каждый фолликул на руках и ногах превратился в крошечный клитор, каждая клеточка моего тела проснулась и замерла в восхитительном предвкушении. Я шла, вытянув руки перед собой, как ходят мумии, восставшие из своих каменных древнеегипетских гробниц в старых фильмах ужасов. Руки повернуты ладонями вниз, пальцы болтаются, как у чудовища Франкенштейна из того черно-белого фильма от «Юниверсал пикчерс». Это был мой запасной вариант, если мне вдруг придется оправдываться: что я как будто брожу во сне. Моя парасомническая защита. Я уходила все дальше и дальше в падающий снег, в темноту, холодную, как шоколадное мороженое, выставив руки перед собой на манер мультяшных лунатиков, только полностью голая. Под летевшими с неба кристаллами льда я притворялась, будто сплю, однако ощущала себя неспящей как никогда. Каждый мой волосок, каждая клеточка – все звенело, болело, боялось. Полнилось жизнью.
Во мне все трепетало от предвкушения, что меня обнаружат. Я даже хотела разоблачения. Хотела, чтобы меня увидели в самом расцвете моей препубертатной силы, с голой задницей и голой грудью, во всей моей категорически запрещенной законом детско-порнографический прелести, как у Лолиты.
Если бы сторож обнаружил меня, я притворилась бы, что мне стыдно. К тому времени я уже хорошо знала, что значит испытывать стыд и смущение, и мне было бы несложно их изобразить. Если бы сторож схватил меня за руки или накинул мне на плечи плед, чтобы защитить мою детскую скромность, я забилась бы в притворной истерике, утверждая, будто совершенно не представляю, где я и как здесь очутилась. Я сложила бы с себя всю ответственность за свои действия… закосила бы под невинную жертву. За две недели практически полного одиночества что-то во мне изменилось, но я еще не утратила способности притворяться потрясенной, хрупкой и скромной.
Нет, я умерла не так. Я уже говорила, что умерла от передоза марихуаны. Я не замерзла до смерти.
И никакой похотливый, распускающий руки охранник меня не поймал. Вот такая засада.
Вытянув руки перед собой, как лунатик, я ходила по территории школы, собирая снежинки на волосах, пока ноги окончательно не онемели. Затем, испугавшись обморожения и перманентных увечий, побежала к двери общежития. Когда схватилась влажными руками за стальную дверную ручку, мои ладони и пальцы примерзли к металлу. Я потянула, но дверь захлопнулась, когда я выходила, и теперь ее было уже не открыть без ключа. Я осталась голой на морозе, с ладонями, намертво примерзшими к ручке запертой двери, и не могла ни побежать за помощью, ни вернуться в свою безопасную постель, и беспросветная смертоносная ночь обступала меня, осыпая кристаллами льда.
Да, вероятно, я романтичная, мечтательная девчонка предподросткового возраста, но я могу распознать метафору, когда она меня лупит по голове: юная дева, еще только вступившая в пору расцвета, замерзает на пороге между уютным, невинным детством и ледяной пустошью предстоящего полового созревания, жертвенный слой нежной девственной кожи держит ее в плену, бла-бла-бла…
Но нет, дети из богатых семей, отданные в швейцарские школы-интернаты, отличаются хитроумием и смекалкой. Мы все знали, что несколько лет назад одна смышленая ученица украла ключ от общежития – мастер-ключ, подходивший ко всем замкам, – и спрятала его под камнем около главного входа. Если какая-нибудь блудливая мисс Шлюшинда Шлю-Шлю убегает на тайное свидание или выходит во двор выкурить сигаретку, а дверь случайно захлопывается, то девочке можно уже не бояться разоблачения и порицания: надо просто взять ключ, предназначенный именно для таких экстренных случаев, а потом вернуть его на место. Да, такой общий ключ очень удобен, но до него никак не дотянуться, когда твои ладони примерзли к дверной ручке.
Моя мама сказала бы: «Это прямо гамлетовский момент». Что означает: надо хорошенько подумать и определиться, быть иль не быть.
Если я начну кричать и вопить, пока не придет ночной сторож, то буду унижена и опозорена, но жива. Если замерзну насмерть, то сохраню достоинство, но… умру. Возможно, для будущих поколений учениц этой школы я стану фигурой загадочной и легендарной. Моим наследием станет новый свод строгих правил учета воспитанниц. Моим наследием станет история о привидении, которой мои ровесницы будут пугать друг друга после отбоя. Может, я поселюсь здесь в облике голого призрака, он будет являться им в зеркалах, за темными окнами, в дальних концах освещенных луной коридоров. Эти будущие беспризорницы из привилегированной школы станут вызывать мой неупокоенный дух, трижды повторив перед зеркалом: «Мэдди Спенсер… Мэдди Спенсер».
Тоже своего рода власть, однако совершенно бессмысленная и бессильная.
И да, я знаю, что такое «диссоциированное состояние».
Но как бы меня ни влекло это жутковатое готичное бессмертие, я все же решаю позвать охранника.
– Помогите! – кричу я.
– Au sec-ours! [2]
– Bitte, helfen sie mir! [3]
Снегопад поглощает все звуки, глушит акустику полуночного мира, гасит всякую волну, что могла бы унести мой голос в темную даль.
