывает», «Не сердитесь», «Калитка», «Песня о бурке», «Нищая», «Вот ведь вы какая», «Комарик», «Осень», «Одывэс» (17 вещей, время с 22.30 до 23.20, 50 мин.).
Мне кажется, я вчера перепел больше, чем следует. Последние вещи еле дотянул. Так нельзя. Чем я буду петь сегодня? Затем я чувствую, что не будет полного сбора. Испортит погода. Пошел дождь, вот он и будет виновником плохого сбора.
В Свердловск я ни за что не поеду. Поехать туда — это значит опять мучиться. Зачем призраки прошлого встали передо мною? Зачем и еще таким образом? (о чем идет речь, о каких «призраках прошлого», установить я не могу. — Б.С.).
Вчера видел интересные часы, показывающие число (сейчас это обыденная вещь, а тогда, похоже, воспринималась как новинка. — Б.С.). На почте встретил обоих администраторов и поговорил с Левантовским, который справился о моем здоровье. Я предупредил его, чтобы перед хабаровскими выступлениями мне дали сутки отдохнуть.
На Свободный выезжаем около часа дня. По предварительной продаже реализовано билетов на сумму 5300 рублей. Я не знаю, каков аншлаг театра, но это, мне кажется, всего лишь половина. В нотном отделе когиза удалось приобрести «Сборник старинных романсов», тот самый, который у меня «прикарманила» Давиденко (кто такая, может, знакомая любительница пения? — Б.С.).
Пришел Кабалов и сказал, что в театре уже продают входные билеты. Господи, дай мне силы спеть. Кабалов также рассказал, что в Хабаровске находится Нечаев[6]. Ох, уж эти мне свежеиспеченные гастролеры! Итак, из благовещенской публики выкачано за 4 дня минимум 36 тысяч рублей. Если это из-за меня, то мне как-то не по себе, потому что, откровенно говоря, я в данный момент настоящее... барахло... каких мало! Публика меня просто жалеет. С чего сегодня начинать?
Пришла какая-то 20-летняя девушка, в простецком платьице и соломенной шляпке, с веткой вишневых цветов. Краснея и смущаясь, попросила взять ее с собой и устроить в театр хотя бы уборщицей, но с тем, чтобы после она могла бы стать певицей (она, видите ли, поет). Ну что я мог ей на это ответить?! Доказав всю нелепость ее просьбы, я записал ее адрес и посоветовал принимать активное участие в художественной самодеятельности, и, если в ней заложено артистическое дарование, несомненно, ее заметят и смогут послать учиться. Наивная, непосредственная молодежь! Она работает в гарнизоне в пошивочной мастерской. Простая, скромная девушка, ненакрашенная и ненапудренная, с хорошими зубами. Не думаю, чтобы она могла играть роль невинной девушки. Дал ей свой адрес, чтобы писала мне письма. Пошлю ей фотографию, надобно будет сняться. Ну а теперь пора одеваться. «Двухэтажные домики», которые считают себя недостроенными небоскребами, уже уехали.
Дождь льет и льет. Эта странная благовещенская погода, как мне кажется, связана с наличием такого мощного водного бассейна, как Амур. Интересно, что с утра стояла солнечная, теплая погода, к 12 часам начал идти дождь, который с перерывами лил до 6—7 вечера, затем наступает опять солнечная погода, но температура уже несколько пониженная.
У меня из головы не выходят сны сегодняшней ночи. Первый — это скатывание на каких-то колесах (виденные мной днем инвалидные коляски) Ив. Фролова, стоя вниз головой, по крутой лестнице, и мое возмущение по поводу этого артиста Захарова[7]: «Как же можно валять дурака перед своим выступлением, так ведь артисты не поступают». Интересно, что во сне я говорю Захарову, который именно перед своим выступлением пошел на рыбную ловлю, где-то провалился и сломал несколько ребер.
