– Придётся задействовать все наряды, находящиеся в этом районе, – выдохнул Петрушевский. Виктор потянулся к лежавшей в кармане рации и, бросив взгляд на убегающего «студента», грубо выругался:
– Смотри, Толя, у него мотоцикл.
«Упустим», – мелькнуло в голове следователя, и он сбавил скорость. Самое лучшее, что можно сделать сейчас – сообщить номер мотоцикла, который им удалось запомнить, работникам ГАИ.
– Ребята, садитесь! – услышали они за спиной крик Козлова. Старенькие «жигули» ревели как бык, поджидая их.
– Ты видел? – Виктор еле перевёл дух. – За мотоциклом!
– Видел, видел, – успокоил его Вадим. – От нас не уйдёт. Сейчас поймаем.
Но, бросив эту фразу, Козлов не знал, что поторопился. Мотоциклист развил такую скорость, что несчастные древние «жигули», дымя, будто паровая машина, еле поспевали за ним. Сарчук вытащил из кармана рацию, чтобы передать постам ГАИ приметы транспорта, но, пощёлкав, выругался:
– Чёрт! Кажется, гикнулась.
– Всё не вовремя, – отозвался Анатолий с переднего сиденья, и рука предательски потянулась к утиному носу. – Ребята, а ведь он рвётся из города. Это более чем паршиво.
Лица его коллег помрачнели. Они понимали, что у неповоротливых «жигулей» на просёлочной дороге догнать и перегнать мотоцикл не было никаких шансов. А между тем преступник, словно заправский гонщик, показывал чудеса управления транспортным средством, перескакивая через маленькие препятствия. Всё благоприятствовало реализации его плана: и почти пустынное шоссе, и немногочисленные прохожие, шарахнувшиеся в разные стороны, когда парню вдруг вздумалось заехать на тротуар.
– Негодяй! – выругался Виктор, сознавая, что взрыв эмоций – это всё, что он может противопоставить гонщику. – Какой же негодяй!
Тем временем мотоцикл свернул на просёлочную дорогу, в район старых частных домов и дач. «Жигули» неслись следом. На немощёной улице их подбросило, и Петрушевский больно ударился головой о лобовое стекло.
– Сколько раз предупреждал тебя, чтобы ты пристёгивался, – буркнул Вадим. – Этого делать ты так и не научился. И не смей говорить, что у меня плохая машина.
– Машина не виновата, если мы его не догоним, – следователь махнул рукой, и в этом жесте Сарчук прочитал бездну отчаяния и посмотрел вперёд. Просёлочная дорога сужалась, и мотоциклист чуть притормозил, вероятно, готовясь проскочить в проём между домами, однако тут случилось то, чего никто не ожидал. Из ворот одного домишки показалась гордо шествовавшая утка. За ней гуськом шли маленькие пушистые комочки – утята. Гонщик летел прямо на них, и Козлов зажмурился. Он всегда переживал, когда под колёсами гибли птицы или животные. Сейчас этот негодяй сметет выводок, и утята разлетятся в стороны, как воздушные шарики. Но, на их удивление, ничего подобного не произошло. Вероятно, преступник тоже любил животных. Он резко затормозил перед выводком, повернул руль вправо и полетел на обочину вместе с ревущим мотоциклом.
– Попался! – произнес Анатолий. Козлов нажал на тормоза, машина недовольно взвизгнула и встала как вкопанная. Коллеги бросились к гонщику, который лежал на земле не шевелясь. Из раны на лбу сочилась тоненькая струйка крови.
«Не дай Бог умрёт», – пронеслось в голове Петрушевского, но Вадим, прижав руку к сонной артерии преступника, успокоил друзей.
– Жив.
Он принялся бить молодца по щекам, и вскоре парень застонал и сел, удивлённо озираясь по сторонам.
– А ты, оказывается, смельчак, – произнёс Сарчук и похлопал его по плечу. Гонщик поморщился:
– Больно!