Мои руки как будто принадлежали кому-то другому. Я смотрела на свои посиневшие голые ноги, но это были чьи-то чужие ноги. Синие, как вены Горана. В стекле на двери отражалось мое лицо, обрамленное морозным узором, созданным моим собственным замерзшим дыханием. Да, мы все представляемся друг другу немного странными и загадочными, но та девчонка в дверном стекле была мне не знакома. Она мне никто. Ее боль не была моей болью. Это мертвая Кэтрин Эрншо заглянула в холодное зимнее окно поместья Грозовой Перевал, бла-бла-бла…
Это не я, это кто-то другой: худощавая бледная незнакомка, отраженная в свете луны или уличного фонаря. Я наблюдала, как она отрывает пальцы от стальной дверной ручки, как ее кожа отслаивается, оставляя на металлической ручке отпечатки ладоней, похожие на морозные узоры. Отказавшись от сморщенной дорожной карты своих линий жизни, любви и сердца, эта незнакомая мне девчонка с решительным, мрачным лицом подошла к тайнику на замерзших негнущихся ногах, взяла ключ и спасла мне жизнь. Эта незнакомая мне девчонка распахнула тяжелую дверь, снова взявшись за ручку и оставив на ней еще один тонкий слой хрупкой кожи. Ее руки так сильно закоченели, что даже не кровоточили. Металлический ключ намертво примерз к ее пальцам, и ей пришлось лечь с ним в постель.
И только в кровати, под несколькими одеялами, когда та девчонка уже засыпала, ее руки оттаяли и начали потихонечку истекать кровью на чистые, белые, накрахмаленные простыни.
X
Ты здесь, Сатана? Это я, Мэдисон. Ты только НЕ ДУМАЙ, что я какая-то мелкая мисс Шалава фон Шалаво. Да, я прочитала «Камасутру», но для меня остается загадкой, зачем нужны эти сложные и тошнотворные акробатические упражнения. К сексу я отношусь с полным интеллектуальным пониманием, но без эстетического восторга. Прошу прощения за это дремучее омерзение. Хотя я знаю, какой орган что стимулирует и как причудливо и неприглядно взаимодействует фаллос с различными отверстиями в женском теле, и как происходит обмен хромосомами, необходимый для продолжения рода, мне все равно непонятно, что здесь привлекательного. Иными словами, фу, гадость.
Я не случайно перешла от сцены, где наша компания сталкивается с голой демонической великаншей, к воспоминаниям о собственных блужданиях голышом, когда исследовала свой внутренний мир и внешнее окружение без привычных защитных барьеров из одежды или стыда. В исполинской обнаженной фигуре Пшеполдницы есть нечто близкое мне самой. Может быть, восхищение женщиной, которая не стесняется демонстрировать публике свое тело, и ее ни капельки не волнует, осудит ее кто-нибудь или нет. Видимо, один раз нарядившись на Хеллоуин Симоной де Бовуар, я теперь навсегда сохраню в себе капельку де Бовуар.
Сатира Джонатана Свифта входит в обязательную программу по литературе в любой англоязычной школе, в том числе и в моей, но обычно знакомство со Свифтом ограничивается первым томом «Путешествий Гулливера»; в самых продвинутых и прогрессивных школах, исключительно в качестве наглядного примера иронии, ученикам предлагают прочитать классическое эссе Свифта «Скромное предложение». Очень немногие учителя рискнут познакомить учащихся со вторым томом мемуаров Лемюэля Гулливера о его злоключениях на острове Бробдингнег, где великаны берут его в плен и превращают в домашнего питомца. Нет, безопаснее предоставить детишкам, совершенно беспомощным малышатам, историю о великане, которого пленили крошечные лилипуты, и творят с ним что хотят, и не убивают только из страха, что его громадный труп, разлагаясь непогребенным, создаст угрозу здоровью всего населения.
Поэтому многие дети не знают, что в королевстве Бробдингнег, во втором томе, авантюрный роман Свифта становится откровенно рискованным и аморальным.
Сколько пикантных подробностей можно узнать, если дать себе труд ознакомиться с книгами из списка внеклассного чтения для лишней пятерки в журнале! Особенно если проводишь рождественские каникулы голышом, в одиночестве, в пустом ученическом общежитии. Во втором томе свифтовского шедевра гигантские жители Бробдингнега представляют плененного Гулливера королевскому двору, и его поселяют в покоях у королевы, в непосредственной, очень интимной близости к огромным фрейлинам. Эти придворные дамы забавляются тем, что раздеваются догола и ложатся все вместе в одну постель, а наш герой Гулливер вынужден бродить по горам и долинам их обнаженных великанских тел. Выступая в роли рассказчика, Свифт описывает этих женщин – самых прекрасных и утонченных аристократок тамошнего общества, которые издали кажутся просто прелестными, однако при близком контакте их совершенные тела превращаются в топкую, смрадную геенну. Наш злосчастный миниатюрный герой бредет, спотыкаясь на каждом шагу, по их рыхлой и влажной коже, продирается сквозь кошмарные заросли лобковых волос, преодолевает препятствия в виде воспаленных прыщей, огромными кавернозных шрамов, ям и морщин глубиной по колено, участков отмершей шелушащейся кожи и луж зловонного пота.