Второй сон. Какая-то комната, мы укладываемся спать (подразумевается наша семья в составе 1924 года), я лежу на кровати посередине комнаты на животе (самой удобной и любимой моей позе). Неожиданно открывается дверь и входит мужчина, с ужасно обезображенным, болезненным лицом, наклоняется ко мне и ложится на меня. Я ощущаю тепло его тела, лица и рук, он меня просит оказать ему какую-то помощь, но я в ужасе, что ко мне прижимается заразный больной, пытаюсь крикнуть, но, как бывает в таких случаях, мои губы лишь беспомощно шевелятся, звука никакого не слышно, наконец я громко восклицаю: «ПАПА!!» и... просыпаюсь. Горит лампа, за окном внизу у входа в ресторан шумят и ругаются его пьяные завсегдатаи.
Этот город я помню смутно, т.к. был в нем приблизительно 20 лет тому назад. Помню только концерт для заключенных Бамлага, среди которых находился композитор Борис Прозоровский. Потом, возвращаясь с концерта, мы шли через какой-то пустырь, дул отчаянный ветер[8].
Зрительный зал Дома Советской Армии очень приличный, но т. к. в Свободном еще не существует «канализации», то уборные находятся на улице, а у меня какой-то психоз: если туалет далеко, я беспрерывно чувствую позывы. Но это не столь важно.
Сижу в гостинице и, скучая, смотрю в окно. По небу быстро несутся сплошные тучи. Бедные молодые тополя трепещут своей ярко-зеленой листвой. Утром Ив. Фролов рассказал, что якобы в Чите и Сковородино выпал снег, подморозивший высаженную в грунт овощную рассаду. Если это так, то очень досадно. Очевидно, в этом районе свирепствует какой-то холодный циклон, который может принести большие неприятности местному сельскому хозяйству. Жители Свободного говорят, что они впервые за много лет видят такую непогоду в это время года.
Кабалов приобрел мне две книги. Сам лично я бы их не купил, но, чтобы его не обидеть, сказал, что они мне нужны для моей библиотеки.
Заболевшую Деревягину и Фролова отправил в Хабаровск, пусть «прима» отдохнет.
Ранее эта станция называлась Пёра, затем ее переименовали в Гондатти (по фамилии тогдашнего наместника), а Шимановской ее стали называть в память большевика-революционера Владимира Ивановича Шимановского (сына военного врача), связавшего свою жизнь с революционной борьбой рабочего класса и погибшего в Благовещенске от рук японских интервентов и белогвардейцев. Это был человек лучших качеств и имевший высшее образование (Петроградский технологический институт). Недавно указом Президиума Верховного Совета РСФСР станция Шимановская причислена к городам РСФСР.
Остановились и ночевали в общежитии железнодорожников. Опять видел неприятный сон. Мать беспокоилась, что у меня многие почтовые марки с иностранными штемпелевками, но, когда я уверил ее, что они могут быть из различных мест, она начала весело улыбаться. Сейчас меня осенило, почему я все время вижу во сне своих родителей. Я каждый вечер выступаю и в каждом концерте исполняю «Песню о матери». Очевидно, во сне она как-то трансформируется в образы моих родителей.
На станцию Завитая мы прибыли около 5 час. Езда в поезде превратилась в настоящий ад. Я вообще предпочитаю любоваться и восторгаться детьми в кино и только в кино. Здесь же был сплошной детский сад. Кругом висели пеленки, в уборных грязь, потому что в вагоне было большинство женщин-пассажиров, а они вне дома гораздо неаккуратнее, чем мужчины. При мне проводница вагона делала замечание в том же роде одной мамаше. В общем, отдохнуть я не смог. Голосовые связки страшно ноют, на ночь необходимо сделать согревающий компресс для того, чтобы вытянуть еще два концерта в какой-то «Рачихе». В Хабаровске, куда мы потом направимся, я потребую отдыха. В Завитой концерт состоится в ДОСА. Это новое здание, выстроенное до войны, фундаментально, с множеством огромных комнат, со зрительным залом на 700 мест и сценой без артистических уборных и входом на сцену только через зрительный зал. Чья умная голова проектировала эту часть здания, мне неизвестно, но, очевидно, у архитектора в тот момент голова либо совершенно отсутствовала, либо была занята другим делом.