– Ну, ты сам виноват, – буркнул Анатолий. – Разве мама не говорила тебе, что гонки с милицией кончаются в пользу последней?
Круглое лицо молодого человека с ямочкой на подбородке, делавшей его каким-то по-детски беззащитным, скривилось.
– Хрен бы вы меня поймали, если бы не утки, – прошипел он.
– Поймали бы, – заверил его Сарчук. – Не в этот раз, так в другой. – Ты, дорогой, забыл, наверное, что у нас ГАИ имеется. Сообщили бы твои приметы – и никуда бы ты не делся.
– Как сказать… – прогнусил гонщик.
– Ладно, – следователю надоело пререкаться с задержанным. Нужно было как можно скорее везти его в отделение и раскручивать по полной. – Зовут-то тебя как?
– Владимир, – представился парень.
– Вот что, Володя, – продолжал Анатолий, помогая ему подняться. – Сейчас мы с тобой поедем в участок, и там ты нам всё чистосердечно расскажешь.
Голубые глаза беглеца округлились:
– Что это я вам должен рассказывать?
Виктор усмехнулся и подтолкнул его к машине:
– Будто не знаешь. Зачем тогда бегал, если чист аки агнец?
Владимир молчал. Сарчук пропустил Петрушевского на заднее сиденье, толкнул задержанного, а потом сел сам. Козлов нажал на газ.
– Советую тебе сотрудничать со следствием, – доброжелательно сказал Петрушевский.
– Не понимаю, о чём вы, – на лице задержанного читалось упрямство.
– То есть про серёжку, которую ты украл и попытался сбыть в скупке, будем молчать, – констатировал оперативник. Парень откинулся на спинку сиденья:
– А про серёжку вообще нечего рассказывать. Каюсь, когда нашел её возле своего подъезда, думал по-лёгкому деньжат срубить. Вижу – вещичка-то дорогая, в скупке должны схватить, сказать спасибо и заплатить немало. Да только ничего не выгорело. Как был неудачником, так и остался.
– Ну ты даёшь! – восхитился Виктор. – Эту драгоценность, выходит, ты нашёл?
Владимир утвердительно кивнул:
– Как сказал – так и было. Выхожу утречком в магазин, гляжу – что-то блестит возле крыльца. Ну, поднял. Вроде с брюликом. Я сразу смекнул, что какая-то баба богатая потеряла. Если бы иначе как-то было – две серёжки валялись бы. Я прихватил драгоценность – не отдавать же другому – и помчался в скупку. Не думал, честно говоря, что владелица так быстро шум поднимет. Кстати, кто она? Жена какой-нибудь шишки?
– Вот врёшь ты, Володя, и не краснеешь, – усмехнулся Анатолий. – Сам прекрасно знаешь, кто она. И на что надеешься?
Гонщик заморгал:
– Честное слово, не знаю. Кстати, вы не представились. Как к вам обращаться?
– Майор Анатолий Иванович Петрушевский, – следователь отчеканил каждое слово. – Это мой коллега капитан Сарчук, а это – судмедэксперт Вадим Козлов. Теперь, когда мы стали ближе и роднее друг другу, может, расскажешь всё начистоту?
– Да рассказал уже, а верить или не верить – ваше дело, – процедил парень. – Если у вас такое ко мне отношение, больше клещами из меня ничего не вытянете.
Он повернулся и стал смотреть в окно. Анатолий решил дать ему передышку. Возможно, оказавшись в отделении, Владимир станет более сговорчивым.
Глава 2
Но, приехав в отделение, парень продолжал упорно молчать. Следователь записал его данные и попросил Сарчука узнать всё о Владимире Кусове, временно не работающем, а сам препроводил парня в СИЗО. Может быть, теперь он поймёт, что здесь с ним церемониться никто не будет и лучше рассказать правду? Покидая задержанного, Петрушевский уже на пороге повернулся к нему:
– Хочу дать тебе совет, Вова. Чистосердечное признание смягчает наказание. Если минут через пятнадцать ты не захочешь на допрос, мы скажем, что ты отказался с нами сотрудничать. Это ни к чему хорошему не приведёт. Видишь ли, серёжка, которую ты якобы нашёл, принадлежит некой Нине Ельцовой, дочери известной певицы. Несколько дней назад Ельцову зверски убили и украли все драгоценности. Так что, дорогой, мы всё знаем. И твой бред о находке не прокатит, – он потянул на себя тяжёлую дверь, но арестант вдруг встрепенулся:
– Эй, подождите, начальник! Вы мне мокрое-то не шейте. Чистый я и в глаза не видел никакой Ельцовой, даже понятия не имею, где она живёт. Говорю же: нашёл серьгу возле подъезда. Как она там оказалась – чёрт её знает, только никакой дамочки я не убивал и квартиру не грабил.
– Свежо предание, – усмехнулся Петрушевский. – Допустим, я тебе верю. А мой начальник верит только уликам, которые против тебя.
– Ну, против меня одна улика, – со знанием дела отозвался Кусов. – И не мне нужно доказывать, что я не убивал. Ты докажи обратное.
– Допустим, я начну доказывать обратное, – кивнул Петрушевский, – но на это уйдёт уйма времени. Так что в твоих интересах нам пособить.
Владимир отвернулся к стене, всем своим видом показывая, что не желает помогать следствию. Анатолий вернулся в кабинет, где уже лежало предоставленное Сарчуком досье на Кусова. Следователь, трогая нос, углубился в чтение. Теперь ему стала понятна фраза Владимира, обозвавшего себя неудачником.
Вова вырос без отца, никогда его не видел. Мальчика воспитывала мать, надрывавшаяся на трёх работах. Кусов считал её неудачницей. Да и кем ещё можно считать бабу, которая добилась лишь того, что моет посуду в трёх столовых? О том, что ещё молодая женщина, забыв о себе, старается уменьшить его лишения, мальчик не задумывался. Да и задумывался ли он тогда о ком-то, кроме себя? Вова страшно завидовал сверстникам, родители которых чего-то да стоили в этой жизни. Их ценили учителя, превращая троечников в отличников. Такие родители носили в школу дорогие шоколадные «Ассорти» и шикарные букеты цветов.
– Лидия Ивановна, мне кажется, Машенька может иметь пятерку по русскому языку, – говорила разодетая дама их, как они её называли, русачке, и троечница Машенька в одночасье становилась отличницей, хотя и продолжала писать «трава» через букву «о».
Видя такую несправедливость и понимая, что ничем не заслужит уважения одноклассников, кроме как хорошей учёбой, Кусов пытался засесть за учебники. Однако это ему не помогло. Как бы ни отвечал мальчик, четвёрки и пятёрки в его дневнике были музейной редкостью. Иногда ему казалось, что для него существует всего две оценки. Ответил хорошо – три, плохо – два. Учителя словно отыгрывались на нём – ребёнке, за которого некому замолвить словечко – за унижения. Он приходил домой расстроенный, жаловался матери, но та, замученная на работе, не огорчалась. Всё равно сын никогда не поступит в институт, для этого нужны блат и деньги – а таковых у них нет и никогда не будет. И что с того? Восемь классов Вова и так закончит, пусть даже на двойки, – тут учителя ничего не сделают. Потом сын пойдёт в ПТУ, станет учиться на токаря или слесаря. Они тоже неплохо зарабатывают да ещё получают чаевые. Однако такой жизненный расклад Кусова не устраивал. Он хотел большего, но никто не собирался ему помогать, и он продолжал таскать тройки и двойки по всем предметам, кроме физкультуры. На этом уроке мальчик отдыхал. Он бегал лучше всех, и учитель Павел Павлович с удовольствием ставил ему в дневник жирные пятёрки.